Повесть о Морфи

Маклер Арчибальд Фергюсон Грин-младший был совсем еще молод. Неимоверно узкие клетчатые штаны и перстни на пальцах делали его похожим на актера. Высоко взметнув серый цилиндр, он раскланялся с Аллисоном, едва кивнувшим в ответ.

– Приветствую вас, мистер Аллисон! Я несчастен сегодня, чертовски несчастен. Проклятый негр перекормил моего петуха, и Сизый этого болвана О'Келли выбил его на первом круге… Триста монет, сэр! Но чего не вытерпишь ради благородного спорта, не так ли, сэр!

– Не валяйте дурака, Грин! – оборвал Хорн, и глазки его блеснули свирепо. – Вы, вероятно, забыли, что сегодня аукцион… Плантация Смайльса нам необходима.

Грин расхохотался и размашисто похлопал Хорна по плечу.

– Вы меня рассмешили, старина! Неужели нельзя быть светским человеком, не забывая о делах? Вот купчая. – Он вынул из кармана бумагу. – Сейчас я передам ее клеркам. До свиданья, мистер Аллисон! Надеюсь, вы заглянете к Барнею в субботу. Я всегда там. Прекрасная компания, черт меня побери.

Он вспорхнул на крыльцо и исчез в конторе. Аллисон покачал головой:

– Щенок! – сказал он, не понижая голоса. – Наглый щенок… Цилиндр в два фута и трость толщиной с дерево – вот и все, что требуется для того, чтобы стать джентльменом… Ну и щенок!

Хорн улыбался умиротворенно.

– Молодость, мистер Аллисон. Арчи – способный мальчик. С деньгами, что ему оставил старик, он, безусловно, станет крупным негоциантом.

– Крупным мошенником, хотите вы сказать, – грубо оборвал Аллисон. Он вложил носок в стремя и легко поднял свое длинное тело в седло. Кобыла прыгнула, негритенок еле успел отскочить. Аллисон ловко повернул лошадь на пируэте.

– Скажите мне что-нибудь, мистер Аллисон! – завопил Хорн.

Аллисон засмеялся.

– Ладно, Хорн. Я сделаю, что смогу.

Он отпустил повод, и кобыла рванулась вперед.

– Храни вас бог, мистер Аллисон! Будьте здоровы, сэр!

Улыбаясь, маклер Джереми Хорн долго смотрел на пыльное облачко, поднятое ногами рыжей кобылы. Затем он ушел в контору и захлопнул за собой дверь.

Проскакав несколько улиц, Аллисон сдержал лошадь.

Респектабельная часть города осталась позади, перед ним были кварталы городской бедноты. Улица извилистой пестрой лентой уходила вдаль. Здесь не было простора, не было плантаторских особняков. Двух- и трехэтажные старинные дома плотно прижимались друг к другу. По правилам креольской архитектуры верхние этажи сильно выдавались над нижними, окна вторых этажей отстояли всего на несколько футов от окон противоположных домов. Острые черепичные крыши и широкие трубы с желобами помнили еще, казалось, времена короля-Солнца, именем которого была названа французская Луизиана.

Проехала тяжелая колымага, запряженная парой мулов.

Сидевший на высоких козлах мулат перехватил бич под мышку и сдернул с головы засаленный цилиндр. Аллисон раскланялся с дамой, юбки которой занимали всю ширину экипажа.

Голова, запрятанная в огромной, как палатка, шляпе, ответила церемонным поклоном.

Проехав, Аллисон покачал головой. Как не стыдно Доббелю выпускать жену в таком ковчеге! Видимо, у всех плохи дела, такой уж выдался этот 1848 год. Астрологи были правы, предсказывая, что он будет тяжелым.

Из переулка, словно груженая баржа, выплыла пожилая леди. Горничная негритянка несла над ней зонтик, хоть солнце и не палило. Негритенок тащил огромный молитвенник.

Обрамленное седыми буклями лицо леди сияло благочестивой уверенностью в себе. Аллисон снова поклонился, получив в ответ благосклонный кивок.

Тихая улица кончилась. Начиналось предместье, низкие хижины, стоявшие рядами. Слышались песни работающих ткачей и детский плач. Запах чеснока – острый запах нищеты – вылетал из окон с висящими на них пеленками.

Пеленки развевались, как белые флаги, выброшенные побежденными в жизненной битве.

Гудели прялки. Бронзовый голый мальчонка вывернулся из-под копыт лошади, шлепнулся в пыль и захлебнулся поросячьим визгом. Никто не вышел, редкие прохожие спешили по своим делам.

