Страница 5 из 14
Потребление бумаги – один из важнейших культурных показателей. В 1935 году произведено в СССР менее 4 кг бумаги на душу, в Соединенных Штатах – свыше 34 кг (против 48 кг в 1928 г.), в Германии – свыше 47 кг. Если в Соединенных Штатах на жителя приходится 12 карандашей в год, то в СССР – лишь около четырех, притом столь плохого качества, что их полезная работа не превышает одного хорошего карандаша, в лучшем случае двух. Газеты то и дело жалуются, что недостаток букварей, бумаги и карандашей парализует школьную работу. Немудрено, если ликвидация безграмотности, намеченная еще к 10-й годовщине Октябрьского переворота, далеко не закончена и сейчас.
Тот же вопрос можно осветить, исходя из более общих соображений. На душу советского населения приходится значительно менее национального дохода, чем на Западе. А так как капитальные вложения поглощают в СССР около 25—30%, т. е. несравненно большую долю дохода, чем где бы то ни было, то фонд потребления народных масс не может не быть значительно ниже, чем в передовых капиталистических странах.
Правда, в СССР нет имущих классов, расточительность которых балансируется недопотреблением народных масс. Однако вес этой поправки не так велик, как может показаться на первый взгляд. Основное зло капиталистической системы не в расточительности имущих классов, как она ни отвратительна сама по себе, а в том, что ради обеспечения права на расточительность буржуазия сохраняет частную собственность на средства производства, обрекая тем хозяйство на анархию и разложение. В отношении предметов роскоши буржуазия является, конечно, монопольным потребителем. Но в отношении предметов первой необходимости подавляющую массу потребителей составляют трудящиеся массы. Дальше мы увидим к тому же, что если в СССР нет имущих классов в собственном смысле слова, то есть очень привилегированный командующий слой, который присваивает себе львиную долю в области потребления. И если на душу населения в СССР производится меньше предметов первой необходимости, чем в передовых капиталистических странах, то это и значит, что жизненный уровень советских масс еще отстает от капиталистического уровня.
Историческая ответственность за такое положение ложится, конечно, на все тяжелое и мрачное прошлое России с его наследством тьмы и нищеты. Другого выхода на путь прогресса, чем низвержение капитализма, не было. Чтоб убедиться в этом, достаточно хотя бы бросить взгляд на прибалтийские страны и Польшу, составлявшие некогда передовые части царской империи, а ныне не выходящие из маразма. Нетленная заслуга советского режима – в его напряженной и, в общем, успешной борьбе с тысячелетней отсталостью. Но правильная оценка достигнутого есть первое условие дальнейшего движения вперед.
Советский режим проходит на наших глазах через подготовительную стадию, импортируя, заимствуя и усваивая технические и культурные завоевания Запада. Сравнительные коэффициенты производства и потребления свидетельствуют, что эта подготовительная стадия еще далеко не закончена: даже при маловероятном условии дальнейшего полного капиталистического застоя она должна была бы занять еще целый исторический период. Таков первый, крайне важный вывод, который нам еще понадобится в дальнейшем исследовании.
Глава 2 Хозяйственное развитие и зигзаги руководства
«Военный коммунизм», «новая экономическая политика» (нэп) и курс на кулака
Линия развития советского хозяйства отнюдь не представляет собою непрерывно и равномерно восходящей кривой. На протяжении первых восемнадцати лет нового режима можно явственно различить несколько этапов, разграниченных острыми кризисами. Краткий очерк экономической истории СССР в связи с политикой правительства совершенно необходим как для диагноза, так и для прогноза.
Первые три года после переворота были периодом открытой и жестокой гражданской войны. Хозяйственная жизнь оставалась целиком подчинена нуждам фронтов. Культурная работа ютилась на задворках и характеризовалась смелым размахом творческой мысли, прежде всего личной мысли Ленина, при чрезвычайной скудности материальных средств. Это так называемый период «военного коммунизма» (1918—1921 гг.), который составляет героическую параллель к «военному социализму» капиталистических стран. Хозяйственные задачи советского правительства сводились в те годы главным образом к тому, чтоб поддержать военную промышленность и использовать оставшиеся от прошлого скудные запасы для войны и спасения от гибели городского населения. Военный коммунизм был, по существу своему, системой регламентации потребления в осажденной крепости.
Нужно, однако, признать, что по первоначальному замыслу он преследовал более широкие цели. Советское правительство надеялось и стремилось непосредственно развить методы регламентации в систему планового хозяйства, в области распределения, как и в сфере производства. Другими словами: от «военного коммунизма» оно рассчитывало постепенно, но без нарушения системы, прийти к подлинному коммунизму. Принятая в марте 1919 года программа большевистской партии гласила: «В области распределения задача советской власти в настоящее время состоит в том, чтобы неуклонно продолжать замену торговли планомерным, организованным в общегосударственном масштабе распределением продуктов».
Действительность приходила, однако, во все большее столкновение с программой «военного коммунизма»: производство неизменно падало, и не только вследствие разрушительного действия войны, но и вследствие угасания стимула личной заинтересованности у производителей. Город требовал у деревни хлеба и сырья, ничего не давая взамен, кроме пестрых бумажек, называвшихся по старой памяти деньгами. Мужик зарывал свои запасы в землю. Правительство посылало за хлебом вооруженные рабочие отряды. Мужик сокращал посевы. Промышленная продукция 1921 года, непосредственно следующего за окончанием гражданской войны, составляла в лучшем случае пятую часть довоенной. Выплавка стали упала с 4,2 миллиона тонн до 183 тысяч тонн, т. е. в 23 раза. Валовой сбор зерна снизился с 801 миллиона центнеров до 503 миллионов в 1922 г.: это и был год страшного голода! Одновременно внешняя торговля скатилась с 2,9 миллиарда рублей до 30 миллионов. Развал производительных сил оставил позади все, что раньше видела по этой части история. Страна и с нею власть очутились на самом краю пропасти.
Утопические надежды эпохи военного коммунизма подвергались впоследствии жестокой и во многом основательной критике. Теоретическая ошибка правящей партии останется, однако, совершенно необъяснимой, если оставить без внимания, что все тогдашние расчеты строились на ожидании близкой победы революции на Западе. Считалось само собою разумеющимся, что победоносный немецкий пролетариат в кредит под будущие продукты питания и сырья будет снабжать советскую Россию не только машинами, готовыми фабричными изделиями, но и десятками тысяч высококвалифицированных рабочих, техников и организаторов. И, нет сомнения, если б пролетарская революция восторжествовала в Германии – а ее победе помешала только и исключительно социал-демократия – экономическое развитие Советского Союза, как и Германии, пошло бы вперед столь гигантскими шагами, что судьба Европы и мира сложилась бы к сегодняшнему дню неизмеримо более благоприятно. Можно, однако, сказать с полною уверенностью, что и в этом счастливом случае от непосредственного государственного распределении продуктов пришлось бы все равно отказаться в пользу методов торгового оборота.
Необходимость восстановления рынка Ленин мотивировал наличием в стране миллионов изолированных крестьянских хозяйств, которые иначе, как через торговлю, не привыкли определять свои экономические взаимоотношения с внешним миром. Торговый оборот должен был установить так называемую «смычку» между крестьянином и национализированной промышленностью. Теоретическая формула «смычки» очень проста: промышленность должна доставлять деревне необходимые товары по таким ценам, чтобы государство могло отказаться от принудительного изъятия продуктов крестьянского труда.