Страница 43 из 90
— Ночью мы сменили части 9-й танковой дивизии, — сказал он. — Эта дивизия должна продвигаться, в составе корпуса на восток, с задачей захватить город Щигры. Мы не думали, что русские предпримут ночную атаку, а посему разрешили себе небольшую роскошь: перед рассветом легли спать. Как частичный эпизод, ваша сегодняшняя атака удачна. Но вообще-то…
— Что «вообще»?..
Тот смотрел на меня исподлобья, словно колеблясь: сказать или не говорить?
— Вообще-то война скоро закончится. Она закончится в пользу нашего фюрера. Если вы, полковник, сохраните мне жизнь, не расстреляете меня, я могу гарантировать и вам жизнь…
Машенька схватилась за голову, лицо ее потемнело от гнева.
— Да ведь он с ума сошел! Что он, стервец, мелет?!
И обернулась ко мне:
— Разрешите, товарищ полковник, я положу ему компресс на лоб. Может, придет в себя и мы услышим что-нибудь поумнее?.
Я кивнул автоматчику.
— Отведите пленного в дивизию. Кстати, Машенька, помощница моя, идите и вы вместе с ними.
Бой продолжался. Над городом ползла и клубилась косматая, тяжелая туча дыма.
Трофеи
двух
смельчаков.
Встреча с
Верой Яковлевной. Как погиб Володя.
Моя
записная книжка. Коля Дубровин, Ира Берзюк и другие. Дружба рождается в бою. Тим
снова
наш!
В землянке, на наблюдательном пункте дивизии, я встретил Грушецкого и Чернышева. Они только что вернулись из полка Соколова и тоже побывали в жарких делах. Усталый, но возбужденный Федор Филиппович сказал:
— Я вызвал сюда капитана Харитонова, старшего политрука Крюкова и бойца Обухова. Сейчас они явятся с «подарками»…
Осматривая свой автомат, Грушецкий спросил шутливо:
— Интересно, какой подарок хотел бы Александр Ильич получить?
— Говоря откровенно, кусок хлеба и сала. У нас со вчерашнего дня великий пост.
Борисов заглянул в ящик из-под консервов, грустно покачал головой:
— Ни грамма хлеба и, тем более, сала. Можем, конечно, дать команду, но пройдет добрый часок.
— А не проще ли спросить свет Наталью Ивановну? — заметил Грушецкий, — Женщины в хозяйственных делах всегда предусмотрительнее нашего брата-мужика.
Сандружинница Наталья Ивановна, тихая, молодая девушка, невозмутимая ни при бомбежках, ни при отражении вражеских атак, пользовалась всеобщим уважением солдат и офицеров. Некоторые называли ее свет Натальей, другие — свет Натальей. Ивановной. Спокойный, душевно чистый человек, мягкий и отзывчивый, она действительно, несмотря на молодость, словно бы распространяла вокруг себя свет материнского тепла и ласки.
Вот и сейчас, едва услышав наш разговор, она торопливо разыскала в углу землянки, среди других вещей, свою сумку и подала нам кусок черного хлеба и ломтики жареного мяса.
— Извините, — сказала она виновато, — больше ничего нет.
Я взял хлеб: он был от мороза тверд, как камень, а по весу даже тяжелей.
— Колчедан! — усмехнулся Чернышев. — Настоящий колчедан… Однако не беда. Разогреем на спиртовке, и ужин получится нисколько не хуже, чем в Москве, в. «Метрополе»… Разрешите похозяйничать мне?..
— Голод не тетка, — сказал Иван Самойлович Грушецкий, беря кусочек отогретого хлеба и ломтик мяса. — Послушайте, товарищи, да ведь эго же деликатес! Ей-богу, я никогда не ел такого вкусного хлеба… По виду он, правда, похож на мерзлый чернозем, но зато какая прелесть на вкус!..
Мы заканчивали «завтрак», когда Шевченко доложил:
— Прибыли капитан Харитонов, старший политрук Крюков и боец Обухов.
— Отлично, — откликнулся Борисов. — Пригласите их сюда.
Первым, волоча тяжелый, желтой кожи чемодан, в землянку спустился Крюков. Коренастый и светлолицый, быстрый, но осторожный в движениях, он поставил в сторонку чемодан, вскинул к виску руку.
— По вашему распоряжению, товарищ полковник, прибыл…
Вслед за ним по ступенькам легко и неслышно сбежал капитан Харитонов. Подтянутый, спортивного вида боец внес какой-то огромный узел. Этот узел будто и не имел веса: боец внес его одной рукой, встряхнул и легонько отбросил в сторонку.
