Страница 31 из 82
-Ар-р-р-р!!! Твою мать растуда, мер-р-рзавец!! Зауряд-штафирка! Как стоишь, скотина?! Перед генер-р-ралом!..
"Хрясь!" - последовал противный смачный звук удара, и через мгновение из палатки выскочил "председатель" Глоба, зажимавший ладонями нижнюю часть лица. Следом высыпали другие делегаты со смешанным выражением злобы и ужаса в глазах. Последнему из них добавил ускорения хорошо начищенный генеральский сапог со шпорой.
Глоба отнял руки от лица и с отвращением схаркнул на траву обильную кровь и обломок зуба. Неуверенно попробовал челюсть пальцами и жалобно замычал:
-М-м-м-м... С-у-у-ука...
Прапорщик, французский капитан, его солдаты - все застыли в неприятном изумлении. У генерала Комби замерла в руке не донесенная до рта изящная фарфоровая чашка.
- Камрад... - неуверенно начал один из французов, - Может, вам нужен медик?
Глоба не вполне внятно "послал" его по-русски, бросил на Прапорщика уничтожающий взгляд и сделал своим спутникам решительный жест, значения которого нельзя было не понять: идемте, нам здесь делать нечего. Делегаты быстро зашагали прочь. На ходу Глоба прижал ко рту большой грязный платок, быстро окрасившийся красным.
Прапорщик понял: после такой "убедительной" генеральской дипломатии все слова утратили смысл. Ничего уже нельзя сделать. Ничего - нельзя!
Генерал Занкевич вышел из палатки. Не удостоив Прапорщика даже взглядом, его превосходительство направился к недоумевающему генералу Комби. Тот, не скрывая неприязни, поднялся навстречу:
- Мой генерал, я понимаю: в каждой армии свои традиции. Но я считаю...
- Вам лучше держать то, что вы считаете, при себе! - оборвал его Занкевич. - Помощник начальника вашего генерального штаба генерал Видалон обязал вас оказывать мне бесприкословное содействие во всем. Так что потрудитесь передать вашей артиллерии приказ открыть по Ля-Куртин предупредительный огонь. Пора показать бунтовщикам нашу силу!
Имя высокого начальника произвело желаемый эффект. Французский генерал выпростал из-под воротника мундира белоснежную салфетку, нарочито медленно застегнул верхнюю пуговицу и аккуратно надел кепи, украшенное генеральским звездочками и красивым сутажом.
- Лейтенант, - обернулся он к офицеру связи, - Приказ капитану Фатиги: четыре очереди шрапнелью по Ля-Куртин с интервалами в полчаса. Передайте, пусть кладет повыше и за периметром лагеря: не хочу, чтобы кого-нибудь задело.
Вопреки ожиданиям прапорщика, генерал Занкевич удовлетворенно хмыкнул. Похоже, такая демонстрация силы его пока устраивала.
Легкая суета штабных, стрекотание полевого телефона - и орудия далекой батареи, казавшиеся отсюда нарядными игрушками, с низким громом выплюнули снаряды. В лазурной синеве над мятежным лагерем распустились грязноватые дымки шрапнельных разрывов.
И тут произошло неожиданное.
- Смотрите, смотрите, господа! Они повалили... - закричал один из русских офицеров, указывая в сторону Ля-Куртин. Между далекими брусочками бараков плац вдруг заполнила сероватая пена солдатских шинелей. Мятежники не искали спасения под прикрытием стен, они высыпали наружу - навстречу артиллерийскому огню. Взвился яркий лоскуток красного знамени. Все, у кого были бинокли, русские и французы, с изумлением наблюдали за происходящим.
Офицеры передавали бинокли из рук в руки, старались понять, что же происходит в лагере. Вдруг все услышали приглушенные, но мощные звуки солдатского хора. Мелодия, знакомая с детства каждому французу, разносилась над живописной равниной, которой так не хотелось стать полем смерти. Это была "Марсельеза"...
Французские офицеры, как один, потупили глаза, словно им стало стыдно смотреть не только друг на друга, но и вообще на этот так несправедливо и жестоко устроенный мир. Генерал Комби лихорадочным движением расстегнул крючки ворота: его холеные пальцы дрожали.
