Саша Чекалин

Ефим Ильич помолчал.

— Ну, как считаешь, незаслуженно получил наряд? — вдруг спросил он, прищурившись, глядя на Сашу. — Обиделся?

Саша опустил голову.

— А вы с Митей могли погубить не только себя, но и своих товарищей. Даже если бы немцев встретили в лесу, стрелять нельзя. Надо отвести как можно дальше.

— Я понимаю, неосторожно мы поступили, — прошептал Саша.

— Дело не в осторожности. Дело в дисциплине. В тылу врага каждый из нас не оружием силен, а своей дисциплиной. Железной дисциплиной, сознательностью, коллективностью. Получил задание — выполни. Что угодно делай, а выполни. Попал товарищ в беду — выручи. Жизни своей не пожалей, а выручи.

Саша молчал, опершись на винтовку. Ефим Ильич внимательно, испытующе смотрел на юношу.

— Оружия тоже нужно поменьше с собой таскать. А то вы с Митей обвешаетесь гранатами, да еще винтовка, клинок, кинжалы. Как опереточные герои на сцене. Стрельбой увлеклись. Признайся, не первый это раз.

— Да, не первый, — сознался Саша.

— Надеюсь, поймешь, что в последний. Жизнь у нас теперь суровая. Или мы их, или они нас. Ты ведь комсомолец?

— Ну, ясное дело. — Саша даже усмехнулся. — Меня в комсомол еще в прошлом году приняли. — И неожиданно для себя, в порыве откровенности, проговорился о том, чего еще никто в отряде не знал: — В комсомольском билете я на год старше возрастом записан…

— Как же это так? Ошибка, что ли, произошла?

Саша ничего не ответил. Костров тоже замолчал, и молчал он долго. Саша поднял голову и, стараясь не упустить удобного момента, с надеждой в голосе попросил:

— Ефим Ильич, нужно мне в город сходить. Очень нужно. Там наши ребята… Вы сами понимаете… комсомольцы они. Вы поговорите с Дмитрием Павловичем, чтобы отпустил и задание ребятам дал. Хорошо бы сегодня. И батареи достать для радиоприемника, я знаю где…

Расспросив Сашу про ребят, Костров задумался.

— Нужно и их приобщить к делу, — сказал он. — Каждому дать работу.

Саша невольно почувствовал радость. Теперь судьба ребят зависела от Кострова. Он поможет. А Сашу никто уже больше не упрекнет, что он плохой товарищ, не заботится о своих друзьях. Костров поднялся, провел рукой по волосам.

— Иди, — сказал он, — ложись спать. Я поговорю с Дмитрием Павловичем, отпустит…

Он взял из рук Саши винтовку, щелкнул затвором, проверил, заряжена ли.

Уже в землянке, забираясь под одеяло, Саша взглянул на ходики и подумал, что сменил его Костров рано. Надо было стоять еще час с лишним.

Засыпая, Саша думал о Кострове. Было в этом человеке что-то привлекавшее к себе, какая-то внутренняя сила. Очевидно, поэтому так уважают его все партизаны. Саше не приходило в голову, что Костров появился в партизанском отряде не случайно. Он был представителем партии в районе, оккупированном врагом, руководителем подпольной организации коммунистов, рассредоточенной по окрестным деревням, тщательно законспирированной.

В партизанском отряде об этом знали только Тимофеев и Дубов.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Короткая встреча Наташи Ковалевой с Сашей Чекалиным не изменила положения семьи Тимофеева. Наташа не сумела что-либо сообщить Саше и не узнала, где он находится. От прямого ответа он увильнул, говорил загадочно, какими-то намеками и явно торопился уйти. То ли он скрывался в Песковатском, то ли жил в станционном поселке Черепеть. А с ней, как показалось Наташе, он разговаривал сухо. Может быть, стеснялся ребят, может, и не доверял ей. Наташа теперь могла все подумать.

Славка, Генка и Костя не отходили от Саши ни на шаг и враждебно глядели на Наташу.

Все же, когда Саша уходил, он пообещал, что на днях даст о себе знать, и Наташа вернулась домой несколько успокоенная. Раз Саша обещал прийти, он придет. Никогда у него слова не расходились с делами.

