Родичи

Никифор Боткин рухнул срубленной березой. Швы, над которыми он трудился, разошлись, да что швы – черепная коробка треснула кокосовым орехом… Самое интересное, что хирург не потерял сознания, а вывернул голову и глазами, полными удивления, поглядел на охранника Алеху.

– За что?.. – пролепетал Никифор.

Охранник понимал, что нанес удар достаточный, чтобы нейтрализовать противника. Он тотчас обрел хладнокровие, на вторичный вопрос «За что?» ответа не дал, а просто подошел к стене и нажал тревожную кнопку.

По всей больнице прокатился вой сирен. Нарастая волнообразно, он достиг палат с пациентами, волнуя их больные сердца, вздергивая тела адреналином. Вскоре все больничное пространство было охвачено ужасом. Если бы имелся дозиметр страха, то он бы зашкалил, как в момент взрыва на Чернобыльской АЭС.

Тревожный сигнал получило и третье отделение милиции, от которого через тридцать секунд отъехал наряд, вооруженный модернизированными автоматами «АК».

В помещении больницы милиционеры были уже через шесть минут и по сигнальному пульту определили, в каком именно месте была нажата тревожная кнопка.

Операционную окружили. Командовал нарядом лейтенант Левченко, он и ворвался первым, сдернув с автомата предохранитель. За ним следовали двое сержантов.

Первое, что увидел Левченко, был лежащий в луже крови хирург Боткин, который в запрошлом году зашил лейтенанту легкое, простреленное бандитом, тем самым сохранив милиционеру половину дыхалки и профессию.

– Никифор… – на глаза Левченко навернулись слезы.

Боткин открыл глаза и прошептал:

– Вот он, бандит!.. – и потерял сознание.

– А ну встать! – приказал лейтенант Алехе и случайно дернул автоматом. Раздалась короткая очередь, которая расшила мускулистую грудь охранника, двумя пулями добралась до огромного сердца и через две секунды убила Алеху.

За эти две секунды Алеха много чего передумал. Вспыхнуло обидой останавливающееся сердце: вот приняли его за бандита, а он на ставке охранника. Затем умирающий вспомнил, что все-таки потратил иены, но на косяк анаши, что так и не побывал в Москве, а ровно перед смертью подумал, что пережила его мать со всеми ее болезнями и что были у Алехи всего две бабы, да и те какие-то блеклые…

Алеха упал с высоты своего роста на пол и умер. Сто пятнадцать килограммов поколебали пол настолько, что перепуганная больница подумала о землетрясении.

– Ишь ты! – удивился лейтенант Левченко и посмотрел на автомат. – Какой язычок нежный!..

– Товарищ лейтенант, – оповестил один из сержантов, притрагиваясь двумя пальцами к сонной артерии упавшего, – наповал.

Второй сержант как бы невзначай заметил, что на убитом форма охранника больницы, а еще приглядевшись, добавил:

– Да это же Алеха, десантник! Два прыжка у него…

Левченко побледнел, осторожно поставил автомат к стене и опустился на колени перед хирургом Боткиным.

– Эй, – окликнул он. – Товарищ доктор!..

Но Никифор не отзывался.

Его душа, как маленький воздушный шарик в ураган за ниточку, еле держалась за ребра каким-то божественным волосом. Испуганная своим раненым телом, в любую секунду она была готова сорваться в небеса, как белая голубка, оборвав волосок, как ненужную пуповину.

– Врача! – прошептал Левченко.

По рации запросили военный госпиталь, откуда прибыл полковник медслужбы Громов. Хирург велел всем выметаться из операционной, вызванным медсестрам наказал срочно мыть руки, а ту, которая при виде окровавленного Никифора завыла нечеловечески, велел обколоть транквилизаторами и уложить в одноместную палату под замок.

Мертвого Алеху отволокли к моргу и сдали без расписки патологоанатому Ахметзянову, который, несмотря на поздний час, исполнял свои обязанности добровольно.

