Страница 33 из 111
Действительно, для решения этой задачи создали новую группу армий „Дон“ во главе с фельдмаршалом Манштейном. Она насчитывала 40 дивизий — две ударные группировки.
Ставка ВГК — согласно разработанному плану — форсирует наступление Юго-Западного и левого крыла Воронежского фронтов, создавая надежную защиту внешнего кольца окружения. А Донскому и Сталинградскому фронтам приказано: быстро ликвидировать окруженную группировку. Кольцо максимально сужается.
Немцы наносят удар в направлении Сталинграда из района Котельникова. Тогда мы приостанавливаем ликвидацию, чтобы парировать удар Манштейна. Наши войска преграждают путь фашистам, но тем осталось до соединения с группировкой каких-нибудь 35–40 километров. Авиация с обеих сторон постоянно „висит“ в небе.
16 декабря немецкая ударная группировка собиралась перейти в наступление из района Тормосина. Но после авиационной и артиллерийской подготовки усиливается удар войск Юго-Западного и частично Воронежского фронтов. Однако Юго-Западный — остановлен. Ситуация критическая. Манштейн бросает в атаки свои последние резервы. И тогда Ставка ВГК вводит в сражение 2-ю гвардейскую армию генерала Р. Я. Малиновского. Взаимодействуя с 51-й армией, она [161] наносит поражение гитлеровцам, и наши войска вновь переходят в наступление.
К концу декабря немцев отбрасывают от окруженной группировки на 200–250 километров. Они бегут на Ростов.
Стратегическая инициатива полностью переходит в наши руки. В „котел“ попали именно отборные немецкие части. Гитлер решил этими силами сковать значительную часть наших войск, не допустить их продвижения на запад. Окруженная группировка постоянно обстреливалась нашей артиллерией, „обрабатывалась“ авиацией. Она была в тяжелейшем положении, быстро таяла; впрочем, „огрызалась“, даже пыталась контратаковать. Однако воздушный мост, созданный Гитлером для обеспечения жизнедеятельности группировки, по-настоящему не разрешал ее проблем.
8 января 1943 года советское командование предлагает Паулюсу сложить оружие и сдаться. Всем пленным гарантировалось сохранение жизни, медицинская помощь, нормальное питание. Паулюс доложил Гитлеру о полученном предложении, но тот категорически запретил капитуляцию. Паулюс ослушаться фюрера еще не мог, а до солдат советский меморандум не доводился.
Ставка ВГК была вынуждена приступить к ликвидации… Утром 10 января после артиллерийского и авиационного наступления наши войска атаковали. Впервые в оперативном искусстве был применен огневой вал на глубину в полтора километра — подавлялось все, что могло сопротивляться; пехота продвигалась за огневым валом, фактически не неся никаких потерь… Ликвидацией группировки руководил представитель Ставки ВГК маршал артиллерии Н. Воронов. Он же был автором огневого вала.
25 января 21-я армия ворвалась в Сталинград с запада, а 62-я, нанося удар с востока, соединилась с ней на [162] Мамаевом кургане. Группировку расчленили на две части — северную и южную. А что делает Гитлер в это время? Представьте, присваивает Паулюсу высшее воинское звание — фельдмаршала. Может, рассчитывал, что он уйдет из жизни как герой, став знаменем для немцев? А Паулюс 31 января вместе с южной группировкой капитулирует, сдается в плен. Через два дня этому примеру последовала и северная группировка. Это были верные шаги — зачем лишние жертвы — ведь все было обречено.
Командующий войсками Донского фронта генерал Рокоссовский и представитель Ставки ВГК маршал артиллерии Воронов доложили Сталину: завершилась величайшая из битв, известных истории.
Это эпохальное событие! Весь мир следил за ходом сражения в районе Сталинграда, все знали — от него зависит не только судьба Советского Союза, но и многих народов мира. Эта победа в 1943 году предрешила исход Второй мировой войны. Она навечно сохранится в памяти благодарного человечества.
Надо ли говорить, что все дни, часы и минуты Сталинградской битвы отпечатались и в моей памяти? Через десятилетия ясно помнятся „остров Людникова“, 138-я стрелковая дивизия, наш полк, развалины завода „Баррикады“, дорогой мне Филимон из Абакана.