- Певуны, мать их, - проворчал генерал Занкевич, демонстрируя удивительное хладнокровие. - Сукины сыны! Дурачье наше русское... - в его голосе, впервые за этот день неудавшихся "переговоров", зазвучали нотки сожаления. - Куда ж они, дураки, под шрапнель-то повылезали?!
- Господи, спаси наших русских дураков, - вдруг, с отчетливостью озарения, произнес Прапорщик. - Господи, смилуйся над нашей несчастной Россией!
Стоявшие вокруг офицеры посмотрели на него, как на прокаженного. Но он заметил и несколько понимающих, сочувственных взглядов.
- Гумилев, кончайте тут пророчества разводить, понимаешь! - сдержанно рыкнул генерал Занкевич. - Потопчем сейчас этих бунтовщиков, другим неповадно будет. Дрожь на всю революционную сволочь нагоним! Страшно, кроваво... Но - во спасение!
Он обернулся к офицерам и принял горделивую позу патриотически настроенного оратора. Оказывается, его превосходительство был хорошим актером - не хуже Глобы:
- Оставьте сомнения и ложную жалость, господа! Здесь мы спасаем Россию от чумы бунта и безначалия! Беспощадной рукой мы вернем солдатскую сволочь в пределы воинской дисциплины! Будьте готовы к тяжкому и неблагодарному подвижничеству, господа офицеры, к пролитию братской крови. Во имя России! Во спасение Отечества! Малыми жертвами сейчас мы избежим чудовищных гекатомб всероссийской смуты. Господа офицеры, - генерал снова стал сухим воинским начальником. - Немедля отбываем на командный пункт начальника дивизии Лохвицкого. С жабоедами каши не сваришь... До вечера нам предстоит развернуть на огневых позициях нашу артиллерию. Всем верным частям - общее наступление. И не жалеть огня!
Офицеры подавленно молчали. Еще несколько минут назад они, казалось, были полностью зажаты в волевой кулак Занкевича и готовились исполнить любой его приказ. Но сейчас все испытывали подсознательное сопротивление происходящему. Общее эмоциональное состояние можно было определить одним словом - "смятение". Прапорщик отчаянно надеялся, что людей будет невозможно заставить убивать своих боевых братьев. Так матрос гибнущего корабля бессильно цепляется за обломок мачты...
- Выполня-а-а-ать, понимаешь! - крайне убедительно рокотнул Занкевич. Офицеры ожили, словно гальванизированные трупы, и вновь задвигались в привычном ритме служебного механизма.
- Ваше превосходительство, может, пожалеете солдатиков, - попросил Прапорщик, - Много невинных жизней положите. Господь на небе...
- Знаете что, Гумилев! Катитесь-ка отсюда к...своему Раппу! Вы, кажется, собирались просить отправки к британцам на Месопотамский фронт. Обещаю посодействовать перед генералом Ермоловым. А сейчас - уезжайте!
О судьбе мятежного лагеря в Ля-Куртин Прапорщик узнал из газет и сбивчивых рассказов тех, кто присутствовал при его агонии. Бунтовщики не выдержали нескольких дней методичной артиллерийской бомбардировки и кинжального обстрела из пулеметов и стали сдаваться "верным" частям генерала Занкевича. "Председатель" Глоба был среди двухсот упрямцев, отчаянно продолжавших сопротивляться до последней возможности.
Последние защитники лагеря забаррикадировались в здании своего "совета". Когда больше не осталось надежды, сдались и они. Но капитан Жуков, у которого Глоба некогда был фельдфебелем, видимо, все-таки "определился": он пропустил друга через боевые порядки своей роты. Так Глоба с несколькими товарищами сумел выскользнуть из кольца. Дальше их повела молодая француженка, с которой, как выяснилось, "председателя" связывали несколько более тесные, чем "солидарность трудящихся", отношения. Быть может, Глобе и удалось бы скрыться, но патруль французской жандармерии задержал "подозрительных русских".