Попавшийся навстречу мексиканский вакеро на пегой лошади старательно объехал ревущего мальчонку.

Город кончался. Аллисон пригнулся к седлу, чтобы поднять кобылу вскачь, но снова сдержал ее. Из соседнего переулка неслись крики и звук хлестких ударов.

Аллисон свернул в переулок. Маленький человек в кожаных нарукавниках – очевидно, колбасник или мясник – колотил крупного чернокожего детину, прижав его к стенке сарая.

Негр не защищался. Прикрывая локтями лицо, он подставлял под удары спину и курчавый затылок.

– Проклятая скотина! Грязный негр! – орал мясник с сильным ирландским акцентом. – Тебе не нравится мой товар? Ты хочешь получить деньги обратно, образина? Вот тебе деньги… Вот… И вот… Получи!..

Трое мужчин в расстегнутых жилетах хладнокровно наблюдали за избиением.

– Бей снизу, Пэт! – выплюнув табачную жвачку, посоветовал коренастый старик с татуированной грудью. – Бей снизу, а то только собьешь себе руки.

– Я научу его нюхать! – визжал Пэт, работая кулаками. – Я ему задам, черной скотине! Бейте его, парни! – обернулся он к зрителям, но те успели исчезнуть, словно их и не было. В переулок втиснулась огромная фигура полисмена.

– Прекратить! – рявкнул хриплый бас.

Ирландец опустил руки, негр упал, словно одни лишь удары удерживали его на ногах.

– Опять бесчинство, Донован? – проворчал полисмен. – На этот раз тебе придется пойти со мной.

Заплаканная пожилая негритянка в красном фартуке захлопотала над лежащим. Она брызгала водой из жестяной кружки, тщетно пытаясь всунуть ее край в губы избитого.

– Вставай, парень! – гаркнул полисмен. – Вставай, идем с нами. Пошли, Донован…

Негр встал и, шатаясь, пошел за полисменом. У ворот долговязый мужчина с трубкой в зубах остановил их.

– Бросьте, Тим. Из-за негра… стоит ли? Право, бросьте…

– Это не в первый раз, Джэк, – нахмурясь, ответил долговязому полицейский. – Мистер Донован – первый скандалист в околотке, я давно хотел познакомить его поближе с судьей Морфи. Шагайте, Донован, и ты, парень…

Процессия продолжала путь. Усмехнувшись, Аллисон поднял лошадь в легкий галоп. Надо было спешить, чтобы не опоздать к обеду.

В камере судьи Алонзо Морфи синел уютный полумрак.

Соломенные циновки на окнах были спущены до самого низа, и свирепые лучи не проникали в комнату. Войдя в нее с яркого света, можно было подумать, что в ней темно, но, как только глаза привыкали, становилось понятным, что горбатый клерк в углу, за высокой конторкой, скрипит пером, не требуя лампы. В расстегнутом жилете, без должностного своего парика судья Морфи сидел за столом, задумчиво глядя на шкаф, в котором поблескивали золоченые корешки юридической премудрости.

Пахло в камере, как и во всех канцеляриях мира, чернилами, сукном, бумажной пылью и еще чем-то неуловимо противным. Рослый полисмен с каменной неподвижностью сидел у дверей.

Сквозь окно из находившейся во мраке кутузки неслась бесшабашная песня какого-то пьяницы. Но судья ее не слышал.

Доброе круглое лицо его было немного грустно. На столе перед судьей лежал переплетенный в свиную кожу томик Светония «Жизнеописание двенадцати цезарей». Судья любил классиков нежной любовью, но сегодня мысли его были далеко.

Потомок старинной и знатной креольской семьи испано-ирландского происхождения, судья Алонзо прожил всю свою жизнь в южных штатах – Луизиане и Южной Каролине. Его дед, капитан Майкл Мэрфи, ирландец на испанской службе, переселился из Севильи в Новый Свет, в город Чарльзтоун в Южной Каролине. Фамилия Мэрфи никак не поддавалась испанскому произношению и вскоре превратилась в «Морфи».

Сын Майкла, дон Диэго, был генеральным консулом испанской короны во всех южноамериканских штатах. В доме судьи и сейчас висела на стене в дубовой раме жалованная грамота, сделавшая дона Диэго испанским консулом на юге Соединенных Штатов. Она была датирована 1795 годом и подписана доном Хозе Хауденес, премьер-министром испанской короны.