Родичи

– Потому что я ничего не помню, – просто объяснил молодой человек. – Я потерял память.

– Ну, в этом нет ничего необычного! При таких катастрофах…

– Ах да, – вспомнил воскресший. – Катастрофа… Что стало с Розой?

«Роза – это, поди, та баба с титановым штырем в ноге? Проводница», – уточнил патологоанатом и ответил:

– Скончалась мгновенно!

Молодой человек спустил ноги с каталки, спросил: «Могу я взглянуть»? – и спрыгнул на пол.

Он был абсолютно голым и белым, как снеговик.

– Холодновато здесь, – предупредил Ахметзянов. – Не простудитесь!

– Это ничего, – отмахнулся молодой человек и безошибочно подошел к телу, завернутому в окровавленную простыню. – Роза.

– Она, – подтвердил патологоанатом. – Травмы, несовместимые… Ну, сами понимаете, если медик.

Молодой человек откинул простыню и наклонился к самому лицу погибшей.

– Она умерла.

– Да, я знаю, – подтвердил Ахметзянов. – Послушайте, у меня тут костюмчик есть спортивный… Не хотите ли воспользоваться?

На секунду ему показалось, что белый как привидение человек готов поцеловать покойную в самые губы, но тот лишь коснулся их носом, в котором, как вспомнил патологоанатом, не было ни волосины единой.

– Костюмчик? – рассеянно переспросил он.

– А что, здесь не так уж и жарко! От катастрофы не померли, а от пневмонии загнетесь!

– Пожалуй.

– Ну вот и чудно!

Ахметзянов вытащил из личного шкафчика вешалку с вещью и бросил ее молодому человеку. Он ловко поймал и через мгновение натянул костюмчик, который оказался сильно короток и сидел на нем как на переростке.

– Благодарю.

«Нет, – еще раз задумался Ахметзянов, – никак не похож он на человека, который побывал в катастрофе и которого признал мертвым даже Никифор Боткин».

Молодой человек сделал несколько шагов навстречу патологоанатому и протянул руку, далеко торчавшую из рукава.

– Студент Михайлов, – представился.

– Патологоанатом Ахметзянов, – медик пожал тонкую, но крепкую кисть. – Рустем Ренатович.

– А вот имени своего я не помню, – расстроился студент.

– Бывает после катастрофы.

– Собственно говоря… – молодой человек виновато улыбнулся. – Собственно говоря, память я потерял до катастрофы.

– Вот как? – заинтересовался Ахметзянов. – И при каких же обстоятельствах?

– В том-то и дело, что обстоятельств я тоже не помню.

– Совсем ничего?

– Совсем. – Студент задумался. – Ах да, мы с Розой когда студенческий билет нашли, там была написана фамилия моя и инициалы: «А.А.».

– Сан Саныч?

– Вполне вероятно, – пожал, плечами студент Михайлов.

– Балет любите? – неожиданно спросил патологоанатом.

– Что?

– Нет, ничего… Я буду называть вас господин А.

– Господин А.? – Студент приблизился к носилкам, на которых лежали останки помощника машиниста. Понюхал воздух и отошел к окну, за которым поздний вечер замаскировал истинное время года. – Может быть, просто Михайлов? Студент Михайлов?

– Воля ваша.

– Хотя, если вам удобно, можете и господином А. называть.

– Нет! – воскликнул Ахметзянов. – Это как вам удобно!

Неожиданно студент Михаилов замер посреди прозекторской, выпрямил и так прямую спину, установил руки перед грудью и вдруг сделал три фуэте кряду. Да так он произвел эти фигуры, что у Ахметзянова от совершенства дух захватило.

Он подскочил к студенту, коротко хватанул его за плечи, потом отпрыгнул и заговорил быстро-быстро:

– Вы вспомнили! Вы – балерун! – Патологоанатом задыхался. – Вы – истинный балерун! Такая чистота! Уж я-то в этом понимаю! Кому, как не мне, понимать! Да я всю жизнь!..

– Да нет же, – слегка запротестовал студент Михайлов.

– А я говорю – да!!! Вы – гений! Большой театр?

– Нет-нет! Я просто на журнал посмотрел. Вон там, на подоконнике.