Возвращаясь после встречи с Сашей домой, она увидела, как эсэсовцы вели по улице группу арестованных, среди которых был знакомый всему городу балагур и шутник письмоносец Михеич. Старик был в разорванной, окровавленной одежде, с непокрытой седой головой. Наташе стало страшно. Закрыв глаза, она прислонилась к мокрому забору. Ведь такая же судьба может ожидать и ее… Но появилась и другая мысль: если уж такие люди, как Михеич, мужественно сопротивляются врагу, то ей, комсомолке, тем более надо быть смелой и твердой. Эта мысль заставила ее выпрямиться и с еще большей ненавистью посмотреть на таблички с немецкими названиями улиц, на пестро намалеванный плакат, на котором краснорожий нарядный парень в шляпе и в галстуке, слащаво улыбаясь, призывал молодежь ехать работать в Германию, своим трудом помогать строить «новый порядок».

— Не будет по-вашему, — шепотом сказала она, погрозив кулаком краснорожему парню на плакате.

Проходивший в этот момент мимо Гриша Штыков удивленно взглянул на Наташу и вежливо поздоровался.

— Ну, как живете? — спросил он и хотел еще что-то сказать, но Наташа, сухо кивнув ему головой, прошла мимо.

Гриша долго смотрел ей вслед.

Если бы не правила конспирации, он остановил бы девушку и попросил бы ее оказать ему небольшую услугу. Только она могла это сделать. В эти тревожные дни он ждал, подойдет ли снова полицай со своим разговором об эвакуации его родных. Должен подойти… Но когда?

На перекрестке Наташу встретил Егор Астахов.

— Разговаривала с Шуркой… — сообщила она. — Живет он не в городе, а где — не знаю…

Егор досадливо махнул рукой.

— Не мы с тобой только застряли, многие так. Он с надеждой глядел на девушку.

— Что делать-то будем, Натка?.. Ты хотела мне что-то сообщить…

— Потом Егор… Потом… — Она внезапно испугалась за свою болтливость. — Ты заходи ко мне, Егор… Заходи. Я все время одна… — И бегом побежала домой.

Дома мать уже стояла у крыльца, как солдат на часах, ожидая Наташу.

— Прохор приходил, да ушел, — сообщила она. — Ох, Наташка!.. Пропадем мы. Соседи мне уже намекают: «Кто это у вас живет?»

— А ты молчи, молчи, мама… — строго приказала она матери.

Наташа и сама чувствовала, что дела плохи. Она еще удивлялась, как дядя до сих пор на нее не донес. Или не догадывается, или все знает, но, жалея домашних, ничего не предпринимает?

Снова потянулись тревожные, нескончаемо длинные дни и вечера. Елизавета Дмитриевна Тимофеева медленно поправлялась. Она теперь могла встать с постели, ходить. Когда дяди не было дома, Наташа посылала мать на улицу караулить, а сама отпирала амбар и передавала все необходимое беженкам, которые страшно боялись каждого шороха, звука шагов. Только в отсутствие Ковалева вечером или ночью они выходили подышать свежим воздухом.

— Как-нибудь переселить бы их надо в более надежное место, — несмело предлагала Дарья Сидоровна дочери, видя, как за последнее время еще больше похудела и побледнела Наташа.

— Надежнее нашего дома в городе не сыскать, — язвительно отвечала Наташа, намекая на дядю.

Дарья Сидоровна тяжело вздыхала. Как-то днем, когда матери и дяди не было дома, Наташа услышала осторожные шаги в сенях.

— Кто тут? — испуганно спросила она, открыв дверь и вглядываясь в темные сени.

— Не беспокойтесь, барышня, свой, — отозвался хриплый голос, и Наташа увидела сутулую, в долгополом пиджаке фигуру Якшина. — Дядя ваш дома?

— Нет, не дома, — резко ответила Наташа, не спуская с него глаз.

Сутулясь, Якшин вошел в кухню, держа картуз в руках.

— Мир дому сему, — пробормотал он, ощупывая глазами стены кухни, и решительно прошел в комнату.

«Что он выглядывает?» — тревожно подумала Наташа.

— Постояльцы-то ваши дома? — в упор глядя на Наташу, спросил Якшин.

— Какие постояльцы? — спросила Наташа, побледнев. — Никаких у нас нет постояльцев.

— Ты, девушка, меня не бойся, — предупредил он и многозначительно добавил: — Я человек хороший, полезный…

Что хотел этим сказать Якшин, Наташа не поняла. Она молчала. Сердце у нее учащенно билось. Якшин, так и не сказав, зачем он приходил, медленно, слегка прихрамывая, вышел из дому, пытливо оглядел бревенчатый, под железной крышей амбар с черневшим на двери тяжелым старинным замком-калачом, снова пытливо из-под нависших кучковатых бровей взглянул на Наташу, многозначительно улыбнулся и ушел.