— Рядовой Обухов по вашему распоряжению…
Я хорошо знал этих трех смельчаков: даже бывалых солдат они не раз удивляли своей отчаянной отвагой. Харитонов и Крюков уже были награждены медалями и орденами, Обухов представлен к званию Героя Советского Союза. Какую очередную операцию они провели теперь?
— Садитесь, товарищи, и рассказывайте, — пригласил я. — Вот и член Военного совета с интересом вас послушает…
Харитонов взглянул на Крюкова, на солдата, но те лишь смущенно улыбнулись.
— Уж говорите вы…
— Ладно. Извините, товарищи, что я волнуюсь. В бою не так теряюсь, как перед нашими командирами… А почему? Видно, характер. Так вот, еще до начала нашей артиллерийской подготовки моя группа незаметно вышла на рубеж атаки. Нами все было предусмотрено, и каждый имел свою боевую задачу. Как только разорвался наш последний снаряд, мы уже были у дома, где разместился штаб немецкого полка… Тут нам повезло: у дверей дома стоял только один часовой. Наш боец Серов так быстро и ловко подкрался к нему, что гитлеровец даже рта не успел раскрыть. Потом мы ворвались в штаб…
Крюков наклонился, открыл чемодан, встряхнул какое-то длинное, широкое полотнище.
— Это знамя фашистского полка… Написано: 16-я мотодивизия… А вот пятнадцать железных крестов. Генерал не успел их раздать своим воякам. А это я для вас, товарищ полковник, прихватил: кортик самого генерала…
Он подал мне маленький, искусно отделанный кортик, сияющий золоченой рукоятью.
— А где же владелец этой игрушки?
Крюков растерянно развел руками.
— Сбежал, каналья. Как только начался наш артналет, вскочил в машину и дай бог ноги! Это мне потом пленные рассказывали. Он даже все личные вещи бросил: здесь, в чемодане, мундир, белье, бритва, духи, письма… Все бумаги, что оказались в штабе, мы тоже прихватили. А в соседнем дворе стояли две большие машины, и немцев около них было человек двадцать. Обухов забросал их, гранатами и, когда они разбежались, взял несколько тулупов. Пожалел, чтобы не сгорели.
— Ровно десять тулупов, — негромко сообщил Обухов. — Новенькие. Жаль, больше не успел… Очень уж сильно горели машины, и чад невыносимый, и вонь…
Мы смотрели на этих трех славных воинов: с такими ли героями не побеждать?!
— Представьте к награждению, — сказал Иван Самойлович. — Да, кстати, известно ли товарищу Обухову, что ему уже присвоено звание Героя Советского Союза? Сегодня, двадцать первого ноября, получен указ…
Воин стремительно встал, стройный, подтянутый.
— Какая радость! — прошептала Наталья Ивановна.
Голос Н. Ф. Обухова срывался от волнения:
— Вся моя жизнь принадлежит Родине. Высокое доверие партии и правительства я оправдаю в боях!
Грушецкий обнял солдата и поцеловал; я поздравил капитана и старшего политрука с блестящим выполнением задачи.
…А подарок этих смельчаков — генеральский кортик — до сих пор хранится у меня как первый трофей того незабываемого трудного времени.
В недолгий час затишья на окраине Тима, в штабе полка, Шевченко сказал, что меня спрашивает какая-то женщина. Я удивился: кто бы это мог быть?
У крылечка я увидел Веру Яковлевну, нашу недавнюю гостеприимную хозяйку, мать Володи. Но я не узнал ее с первого взгляда: как быстро горе может состарить человека, провести по лицу морщины, погасить взгляд.
Она заговорила робко, словно виновато:
— Извините, Александр Ильич, но я узнала издали товарища Ржечука и подумала, что и вы должны быть здесь. У меня к вам большая просьба: возьмите меня медсестрой…
Я пригласил ее в дом, и она вошла, как-то тяжело, нерешительно ступая, и устало опустилась на табурет.
— Что с Володей? Где он? Я поручил его товарищу Ржечуку, но тот и сам еле спасся.
Глаза ее были сухи, губы чуть заметно дрожали.
— Спасибо, Александр Ильич. Вы хорошо отнеслись к мальчику. Ваше обещание взять его в армию было для него самой большой радостью в жизни, хоть и последней… А теперь Володи нет. Вы видите, я не плачу. Я плакала слишком много все эти дни, но потом поняла: слезами горю не поможешь, и, глазное, он успел отомстить за себя.