Повесть о Морфи

Пол сидел на террасе вместе с матерью, выслушивая последние наставления.

– Вы должны быть благодарны отцу, Пол, – говорила миссис Тельсид. – В день совершеннолетия каждый из вас получит собственное небольшое состояние. Но это не значит, что можно бросить ученье, не закончив его…

Голос миссис Тельсид звучал твердо. Кровь предков-гугенотов не допускала никакой сентиментальности в делах.

– Ты все понял и запомнил, Пол?

– Да, мама, я все понял. Я кончу колледж и университет, стану адвокатом. Я буду много работать и выкуплю имение. Вы будете счастливы, ты и папа. И я не расстанусь с вами никогда.

Озабоченно пыхтя, на террасу поднялся судья.

– Пора ехать, Пол. До парохода всего два часа. Эб, неси чемоданы в коляску.

Они сошли вниз. Толпа негров собралась вокруг коляски.

– Не плачь, Салли! – сердито сказал Пол. – Я же вернусь на каникулы, как тебе не стыдно!

Но Салли безудержно тряслась, уткнув в передник мокрое лицо. Еще кто-то всхлипнул.

Пол посмотрел вокруг. Вот он, его старый дом, и клены, и голуби над конюшней. Ему казалось, что он видит все это впервые. Он решительно повернулся к матери.

– Я скоро вернусь, мама! До весенних каникул всего три месяца! (Он не мог, не имел права заплакать!)

Дробный топот заставил его оглянуться. В ворота галопом влетел гнедой пони. Дик, растрепанный и красный, соскочил с седла.

– Все-таки успел! – Он тяжело отдувался. – Я непременно хотел проститься с тобой, Пол. Отец отправляет меня в вестпойнтскую военную академию – кто знает, когда мы встретимся… И потом вот… Это от Мэй…

Пол схватил измятый конверт и потряс Дику руку.

– Поехали, Пол! – Судья влез в коляску.

Опять слезы, поцелуи, объятия, цветные платочки в черных руках. Лошади тронулись.

– Пирожки! Вы забыли пирожки, мастер Пол! – рыдала Салли. Коляска выехала из ворот. Пол сорвал шляпу и стал коленями на сиденье. Негры бежали за коляской.

Мать стояла неподвижно на ступеньках террасы.

Медленно уплывали дом и детство. Он уезжал в суровую Жизнь.

VII

Неподалеку от города Мобайл, штат Алабама, лежит местечко Спрингхилл. Одноэтажные домики разбросаны на плоском, как тарелка, берегу. Краснеет алабамская глина, широкая река лениво катит коричневую маслянистую воду.

Центр местечка – пристань. Еще недавно она была оживленной и шумной. Широкие, низко сидящие в воде пароходы шли вниз и вверх по реке сплошными вереницами. Нарядные капитаны и лоцманы уславливались о пароходных гонках, пили и бушевали в салунах. Над причалами день и ночь звучали песни негров, грузящих хлопок. Теперь этого больше нет. Пароходы больше не останавливаются в Спрингхилле, Алабама. Хлопок здесь больше не берут. Пристань зачахла.

Раз в неделю, по четвергам, обожженные фермеры привозят маис, арбузы, овощи и торгуют ими с деревянных ларей на площади местечка. Остальные шесть дней недели на этих ларях лежат, накрывшись соломенными шляпами, спрингхиллские домовладельцы.

Они энергично стругают лари карманными ножами, жуют табак и говорят о прошлых временах, когда Спрингхилл был богат и славен.

В полумиле от пристани, среди сада, обнесенного высоким дощатым забором, стоит двухэтажный дом старинной креольской архитектуры. Приложив ухо к щелям в заборе, можно услышать гуденье множества мальчишеских голосов, безупречную французскую речь и свистящее, нежное Шуршание шелковых ряс.

Все воспитатели и преподаватели иезуитского колледжа Сен-Жозеф – католические монахи. Ректор, преподобный отец Готье, руководит колледжем тридцать лет. Он очень стар, у него красивые белые руки и зоркие зеленоватые глаза.

Воспитанников здесь всего сорок человек, поэтому курс Обучения в колледже Сен-Жозеф стоит дорого. Однако всему американскому Югу хорошо известно, что настоящий Джентльмен непременно должен окончить колледж Сен-Жозеф у отцов-иезуитов. Лишь это открывает человеку дорогу к государственным должностям, славе и почету.

