Саша Чекалин

— В каком классе учился? — скороговоркой спросил он Сашу, теребя бородку.

— В десятый перешел.

— А теперь в первом будешь учиться. — Матюшкин отложил заступ в сторону, сел на дерево, не спеша вынул кисет с табаком.

— Как это в первом? — Саша недоумевающе посмотрел на Петровича.

— Жизни учиться будешь, — пояснил Матюшкин, свертывая козью ножку. — Жизнь-то наша вот какая. — Он окинул долгим задумчивым взглядом лесные дебри, посмотрел на серое осеннее небо. — Все мы теперь в первом классе… экзамен держим на будущую жизнь. Вот — видишь?.. — Он сорвал блеклый лесной цветок иван-да-марьи и показал Саше: — Тоже… как и я — овдовел друг сердечный…

С удивлением Саша увидел то, что раньше не примечал, — желтые лепестки цветка уже завяли, остались только неприметные — лиловые.

Утром, проснувшись, они шли вместе на ручей умываться.

Сняв рубашку, Саша с наслаждением мылся ледяной ключевой водой, чувствуя, как приятно разливается теплота по всему телу.

— Молодец! — присаживаясь на корточки перед ручьем, одобрял Петрович. — Вода — она на вид суровая, студеная, а человеку она мать родная. И ласкает и закаляет.

Сам он не снимал рубашки, а только плескал себе на лицо, на бороду пригоршни студеной воды, громко фыркая и жмурясь.

— Я бы тоже, да у меня от холодной воды кости ломит, — оправдывался он. — Простуженный у меня организм. Еще со времен гражданской войны. Тоже партизанить пришлось. Вот тогда-то дела у нас были…

Рассказывать он мог часами, но вникать в его скороговорку было трудно, особенно когда он начинал волноваться.

— Ты не спеши, дядя Коля… — предупреждали его ребята.

— Разве я спешу?.. — удивлялся Петрович, а через минуту снова переходил к своей торопливой манере рассказывать.

Почему-то он пришелся Саше особенно по душе. Хотелось чем-то услужить Петровичу, сказать ему по-дружески что-то приятное.

Другого склада был Ефим Ильич Костров, украинец из Полтавщины. Саша слышал, что перед войной он работал секретарем райкома партии в одном из подмосковных районов.

С виду Костров был такой же, как все партизаны. Он ходил в гимнастерке, сапогах, в черном пальто с мерлушковым воротником. Выделялся Костров своей манерой говорить, своей речью, рассудительной, неторопливой, как-то сразу привлекавшей к себе.

В отряде Костров выполнял такие же обязанности, как и остальные партизаны. Вместе со всеми ходил в разведку, дежурил по лагерю. Но все замечали, что Тимофеев не предпринимает ни одной операции, не посоветовавшись с Костровым.

С первого же дня существования партизанский отряд Тимофеева стал действовать на шоссейных и проселочных дорогах и на железнодорожной линии.

Это было самое тяжелое для Москвы время, когда фашистские полчища неудержимо двигались вперед, заняв Вязьму, Волоколамск, Сухиничи, н находились у Можайска, Наро-Фоминска, Серпухова и Тулы.

Район, в котором действовал отряд Тимофеева, не представлял для неприятеля интереса в стратегическом отношении. В то же время своей лесистой местностью он был удобен для скрытного сосредоточения технических резервов врага. Там не было промышленных объектов: фабрик, заводов, развитой железнодорожной сети. Деревни в районе встречались редко. Проселочные и шоссейные дороги пригодны для движения. Поврежденную нашими войсками при отходе однопутную железнодорожную линию можно было быстро восстановить. Кроме моста через Оку, крупных инженерных сооружений на линии не было.

Заняв район, гитлеровские войска стали накапливать здесь запасы горючего и боеприпасов, подтягивать резервные артиллерийские и танковые части.

В связи с этим партизанский отряд Тимофеева получил боевое задание — мешать фашистам сосредоточивать свои резервы.

…Тимофеев выстроил отряд на опушке леса.

Саша видел, как командир, откашливаясь, потирал покрасневшие руки. Ему предстояла сейчас нелегкая задача — не просто довести до сведения людей боевое задание, а найти слова, которые дошли бы до сердца каждого, вселили мужество и отвагу.

