Дом обреченных

Отбросив последние сомнения и расправив плечи, я ударила по дереву массивным дверным молоточком.

Прошла целая вечность прежде, чем дверь отворили, и оттуда брызнул сноп света, заставив меня на мгновение закрыть глаза. Когда же я открыла их, то увидела крупный силуэт с ореолом над головой.

— Здравствуйте! Я Лейла Пембертон. Не могли бы вы сообщить моей тете Сильвии, что я приехала?

Последовала такая пауза, что я усомнилась, достаточно ли громко я говорю. Кроме того, вокруг меня свирепствовал ужасающий ветер, и сильно шумели деревья. Но когда я уже собиралась повторить свои слова, раздался резкий голос: «Вы — Лейла Пембертон?»

— Да, это я. А теперь не могли бы вы доложить обо мне моей семье и позволить мне войти…

Наконец коренастая женщина отступила, чтобы дать мне дорогу. Я поспешила пройти внутрь, прежде чем ветер унес бы мою шляпку, потом сделала быстрое движение руками, в попытке привести себя в порядок. Волнение утихло. Я взглянула на женщину и обнаружила, что вижу два бледно-голубых глаза и разинутый от удивления рот.

— Что-то не так? — спросила я, слегка встревожившись.

— Лейла Пембертон? — шепотом повторила женщина.

— А разве я не сказала? Это мое имя. — Я гадала, не является ли и эта женщина частью тех далеких воспоминаний, если она так странно озадачена. Знала ли я в своем раннем детстве эту круглую тевтонку? Может быть, мы пели вместе песни или танцевали вокруг дерева? — Пожалуйста, доложите о моем приезде тете Сильвии. Я надеюсь, она ожидает меня.

Рот захлопнулся, и глаза вошли в свои орбиты. Когда миновало первое потрясение, женщина смогла овладеть собой.

— Вы говорите, мисс Сильвия ожидает вас? — У нее был легкий прусский акцент. «Сильвия» в ее устах звучало как «Сильфия».

— Да, ожидает.

Неловкая пауза была нарушена шагами у входа и словами: «Кто там был, у двери?»

Вторая женщина, не такая массивная и не такая домашняя, вероятно, хозяйка этого дома, вдруг тоже застыла от удивления.

— Дженни! — прошептала она.

— Нет, это не Дженни. Я ее дочь, Лейла.

Взгляд второй женщины метнулся к домоправительнице.

— Лейла? — произнесла она шепотом. — Вы Лейла?

Я не могла определить, на чем она сделала акцент, говоря: «Вы Лейла?» или «Вы Лейла?», но, в любом случае, никогда прежде я не видела никого до такой степени удивленным. Тетя Сильвия наверняка писала от имени всей семьи, и они должны бы уже некоторое время ожидать меня.

— Да, я Лейла, дочь Дженни. Наверное, вы не думали, что я приеду вместо нее. Простите, это было очень легкомысленно с моей стороны…

— Вместо нее! — вторая женщина недоверчиво сощурилась. — Милое дитя, мы не ждали ни вас, ни вашу матушку. Какое потрясение! — И ее рука театрально взлетела к груди.

— Извините, но это именно я.

— Что вы, мы никогда не надеялись вновь увидеть вас. Лейла, Лейла. Милосердные небеса, вот так сюрприз!

Чуточку более любезно и отстранив домоправительницу, которая продолжала глазеть с разинутым ртом, женщина постепенно приняла подобающий вид и выступила вперед, простирая руки. Слабая улыбка растянула ее губы, а голос стал глубоким и теплым. Только глаза оставались жесткими.

— Пожалуйста, прости мою неучтивость!

— Вы — тетя Сильвия?

Ее взгляд снова скользнул к домоправительнице.

— Нет, дорогая, я не тетя Сильвия. Но вновь увидеть тебя, маленькая Лейла, спустя столько лет!

Значит, я ошиблась. Ее удивление было вызвано не тем, что она перепутала меня с моей матерью, а тем, что она вообще увидела меня. Я удивилась, почему двоюродная бабушка Сильвия не сообщила о своем письме остальным. Мы обменялись любезностями, как будто действуя по сценарию, потом я слегка отступила, чтобы еще раз взглянуть на эту мою родственницу, которая начала вызывать у меня неприязнь.

У нее было довольное невзрачное лицо со слегка выпученными глазами, одета она была со вкусом, в коричневое бархатное платье с модными оборками и пышным кринолином, а линия талии мысом сужалась в букву «V». Волосы по моде разделены на прямой пробор и стянуты на затылке в высокий узел с завитками над ушами. По морщинам на ее лице, провисшей линии подбородка и по обильной седине в волосах я заключила, что ей за пятьдесят, возможно, ближе к шестидесяти. Поскольку я не знала никого из членов семьи Пембертон, то не имела представления о том, к кому обращаюсь.