Классов в колледже было два – старший и младший. Брат Пола, Эдуард, учился в старшем и дружил только с одноклассниками.

В младшем училось восемнадцать мальчиков. Сыновья важных чиновников или богатых плантаторов, они тосковали по покинутым усадьбам и рвались домой. Каждую ночь кто-то сморкался и всхлипывал во тьме дортуара.

Воспитателем младшего класса был тучный и веселый отец Рубо. Он преподавал алгебру и геометрию и чудесно играл на скрипке в редкие свободные вечера.

Жизнь управлялась гонгом. Гонг начинал день в восемь часов утра. Гонг начинал и заканчивал уроки, сзывал к завтраку и обеду, отпускал ко сну вечером.

Гонг собирал и вел в церковь, где капеллан отец Блэз служил мессы, исповедовал, причащал и говорил проповеди по воскресеньям. Для протестантского меньшинства имелся пастор – преподобный Джозия Смит из Небраски. Руководство колледжа отнюдь не придерживалось религиозной нетерпимости. Колледж Сен-Жозеф выпускал в свет не священников, а будущих государственных мужей.

Пол сильно тосковал первую неделю. Брат не встречался с ним.

Настоящей дружбы между ними не было никогда, но и видимость ее исчезла несколько лет назад. Тогда Эдуард испытал внезапный прилив интереса к шахматам. В семьях Морфи и ле Карпантье шахматами увлекались все мужчины поголовно, пришел и черед Эдуарда. Он занимался по учебникам со свойственной ему усидчивостью две зимы. И в первых же встречах его в пух и прах расколотил младший братишка, никогда не видавший в глаза шахматной книжки. Полу тогда было десять лет. Самолюбивый Эдуард поклялся тогда, что он никогда больше не возьмет в руки шахмат.

Он держал клятву почти тридцать лет, а Пола попросту перестал замечать. В колледже Сен-Жозеф Пол оказался совсем один, пока не подружился с земляком – румяным крепышом Шарлем Амедеем де Морианом. Французы по крови, де Морианы были старожилами Нового Орлеана и старинными друзьями дона Диэго Морфи, испанского консула, отца Алонзо Майкла. Следующее поколение Морфи тоже дружило с де Морианами, но Пол почему-то никогда не дружил ранее с четырнадцатилетним Шарлем, хоть они и учились вместе в «Джефферсон-Академи». Зато в колледже они спали рядом, сидели за одной партой и подружились навсегда.

Шарль был экспансивен, добродушен и охотно смотрел на Пола снизу вверх. Он не обладал особенными способностями, завидовал невероятной памяти друга и предсказывал ему блистательную дипломатическую карьеру. Особенно поражали его способности Пола к языкам. По-французски и по-английски мальчики говорили одинаково, оба языка были для них родными. Но Пол, кроме того, свободно говорил и писал на немецком языке, которого Шарль боялся как огня.

В колледже преподавался еще испанский язык, которым Пол овладел буквально за несколько уроков: в нем текла испанская кровь, а талант к языкам был наследственным.

Учитель испанского языка долговязый сеньор Санчес до конца своих дней был убежден, что его «недостойно разыграли» и что Пол Морфи владел в совершенстве испанским языком задолго до поступления в колледж Сен-Жозеф.

Одна черта Пола резко отличала его от всех одноклассников. Потомки французов, испанцев и англичан, все они были проникнуты чисто английской любовью к спорту и физическим упражнениям. Кожаный мяч в колледже Сен-Жозеф ценился, пожалуй, не меньше, чем книга. Один только Пол Морфи никогда и ни при каких условиях не принимал участия в буйных играх с мячом. Отговариваясь близорукостью (он и в самом деле был очень близорук). Пол сумел избежать своего включения в какие бы то ни было спортивные команды. Он не любил ни заниматься спортом, ни смотреть спортивные состязания.

С брезгливой усмешкой уходил он с площадки, когда начиналась игра. Он был самым начитанным и развитым мальчиком в классе, и странная неприязнь к спорту огорчала воспитателей много лет. Лишь на последнем курсе Пол внезапно осознал необходимость физических упражнений и начал усиленно заниматься фехтованием.