Неожиданно резко Тимофеев спросил:

— Знаете, какое теперь положение на фронте? Знаете, что враг наступает на Москву, а на пути к Москве наша Тула?..

Все молчали.

Тимофеев помедлил, подбирая слова. Снова заговорил скупо, отрывисто:

— Наша Родина переживает тяжелые дни… Судьба наших близких, наших детей решается теперь здесь, под Москвой… Невелик наш отряд… — Тимофеев, помедлив, прошелся глазами по шеренге, взглянул в лицо каждому, — но нанести врагу урон мы сумеем.

Саша стоял нахмурившись, крепко сжимая в руках винтовку. Рядом слышалось тяжелое дыхание Клевцова. А какое бледное, настороженное лицо у рыженькой Машеньки!

Словно издалека доносился до Саши голос:

— В нашем районе фашисты сосредоточивают свои резервы. Подвозят боеприпасы, горючее, создают интендантские склады… А если мы эти базы уничтожим? Если вражеские снаряды разорвутся не под Москвой, а здесь? Если бензин сгорит здесь, на месте, а не в самолетах?..

Вслед за командиром так же кратко выступил комиссар отряда Дубов, очень моложавый на вид. Его Саша знал и раньше по Лихвину, как работника Осоавиахима.

В такой же необычной тишине Саша вслед за Дубовым негромко и глухо произнес слова присяги:

— Я клянусь…

Сердце у него сильно билось, осунувшееся за последние дни лицо горело.

И сразу же партизанский отряд в полном составе вышел на большак и обстрелял недалеко от города автоколонну врага. Осталось неизвестным, какие потери в людях понесли фашисты. Три подорвавшихся на минах грузовика колесами вверх чернели под откосом. Только когда к противнику подошло из города подкрепление, отряд, поспешно рассыпавшись в кустах, отошел в лес. Партизаны вернулись в лагерь очень довольные: почин был сделан — отряд начал воевать.

Но на другой день операция сорвалась. Немцы заметили партизан в кустах у дороги и первыми обстреляли их. После этого Тимофеев расчленил отряд на несколько групп, которые перешли главным образом к ночным операциям.

Много времени у партизан отнимали хозяйственные дела. В лесу на проезжих местах партизаны устраивали завалы, подносили в лагерь подготовленные заранее в укромных местах боеприпасы, разные домашние вещи, занимались заготовкой продуктов на зиму.

Саша с Митей и Алешей привезли в лес из ближнего колхоза «Рассвет» несколько мешков муки, освежеванную коровью тушу. Но когда поехали на огороды рубить капусту, нарвались на немцев. Лошадь, испуганная выстрелами, помчалась вскачь по дороге. Ребята, стараясь не растерять наваленные на телеге кочаны, благополучно скрылись в лесу. Фашисты не стали их преследовать.

Несколько дней спустя Костров, Клевцов, Ильин и Саша, находясь в засаде у селения Мышбор, увидели на заминированной дороге транспортную колонну врага. Впереди, подпрыгивая на ухабах, шел трехколесный мотоцикл, за ним, вытянувшись серым извилистым хвостом, ползли двенадцать нагруженных машин-фургонов, прикрытых серыми брезентами. Когда передние машины, очевидно со снарядами, начали взрываться на минах, мотоцикл рванулся вперед и благополучно проскочил опасную зону. Но тут Саша выбежал из кустов и удачно брошенной гранатой подбил мотоцикл с офицером и водителем в чине ефрейтора.

Вернувшись в лагерь, Саша чувствовал себя героем. В приказе по отряду были отмечены его находчивость и бесстрашие, говорилось о двух уничтоженных им фашистах. Друзьях поздравляли Сашу.

Взяв у Матюшкина топор, Саша с одной стороны обтесал молодую сосенку на откосе оврага и сделал две зарубки. За этим занятием застал его Тимофеев. Саша смутился и, опустив голову, искоса поглядывал на командира. Он знал приказ-вблизи лагеря не оставлять следов. Но Тимофеев не обмолвился ни словом о нарушении приказа.

— Вижу, вижу, — помолчав, сказал он, — свой счет завел. Понятно, две зарубки.

Саша благодарно взглянул на командира. Тот распорядился:

— Завтра с Клевцовым отправитесь на разведку в Черепеть. Оттуда пойдете в Лихвин. Как старший, задание получит Клевцов. Ты будешь помогать ему.