Словно прочитав мои мысли, она снова протянула руку.

— Я Анна Пембертон, твоя тетя и невестка твоей мамы. Ты, возможно, не помнишь меня… — Она осеклась, но потом быстро продолжила: — Или помнишь?

— Совсем не помню. А должна помнить?

Ее смешок был принужденным, но приятным. Другая женщина, бочкообразная в своем переднике, продолжала с недоверием смотреть на меня, и, возможно, ей требовался особый приказ, чтобы удалиться. Дело было не столько в ее недоверчивом отношении ко мне, сколько в нелепом поведении тетушки Анны, которая излучала слабые сигналы тревоги за моей головой. Эта чеширская улыбка тонких губ, тронутых косметикой, была лишь обманчивой личиной, прикрывающей истинную реакцию на мое появление. Несмотря на свои улыбки, рукопожатия и слова приветствия, тетя Анна явно была не рада видеть меня.

— Гертруда, подайте наконец чаю в гостиную. — Она нетерпеливо прищелкнула пальцами, и женщина подчинилась приказу.

— Свою сумку оставь здесь, слуга отнесет ее в твою комнату. А пока тебе надо отдохнуть. Как же это, такой холод!

Поскольку ее предложение выпить чаю и отдохнуть относились ко мне, я почувствовала настоятельную необходимость выяснить сначала ответ на один вопрос.

— Можно ли мне увидеться с моей тетей Сильвией?

Анна медлила с ответом. На короткий миг ее улыбка дрогнула, она подыскивала слова. Так мы и стояли в освещенном холле, двое чужих, хотя нам и было о чем поговорить, обменяться множеством новостей, но стена отчуждения разделяла нас. Очевидно, тете Анне хотелось выяснить, почему я здесь оказалась, поскольку она явно ничего не знала о письме Сильвии. В то же время было ясно, что вопрос с моей двоюродной бабушкой довольно тонкий.

— Пожалуйста, — мягко сказала она, — давай пройдем в гостиную. Тебе, должно быть, не терпится присесть и снять свою шляпку. Скажи, ты добиралась поездом?

Я неохотно подтвердила.

— Гринвичская ветка на Брайтон, но я вышла в Ист Уимсли и взяла экипаж.

Тетю Анну передернуло.

— Кошмарные штуки, эти поезда! Я сама никогда не ездила на них и не собираюсь. Я всегда говорю, что, если бы Бог хотел, чтобы мы путешествовали таким манером, он дал бы нам колеса.

Я улыбнулась, следуя за ней через холл в коридор, который был слабо освещен сверху небольшими газовыми лампами. Когда мы проходили мимо богато отделанных вешалок и резных стоек для зонтов, мои глаза метались, чтобы ухватить каждую деталь. Тетя Анна шла медленно, ее лицо выдавало попытки решить, о чем же говорить со мной дальше, и я воспользовалась возможностью проверить, не окажется ли коридор с высокими потолками мне знаком. За время нашего короткого перехода по нему поняла, что нет. Очень быстро мы вошли в элегантную комнату, которая, казалось, вся — огонь и свет. Такой типичной для нашего века была эта гостиная, обставленная массивной, богато украшенной мебелью — темное резное дерево и обивка из конского волоса. У стены стояло фортепиано с раскрытыми нотами. Столики из папье-маше, заставленные цветочными вазами, латунными подсвечниками и шкатулками, занимали все свободное пространство пола, так что мне пришлось следить за тем, как бы мои пышные юбки не принесли беды. На каминной полке посреди россыпи разных безделушек, стеклянных витрин и стаффордширских фарфоровых фигурок стояли часы на ножках, которые уже принялись вызванивать пять часов.

Мы сели на софу после того, как тетя Анна сняла с моих плеч плащ, и обменялись общими фразами о немилосердной погоде. В это время я видела, как глаза моей тети быстро оценивают внешность племянницы, отмечая поношенные кожаные ботинки, практичное платье со старомодными узкими рукавами, мои волосы, уложенные над ушами в два толстых жгута. Я, конечно, должна была казаться ей церковной мышью, носящей платья прошлого сезона и штопающей свои чулки. Хотя был один штрих, который выдавал ее интерес к моему лицу. Действительно, я чувствовала, что она что-то ищет именно в моем лице. Говоря со мной о погоде, она изучала каждую черту — мои черные глаза с тяжелыми веками, мой немного крупноватый нос, маленький рот и небольшую ямочку на подбородке. Пока она изучала меня, я тоже наблюдала за ней, надеясь увидеть перемену в выражении ее лица, которая могла бы выдать, обнаружила ли она то, что искала.