Ангелы не плачут

Галя взяла на раздаче стакан чая и подсела к нему. Он посмотрел на нее искоса, но не прервал трапезу.

— Привет, Витя. Как дела?

— Нормально, — буркнул бывший спецназовец, тупо жуя госпитальную кашу, неловко держа вилку левой рукой.

— А мне, Витенька, помощь твоя нужна.

— Что? — повернулся он к ней и взглянул тяжело, исподлобья.

— Помощь, говорю, нужна.

— Какая?

— Сугубо конфиденциальная.

— Чего? — прищурился Витя.

— Ну, значит, лично для меня, — пояснила Галя, чувствуя себя не очень-то уютно под его взглядом. — Я бы тебя не попросила, если бы знала, к кому еще можно обратиться. Очень надо... понимаешь?

— Пока ничего не понимаю, — покачал головой Виктор. — Говори толком. Что ты крутишь вокруг да около?

— Тут свидетелей много, а дело личное.

— Личное? — усмехнулся он, и Галя вдруг подумала, что на его лице впервые за несколько недель видит улыбку, пусть даже снисходительно-презрительную, но все же улыбку.

— Сильно личное? — спросил он снова все тем же ироничным тоном.

— Очень.

— Ну, пойдем, выйдем.

— Ты так это сказал, что я испугалась, — шепнула ему Галя, когда они вышли в коридор.

— Не боись. Я женщин и детей не ем.

— А остальных?

— По большим праздникам. Ладно, хватит трепаться. Чего надо?

Она отвела его подальше, к окну, вздохнула и произнесла, словно решилась сделать что-то страшно героическое:

— Витенька, дело в том, что меня преследует один мудак.

— И что?

— Мне он надоел.

— Пошли его подальше, — посоветовал Виктор с равнодушной улыбкой.

— Посылала.

— Матом? — уже с некоторым интересом спросил он.

— До мата не дошло, но морально я уже к этому готова.

— Сильно достает?

— Выражение о банном листе слышал?

— Ну.

— Так вот представь, что этот лист еще и суперклеем намазали.

— А чего ему надо?

— По намекам поняла, что жениться на мне хочет. Витя хрюкнул в кулак и отвернулся.

— Не вижу в этом ничего смешного, — обиделась она.

— Ладно, не буду больше. Только причем тут я? Разбирайся со своим... женихом сама.

— Да не могу я! Я ему уж и так и этак, а он: «Ты такая редкая женщина».

— Ну, я бы мог позвонить своим ребятам. Они его на место аккуратненько поставят.

— Тут еще кое-что... Он говорит, что из ФСБ.

— Чего-чего? — совсем уж развеселился спецназовец Витя.

— Сказал, что служит в ФСБ. Вот я и хочу узнать, можно ли это проверить... через твое ведомство? А, Витенька? Сил моих больше нет. Звонит постоянно. Даже следит, наверное. Во всяком случае, я так поняла. Шагу ступить не могу без того, чтобы не оглянуться.

Спецназовец задумчиво смотрел в окно.

— Ну что, Витя, поможешь?

Он пожал плечами и сказал:

— Ладно, что-нибудь придумаем. Ты знаешь его полное имя, возраст, местожительство?

— Вот, — Галя протянула ему бумажку с выведанными у бабушки сведениями. Все утро Галя украдкой, чтобы не вызвать подозрений, ее допрашивала. Зоя Даниловна, сбитая с толку таким интересом внучки к изгнанному гостю, выложила все, что ей было известно. А известно ей было многое благодаря ее вечным посиделкам с подругами и приятельницами.

Витя посмотрел бумажку и спрятал в карман.

— Как только что-то узнаю, позвоню. Я ведь на днях выписываюсь.

— Ой, спасибо, Витенька! — воскликнула Галя. — Ты настоящий мужчина!

Он снова метнул на нее жесткий пронзительный взгляд, но потом лицо его осветилось снисходительной улыбкой.

— Ответишь на один вопрос?

— Да, Витенька.

— А за меня ты бы вышла?

— Если бы ты не был женат?

— Если бы я не был женат, — подтвердил он.

— Ни минуты не задумалась бы.

— Врешь! — качнул он головой. — Кому нужен калека?

— Дурак ты, Витенька. У тебя же не половину души или мозгов отняли, а всего лишь руку. Ты не стал от этого глупее или безумнее. Ты и сам это понимаешь. Только тебе приятнее сейчас самому себе делать плохо, истязать себя мыслями о том, что ты никому не нужен. Вот потому я и говорю, что ты дурак. Хуже самим себе делают только дураки. Умные делают себе хорошо. А если ты себе делаешь хорошо, то делаешь хорошо тем, кто рядом с тобой. Это же э-ле-мен-тар-но, Ватсон! Так что делай себе хорошо и перестань ваньку валять, Витенька. Ты же здоровый мужичище! Ты просто не представляешь себе, сколько на свете есть напастей, от которых впору руки на себя наложить. Некоторые до самой смерти к инсулину привязаны, некоторые годами на диализ ложатся каждую неделю, потому что нет донорского органа. У кого-то врожденные патологии, и все деньги на лекарства уходят. Язвы, аллергии, вирусные инфекции, параличи, воспаления, пороки, камни, слепота, глухота, рак, не говоря уж о СПИДе! И все живут! Цепляются за жизнь, как только могут. Потому что жизнь у каждого одна, и каждый хочет прожить ее, несмотря ни на что.

