Страница 19 из 90
Немец удивленно развел руками:
— Сам удивляюсь! Возможно, виноват шнапс… Откуда-то появились ваши солдаты. Один из них — настоящий великан — выбил у меня из рук автомат, а дальше… ну, это не интересно.
Оглянувшись, сразу же узнал в группе бойцов «великана». Поеживаясь, он указал на рядового Ладыкина.
— Доложу вам, господин полковник, это — силач… Он мог бы стать чемпионом!
Я подозвал рядового Ладыкина.
— Расскажите, как были взяты пленные?
Ладыкин смущенно улыбнулся.
— Очень просто, товарищ полковник. Мы действительно не оказывали сопротивления: видим, движется немецкая машина, решили подпустить ее поближе и взять фашистов в плен. Так и сделали. Я дал автоматную очередь, а немцы — кто куда из машины запрыгали по бурьяну. Лейтенант выстрелить хотел, да я автомат у него выбил. Схватились. Быстро его скрутил. Пьяный был, как свинья. Остальные бежать хотели, только им это не удалось. В машине у них целый продовольственный склад оказался: поросята, куры, две корзины яиц и многое другое.
— О, мы прекрасно питались! — подтвердил немец. — В селах нас, конечно, не ожидали. Приезжаем — и все наше. Закон войны. Солдату все разрешается.
Я обратил внимание на другого немца, с физиономией, изукрашенной «фонарями».
— А это что за «рисунок»?
Докладывал рядовой Козлов, бойкий, разговорчивый, смешливый.
— Это, товарищ полковник, моя «кисточка» прогулялась, — Он взглянул на свой кулак, спрятал его за спину. — Была наша группа в Озаричах. Там есть колхоз имени Ленина… Немецкая разведка в этом колхозе и остановилась. Всю ночь немцы пьянствовали, издевались над местными жителями, а потом пошли по сараям за курами. Светят карманными фонариками, снимают птицу с насестов и в мешок, в мешок… Мы все время наблюдение за ними вели, удобную минутку выжидали. А этот подлец, у которого морда теперь кривая, споткнулся, упал на корову и со злости из пистолета ее застрелил. Тут моему терпению пришел конец: развернулся я правой да как влепил ему, он и пистолет обронил… Клонится, значит, чтобы упасть на правый бок… Я «поддержал» его, теперь уже левой. Так и уравновесил… Жаль, товарищ полковник, корову: за что он ее убил?..
В другое время я от души, быть может, посмеялся бы рассказу разведчика, его запальчивости, хозяйственной жилке, да и «приему», с помощью которого он задержал гитлеровца, но сведения, полученные сейчас, были слишком серьезны.
Пленных отправили в корпус. Я и комиссар Чернышев возвратились в маленький домик на хуторе Лизогубовский.
Ни о чем не хотелось говорить: сказывалась усталость. Так и упал бы, не раздеваясь, на койку и спал целые сутки подряд. Однако я долго не мог уснуть, вставал, курил презлейшую махру, ловил себя на том, что напряженно прислушиваюсь к тишине ночи.
Эта ночь с 7 на 8 сентября, тронутая первой прохладой осени, прошла спокойно. Только изредка с большой высоты доносился прерывистый гул самолета-разведчика.
А часам к шести утра над боевыми порядками нашей бригады снова появился разведывательный самолет противника. Сделав три-четыре круга на небольшой высоте над расположением батальонов первого эшелона, он улетел на север.
Казалось бы, что особенного, еще один вражеский самолет? Однако этот случай меня встревожил. Особое беспокойство вызывал район хуторов Таранского и Лизогубовского, где оборону занимали 1-й и 2-й батальоны. Здесь пролегал кратчайший путь на Конотоп.
Я связался с командирами батальонов, чтобы узнать обстановку. Они доложили, что в районах обороны спокойно. И все же меня не оставляла тревожная мысль: нет, не случайно в такую рань немецкий разведчик бороздил над нами небо.
Федор Филиппович Чернышев тоже проснулся. Сжимая ладонями виски, он с усилием раскрыл глаза и спросил неожиданно:
— Вы верите в предчувствия, Александр Ильич?
— Ого, комиссар!.. Это похоже на мистику.
— А в сны?..
— Тоже, конечно, не верю.
— И я не верю ни в то, ни в другое. Сложная комбинация — человеческий мозг: то обрывки впечатлений, то всякие раздражители покоя ему не дают. Всю ночь, Александр Ильич, мне война снилась. Какая война! И сейчас голова прямо-таки надвое раскалывается.
