Страница 92 из 116
— Что инкриминируется моему подзащитному? — поинтересовался мистер Биу и пыхнул тысячефунтовой трубкой.
— Об этом весь город говорит! — ухмыльнулся чин.
— Моя клиентка хочет уведомить вас, что немедленно подает в суд на полицию вашего округа за утечку информации!
Чин хотел что-то ответить, но мистер Биу пустил трубочную струю такой плотности, что в табачном дыму что-то сказать было чрезвычайно сложно.
Чин подумал, что у адвоката кончики сенбернаровских усов желтые наверняка от курения. Такие долго не живут, хотя живут богато…
— Не хочу доводить дело до суда, дабы не подрывать вашу репутацию! — мистер Биу порыскал во рту полными пальцами и выудил из него табачинку. — Полиция не располагает доказательствами против моего подзащитного!
— Как же, как же! А таксидермисты?
— И что? Они подтвердят лишь факт заказа.
— Зоомагазин?
— Факт покупки.
— Кровь на инструментах.
— Есть данные экспертизы, что она принадлежит убиенным ящерицам? — мистер Биу улыбнулся, демонстрируя чудные ямочки на своих полных щеках.
— К сожалению, нет, — признал полицейский чин. — Доказательства были уничтожены прежде, чем был получен ордер. Но есть показания полицейских.
— Мальчик сказал, что кровь его.
— Да-да, — признал визави. — Доказательства только косвенные. Но есть у нас и свидетель!
— Убиения? — вскинул причесанные брови мистер Биу.
— Намерения убиения.
Адвокат фыркнул.
— Кто же это?
— Отец Себастиан, — победно произнес полицейский. — Священник.
— Ах, этот… Сейчас он находится у епископа… Вероятно, он будет примерно наказан за разглашение тайны исповеди. Вряд ли ему позволят свидетельствовать в суде! Ничтожная вероятность!..
Полицейский задумался. Взял лицо в руки и сидел так минут пять.
— Покончим дело миром? — предложил мистер Биу.
— В этом случае ваша клиентка не станет подавать на нас в суд?
— Клятвенно обещаю вам это.
Высокий чин снял телефонную трубку и велел привести Роджера Костаки.
Мистер Биу поднялся, пыхнул на прощание трубкой, сказал, что приятно иметь дело с умными людьми, протянул для пожатия пухлую ладонь и отправился поджидать своего подзащитного…
Обедал Роджер дома.
Через четыре месяца несколько газет сделали солидные выплаты по судебным искам на банковские счета миссис Костаки. Также на первых полосах они напечатали опровержения статей о якобы имевшем место случае массовой вивисекции…
На том все успокоилось, если не считать почты из Букингемского дворца. В послании, подписанном секретарем Ее Величества, говорилось о том, что Лизбет Ипсвич и ее сын Роджер Костаки ведут чрезвычайно странный образ жизни. Королевские протеже не могут быть замешаны в публичных скандалах, даже если они спровоцированы третьей стороной… Далее шла собственноручная приписка королевы: «Милочка, никогда не делайте книксенов!»
Монаршее письмо было сожжено в камине…
В один из весенних дней, когда Роджеру исполнилось пятнадцать лет, с Лизбет созвонился профессор музыки из русских эмигрантов, некто Гаврилофф. Он попросил миссис Ипсвич о личной встрече, согласие на которую получил тотчас.
Пожилой русский был невероятно высокого роста и столь же невероятной худобы. Костюм его казался коротким, открывая голые ноги выше носков. У Гаврилофф были печальные глаза беспородного пса, зато нос имел такую линию изгиба, перелома, что какой-нибудь родословно богатый тевтонец наверняка умер бы от зависти и желания иметь такой орлиный орган обоняния.
Профессор приступил без обиняков, как будто готовился к разговору несколько лет.
— Вероятно, я заслуживаю порицания, — вздернул клювом Гаврилофф. — Но боязнь и одновременно надежды на чудо останавливали меня от этого сообщения…
— Говорите, пожалуйста, яснее! — попросила Лизбет.
Профессор кивнул, но пауза продлилась долго. Лизбет выдержала.
— Дело в том… — наконец решился Гаврилофф. — Дело в том, что вашему сыну недостает музыкального слуха!