Виктор смотрел на нее с удивлением, потом улыбнулся хитро и сказал:

— Все же прочла лекцию, да? «Подумай о том, что кому-то хуже, и тебе станет лучше» — что-то вроде этого?

— Точно!

— Глупо.

— Но эффективно, — возразила Галя. — Можно порезать палец и вообразить себя зараженным смертельным вирусом. Ах, как тогда становится себя жалко! А можно просто слизнуть кровь и заниматься своими делами дальше. Понятно? Ты меня слушай. Тетя Галя тебя плохому не научит. Все, мой хороший, мне пора. Заболталась я тут с тобой, а у меня дел полно.

Виктор долго смотрел ей вслед, а потом с улыбкой покачал головой.

* * *

Степан заканчивал писать письмо матери, когда его подозвали к телефону. Звонила Галя.

— Привет, Галюня! — обрадовался он, как мальчишка. — Как дела?

— Еще, знаешь ли, не родила. Тьфу, сама не знаю, что говорю, — рассмеялась она. — У меня сегодня язык, как помело. После обсуждения с девчонками сериалов у меня в голове остаются беременности, автомобильные катастрофы и амнезии. И понимаю, что все там чушь мыльная, а все равно смотреть хочется.

— У меня мать такая же. Достались на мою голову две маньячки. Даже три, если считать сестру.

— А за маньячек ответишь!

— Ой, как страшно, — издевался Степан.

— У нас, женщин, единственная радость в жизни — сериалы посмотреть. А у вас — жена, диван, газета, футбол, хоккей, формула один. Целая куча радостей!

— Ну, насчет жены это ты загнула, — вздохнул Степан. — Не такая уж это большая радость, по сравнению со всем остальным.

— Негодяй, — констатировала его собеседница. — Вот все вы такие! Неблагодарные!

— Да, все мы коварные, гадкие и вообще очень нехорошие парни. А ты сегодня приедешь к одному такому парню?

— А куда я денусь? Гадких парней мы почему-то больше всего любим. Даже, стыдно признаться, выходим за них замуж. Надо же их кому-то перевоспитывать. Так что бедная Галя после работы, уставшая, голодная, злая, помчится через весь город к этому парню, только бы заглянуть в его бесстыжие глаза и увидеть там муки совести.

— Можешь и не пытаться. Ничего в них не увидишь. Муки совести? Это не про нас.

Они и не заметили, как проговорили в том же духе полчаса.

— Ой, совсем забыла! Я же наш старый адрес нашла. В эти выходные собираюсь туда съездить. Хочешь поехать со мной?

— Конечно. С тобой хоть на Северный полюс.

— Жутко банально, но мне почему-то приятно это слышать.

— Хотя я гадкий парень, крошка, но я могу делать приятные вещи... — пророкотал он тоном героя-любовника.

— Кто бы сомневался! — расхохоталась Галя. — Ладно, пойду, а то меня в отделении уже, наверное, хватились, с собаками разыскивают. До встречи.

— Пока. — В трубке зазвучали гудки. — Люблю тебя... — сказал он тихо.

Так и было. В этом Степан не сомневался.

* * *

Оксана искренно верила, что деньги могут дать все — благополучие, уверенность в будущем, спокойствие. Так воспитала ее мать, побывавшая замужем четыре раза. «Мужчины самые бесполезные существа на этой земле. Их удел — делиться! А иногда и вовсе лишаться всего ради нас, женщин», — весело говорила она, нисколько не стыдясь циничности своих слов. Мама у нее была вообще прогрессивной женщиной. И желанной. Вокруг нее всегда увивались мужчины самого различного пошиба. Но среди ее мужчин нельзя было встретить тех, кто не имел «золотого запасу». В советские времена мамочкой увлекались партийные функционеры, нахапавшие благодаря Леониду Ильичу обильные взятки, какие-то темные личности, наподобие Корейко, только без его маниакальной скупости, продиктованной страхом перед пролетарским возмездием, а также творческие личности, получавшие за свои труды, прославлявшие соцстрой, неплохие гонорары. Мамочка жила, словно красивая бабочка — беззаботная, эффектная, всегда веселая. Но потом Оксане начало казаться, что она играет какую-то роль. Вот яркая сцена, вот восторженная, влюбленная публика, а за кулисами... За кулисами мамочка плакала. Она запиралась в своей комнате, и Оксана слышала ее приглушенные рыдания. Впрочем, мамочка никогда не позволяла себе расслабляться на людях. Даже при ней, Оксане. Мамочка срослась со своей ролью дивы, играющей основную роль в чьей-то жизни.