Когда 19 ноября началась артиллерийская подготовка, тотчас позвонил начальник артиллерии полка: „Ну как? Слышишь?“ — „Да, здорово“. — „Теперь фри-цам хана в Сталинграде, да и вообще…“ Меня разрывало любопытство: „Мы-то что должны делать?“ — „Твоя задача через пять минут открыть огонь по цели, которую я тебе дал. Затем — по второй, по третьей, после чего весь этот круг повторить…“ Я продолжал приставать: „Наступать-то мы будем?“ — „Будем, будем, только не сейчас. Сейчас — открывай огонь“.
Проверил готовность батареи. Все нормально. „Новенький“, так мы называли лейтенанта, которого перевели [163] к нам в батарею из минометной роты, спросил: „А что дальше будет?“ — „Громить будем захватчиков. А сейчас — приготовиться к стрельбе“. И началось…
С наступлением темноты командир батальона, взяв ординарца, помчался на наблюдательный пункт комполка. Только ушел, раздался звонок: „Где комбат?“ Начштаба батальона ответил: „Отправился к вам“. Приказ — если появится, передайте, что комполка его ждет! Филимон, конечно, тут как тут со своей философией: „Думаю, пришло время всех фрицев зарывать живьем. В прошлом году копали могилы, а сейчас — зарывать, чтоб духа их проклятого не было“. Над ним стали подтрунивать: „А рядовых за что? Ему приказали — он идет, не пойдет — шлепнут“. Но Филимон не сдавался: „Да ты глянь на рыло фрица! Волчья пасть! Что он оставил после себя в Белоруссии? Ни детей, ни женщин, ни стариков — никого не щадил. Таких надо выжигать каленым железом! Вот и пришло время. Как они с нашими, так и мы обязаны! Иначе нам не простят…“
Таким разъяренным я еще его не видел.
Вернувшийся через час комбат весь светился от радостных мыслей. Подробно рассказал о переходе в контрнаступление Юго-Западного и Донского фронтов. Нависая над вражеской группировкой, они нанесли удар с севера на юг и юго-запад — прорыв осуществлен успешно. Этому способствовало мощное артиллерийское и авиационное наступление. Хорошо поработали танковые и механизированные корпуса — они развили успех. Прекрасно организовано их взаимодействие с пехотой. Передовые части, не ввязываясь в бои за населенные пункты, где противник оказывал сопротивление, обтекали их, устремляясь в глубину. Но — оставляли заслоны из резервов вторых эшелонов.
Слушали его с открытыми ртами, не перебивали, боясь что-то пропустить. У нас внутри все пело, играло. [164] Ординарец комбата раздал кружки, стуча флягой (дрожала рука — волновался), разлил. Я понял — еще на обратном пути командир ему сказал: „Пойдем, нальешь всем по чарке“. Комбат заговорил, в его голосе были слезы: „Дорогие мои! Пришло время, когда мы можем раздавить гада, приползшего на нашу священную землю. Никакой пощады! Очистим Родину от захватчиков! За нашу победу!“ Мы сдвинули кружки.
Затем комбат отправился в роты, а я по телефону рассказал о новостях „новичку“ — пусть передаст личному составу батареи. Разумеется, его, как и всех, интересовало, будем ли мы — наша дивизия, наш полк — участвовать в наступлении. Ответил ему словами комбата: „Должны сковывать противника, чтобы не маневрировал. А потом будем уничтожать… Все!“ Мне самому было страшно обидно, что выпала такая роль — ох, как хотелось наступать… Успокаивало одно: война еще не кончилась, многое впереди, но ощущение, что „нас обошли“, конечно, присутствовало.
Уже 20 ноября войска фронта перешли в наступление, нанеся (без нашей 62-й армии) удар в направлении Калача. Утром мы услышали ниже по реке канонаду и сами тоже участвовали в огневой подготовке, но в наступление не переходили. Каждые два-три часа получали информацию о ходе боевых действий — это подбадривало.
21 ноября узнали: танкисты прорвались, двигаются к разъезду Советский. Два последующих дня прошли в тревоге и ожидании. Противник за это время нас трижды атаковал. И трижды мы его отбивали. Были и потери. Погиб разведчик — голубоглазый волжанин из Саратова, звали его Василек: размозжило голову осколком. Погибли два связиста — снаряд попал в окоп. Те, кто был за поворотом, в траншее, отделались испугом и ушибами, а оказавшиеся в зоне разрыва — войну закончили. Филимон тоже получил ушиб левой руки — второй раз пострадал. [165] Ушиб пришелся от локтя до кисти. Он стонал от боли. Усадили его поудобнее у печурки…