Он произнес эту фразу даже с некоторым чувством удивления, словно Роджера лишь вчера проэкзаменовали и сейчас приходится сообщать его мамаше сию новость.
— Почему вы говорите мне это теперь, а не девять лет назад?
— Ах, я старый дурак! — сокрушался профессор. — Поддался на уговоры мальчишки!.. Но ведь он так просил! Он умолял меня, чтобы я его не выдавал, клялся, что не представляет жизни без скрипки! Ему хотелось играть великого Шостаковича, и я, старый болван, рассчитывал, что слух у мальчика разовьется, такое бывает, и чрезвычайно часто.
— Развился?
— Нет, — по-детски ответил Гаврилофф.
— Вы лишили моего сына будущего, — очень спокойно произнесла Лизбет.
— Я понимаю, — сокрушался русский. — Я верну вам все деньги!
— Вы получили наследство?
— Я понимаю…
Неожиданно профессор вскинулся, отчего брюки его задрались до самых колен.
— Но ваш сын обладает необыкновенным чувством ритма и тонким пониманием благородного звука!
— Что это означает?
— Он мог бы без особого труда овладеть группой ударных инструментов! Его возьмут в любой оркестр с таким уникальным чувством ритма!..
— Спасибо, — ответила Лизбет и вышла из класса. Вечером у нее состоялся разговор с сыном.
— Знаешь ли ты, что у тебя отсутствует слух?
— Насколько я помню, — ответил Роджер, — ты говорила, что в семье никто не мог спеть даже «Боже, храни королеву»!
— Зачем же ты на протяжении стольких лет тратил время попусту?
— Я люблю музыку.
— Ну и ходил бы на концерты! Я вложила столько денег в твое обучение!
— Мы вложили!
— Чем же теперь ты будешь заниматься?
— У меня исключительное чувство ритма, — сказал Роджер и почесал щеку, раскорябывая маленькие прыщике на коже.
— Профессор говорил.
— Я буду играть на треугольнике!
Лизбет глянула на сына внимательно, пытаясь понять, не издевка ли его слова. Но Роджер был очень серьезен, продолжал, не замечая, царапать щеку и смотрел в окно, как в собственную душу.
— Я сам создам себе инструмент! — с верой произнес подросток. — Он будет великолепен!.. Я соединю металлы и добьюсь ангельского звука!
Лизбет смотрела на сына и не узнавала его. Впервые он говорил искренне, с таким воодушевлением, которого она и подозревать в нем не могла.
— Лучшие оркестры мира будут наперебой приглашать меня! — продолжал Роджер. — А композиторы станут создавать для треугольника сольные партии!.. Я выведу этот инструмент на высочайшие рубежи! И имя свое я прославлю в веках!
Позже, уже лежа в кровати перед сном, Лиз анализировала эмоциональный всплеск сына и признавала, что сие амбициозное устремление Роджера — первое в его жизни. Уж не выплеск ли это гормонов? — задалась она вопросом.
На следующий день Костаки попросил отпереть закрытые за ненадобностью комнаты, сказав, что займет их под лабораторию.
— Смотри, чтобы дом не сгорел, — подтрунивала мать.
— Ничего не обещаю, — отвечал Роджер.
«Ишь, и чувство юмора откуда-то взялось!» — отметила Лиз.
Но ответ подростка вовсе не был шуткой. Роджер не исключал возможности, что дом может и сгореть.
Далее сын затребовал колоссальную сумму денег и на удивление матери объяснил:
— Я прошу не на развлечения, а на лабораторию!
— Такая большая лаборатория? — подтрунивала Лизбет.
— Представить список оборудования?
— Не обязательно. Чек устроит?
Роджер кивнул.
— Хочешь, вычти эти деньги из моего наследства!
— Это благородно…
В течение последующих двух недель Роджер собрал по всему Лондону каталоги фирм, торгующих сталелитейным оборудованием. Он обзвонил все поочередно и сделал необходимые заказы.
Пока дом заполнялся огромными коробками, Костаки штудировал толстенную книгу «Сталь и ее сплавы». Он глотал это скучнейшее сочинение запоем, будто какой-нибудь детективный роман. Попутно у него возникали вопросы к автору, но тотчас он сам давал на них ответы, записывая какие-то мудреные формулы в тетрадь.