Ахметзянов обернулся и отыскал взглядом журнал «Российский балет». Он был раскрыт на снимке покойного Нуриева. Фотограф щелкнул камерой в тот момент, когда Рудольф крутил фуэте.

– Я посмотрел на эту фотографию, – продолжал оправдываться студент Михайлов. – От нее что-то такое исходит…

Ахметзянов обиделся, так как счел, что молодой человек издевается над ним, вытащил из коробки папиросу «Герцеговина Флор», закурил и уселся на подоконник.

– Угостите меня папиросой, пожалуйста, – попросил студент, не замечая обиды.

Патологоанатом бросил коробку и спички на каталку с машинистом:

– Угощайтесь.

– Может быть, я курил? – высказал предположение студент Михайлов и, всунув папиросу в рот, затянулся так, что сразу сжег три четверти табака. При этом молодой человек не закашлялся, и Ахметзянов определил в нем завзятого курильщика, каким был и сам.

– Нет, – помотал головой студент. – Никогда не курил! Где у вас пепельница?

Ахметзянов разозлился до крайности, и, если бы не смуглость его лица, скулы его загорелись бы дикими яблоками.

– Да как же вы не курите! – Он подбежал к воскресшему. – С одной затяжки целую папиросу скурили и не поперхнулись!

Студент Михайлов пожал плечами и поинтересовался, не обидел ли он чем доктора.

– А ну покажите ваш рот! – Патологоанатом схватил молодого человека за щеки. – Раскрывайте, раскрывайте!..

Чем больше вглядывался в рот студента Ахметзянов, тем вернее убеждался, что тот никогда не курил. Зубы были идеально белые, и он на секунду подумал

– вставные, но, поглядев на десны, понял – свои. На всей слизистой ни малейшего налета, а язык розовый, как у младенца.

– Простите. – Отпустил студента, подумал, не надо ли стетоскопом грудь послушать, но уже уверенный, что это лишнее, и еще раз извинился.

– Ничего, – ответил молодой человек растерянно. – Может быть, я вас чем-нибудь огорчил?

Следующие минут пятнадцать прошли в полном молчании. Ахметзянов думал о том, что молодого человека нужно выпускать из морга, что никаких оснований задерживать его нет. Он жив и живее многих других. Но что-то останавливало Ахметзянова. Он не хотел открывать дверь в жизнь перед новым знакомцем; чем-то тот был чрезвычайно интересен патологоанатому, и прозектор искал легальную причину задержать молодого человека.

Причина нашлась сама.

В дверь морга позвонили.

Патологоанатом попросил молодого человека уйти в глубь помещения, сам отпер дверь, через которую ему задвинули каталку с лежащим под простыней телом огромного размера.

– Опять срочно? – поинтересовался Ахметзянов.

– Да нет, чего тут срочного… – сказал сопровождающий.

– Его убили, – сообщил другой. – Автоматной очередью.

– Давайте!

Прозектор схватился за ручку каталки и втащил ее в морг.

– Это охранник наш новый, – пояснили.

– Ах, охранник… – рассеянно пробормотал патологоанатом, затем вскинулся. – Алеха?!! – вскричал он и, сорвав простыню, оглядел мертвого бугая. – Да как же!.. Не может быть!.. Я же его сам вчера на работу устраивал!..

Далее патологоанатому поведали абсурдную историю о гибели десантника Алехи и о спасении Никифора Боткина.

– Ты мозги у него погляди, – предложили. – Может, опухоль какая?

Захлопнув дверь, Ахметзянов коротко взвыл, склонился над мертвым Алехой и на всякий случай приложил пальцы к шее, надеясь отыскать пульс. Под толстой кожей ничего не стучало.

– Что-то нехорошее случилось? – послышалось за спиной у прозектора, и Ахметзянов вздрогнул. Он успел забыть о молодом человеке.

– А вы не видите?!! – огрызнулся он через плечо.

– Вижу покойника, – ответил студент. – Но у вас здесь много таких…

Патологоанатом уселся на край каталки и, закурив, объяснил, что мертвый охранник был сыном его знакомой, которая несколько месяцев умоляла устроить сына на работу. И вот в первый день!..

– Что я ей скажу?!!

– Я вам соболезную.

Ахметзянов хотел было послать молодого человека куда подальше, но слова сочувствия были произнесены с необыкновенной искренностью, и патологоанатом ответил:

– Спасибо.