— А мне, комиссар, наши инженерные работы покоя не дают. Мало мы в землю зарылись. Пройду к начальнику штаба, может, кое-что еще успеем сделать до начала вражеских атак…
Я вышел на крыльцо и услышал нарастающий гул. С севера, из-под низко нависшего облака выплыла шестерка пикирующих бомбардировщиков Ю–87. Они шли на высоте в полтора километра, направляясь на юг. Едва пролетев над моей головой, ведущий самолет сделал разворот и с пикирования сбросил бомбы на боевые порядки батальона, занимавшего оборону у железнодорожного моста через Сейм.
Остальные пять самолетов стали наносить бомбовые удары по огневым позициям нашей зенитной артиллерии… Грянули наши крупнокалиберные зенитные пулеметы. Гул, треск, грохот, вой… От пыли и дыма стало темно, как ночью. Дождавшись паузы, я поднялся с земли, выбрался на какой-то пригорок. Казалось, вокруг еще свистели осколки. Нет, бомбежка прекратилась. Ветер медленно относил в сторону Сейма облако дыма. Но что это? Еще одна шестерка Ю-87 разворачивалась над нашими позициями.
Эта шестерка сбросила свой бомбовый груз на тылы бригады. Домик, в котором мы с Чернышевым ночевали, стоял несколько в стороне от окраины села. Возможно, когда я выходил на крыльцо, они заметили, что домик обитаем?
Не помню, как случилось, что за время бомбежки я оказался метрах в пятидесяти от нашего жилья. Очевидно, я все-таки пытался добраться до штаба. А теперь видел: один самолет отстал от шестерки и сбросил бомбу прямо на домик. Федор Филиппович еще находился там… Я слышал заливистый визг и, лежа на земле, отчетливо видел, как бомба вошла в серую дощатую крышу, будто камень в воду, разбрызгав и взвихрив какие-то обломки и пыль.
Рядом со мной грохнулась балка, потом посыпался щебень, запрыгали мелкие щепки и осколки стекла.
Я поднялся на ноги и, пошатываясь, двинулся к разрушенному дому. Он уже горел… Прямое попадание! Ну что ему стоило, Федору Филипповичу, выйти вместе со мной? Вот тебе и предчувствия… Я пробую открыть дверь, но лутка перекосилась и дверь не поддалась… Удар. Дверь закачалась на петлях. Еще один удар плечом, и она срывается с петель. Навстречу мне ползут клубы дыма, и прямо из этих клубов, из необычной полутьмы, кое-где пронизанной огнем, как видение, возникает мой Федор Филиппович… Мы обнимаемся на пороге, и я отчетливо слышу, как громко стучит его сердце. Где-то над нами рушится часть потолка. Мы не сразу осознаем это. Я вывожу его на крыльцо, черного от копоти и грязи, уверенный, что сейчас увижу страшные раны… Мелькает мысль: «Хотя бы не в живот, не проникающее, это смертельно…» Мой комиссар послушен, словно ребенок, Но вот он останавливается, протирает глаза. Я осторожно разнимаю его руки. Целы ли глаза-то? А вдруг… И меня всего встряхивает озноб. Но я еще решительнее разнимаю его руки. Что это? Он смеется. Да, он смеется, мой комиссар, и в ясных глазах его дробятся маленькие, знакомые огоньки.
— Ну, анафема, — говорит он, отдуваясь. — Чуть было не разлучил нас с тобой, Александр Ильич… Печка, спасибо ей, выручила. Правда, теперь я похож на трубочиста.
— Не беда. Отмоешься. Ранений нет?..
— Представь, ни царапинки!
Теперь и я не могу удержаться от смеха:
— Значит, твои предчувствия…
— Отчасти оправдались… Если бы я верил в них, возможно, оправдались бы сполна.
Через несколько минут нам стало известно, что налеты двух шестерок не причинили бригаде существенных потерь. Пятеро раненых. Могло быть значительно хуже. Но теперь каждому солдату было ясно, что в ближайшее время нам предстоит отражать удар вражеских войск.
И действительно, часа через четыре после налета авиации командиры 1-го и 4-го батальонов доложили, что на северном берегу Сейма, в районе деревни Мельня, а также севернее и северо-восточнее ее замечено скопление немецкой пехоты и переправочных средств. Танков пока не было видно. Пехота принимала боевой порядок.