Коротко ему поведали о том, что, помимо охранника, сильно пострадал и хирург Боткин, так что: «Дверь не запирай», – посоветовали…

В это же время в больницу прибыло милицейское начальство среднего звена. У Левченко временно было отобрано оружие, а главенствующий майор сказал:

– Что ж ты, Левченко, в безоружных человеков стреляешь! Особливо в больнице, где сейчас лежит наш раненый командир полковник Иван Семенович Бойко!

– Так оружие подвело, – опустил глаза лейтенант. – Живым брать хотели, а собачка… палец…

– Проверить надо, – продолжал майор. – Чего этот кусок мяса напал на доктора! Не состоял ли на учете в психдиспансере, не было ли дураков в семье!.. – Майор поправил портупею. – Проверить и доложить!

– Есть! – ответили.

– А ты, Левченко, – облизнул правый ус майор, – в общем, автоматишко пока изымем, домой иди… А за спасение доктора…

Впрочем, мысль свою командир не закончил, развернулся и зашагал к выходу, про себя думая, что своих в обиду не даст, применение оружия обоснует… Таких, как Левченко, у него мало…

В это же самое время медицинский полковник Громов проводил Никифору Боткину трепанацию черепа. Присутствующий персонал наблюдал за руками военврача и с каждым его действием все более убеждался, что вояка не спасет их гения. Уж больно пальцы хирурга были толсты и неуклюжи…

Всем привиделся лик Ахметзянова, его ясная улыбка, но тут полковник Громов вдруг сказал всем: «Спасибо за хорошую работу», – быстро сбросил халат прямо на пол, щелкнул кровавыми перчатками и скорым шагом направился к выходу.

– Жить будет? – поинтересовался кто-то с удивлением в голосе.

– А как же…

Дверь в операционную хлопнула.

Спящего Боткина отвезли в девятнадцатую палату и установили кровать возле кровати полковника Бойко. Иван Семенович находился к этому моменту в сознании, чувствовал себя прилично, лишь в легких было неприятно – от наркоза. Его прооперированная рука была упакована в аппарат Илизарова, и со стороны казалось, что полковник вознес ее для приветствия «Хайль Гитлер!».

Едва придя в себя, полковник Бойко обнаружил на тумбочке стакан киселя из неизвестной ягоды и книжицу, автором которой был некий Палладий, в скобочках Роговский. Пусть себе валяется, решил полковник, еще раз посетовал на травму, погрустил о смерти Арамова и заставил мозг думать о расследовании дела…

На этом занятии его и прервали санитары, вкатившие в палату прооперированного Никифора Боткина, еще несколько часов назад практиковавшегося на локте Ивана Семеновича.

– Что с ним?!! – изумился полковник.

– А так его убить хотели, – пояснил санитар с вареником вместо лица. Явно, что вареник был с вишней.

– Как убить!!! За что?!!

– Алеха сбрендил, саданул доктора дубинкой по голове, черепуха и треснула. Она что, она не гранитная, известно.

– Да кто он такой, Алеха?! – вскричал Бойко.

– Охранник наш, – ответил санитар с лицом как вареник и выдохнул густо, отчего Ивана Семеновича чуть не вырвало.

– Ну, иди отсюда, иди!

– Так точно, – отрапортовал санитар.

Уже в дверях он предложил, если душа запросит, сбегать.

– Куда? Ночь на дворе!

– Знаем куда, есть места. Вы только на кнопку жмите!

Ушел.

Иван Семенович сел в постели и стал вглядываться в лицо хирурга Боткина. «Вот, действительно, не знаешь, где найдешь, где потеряешь, – подумал Бойко. – Живем как на войне».

Почувствовав нужду, полковник поднялся с кровати и осторожно, мелкими шажками, отправился в туалетную комнату, где ясно ощутил ужас перелома правой руки. Левой получилось мимо, как ни целился.

Полковник шепотом выматерился. Возвращаясь к кровати, он размышлял о том, что стреляет с двух рук одинаково, а тут все «в молоко».

Отхлебнул киселя, еще раз поглядел на книжку какого-то Роговского и вспомнил о жене. От сего воспоминания слезы навернулись на глаза офицера.

– Машеньке-то, Машеньке никто не сообщил! – проговорил он вслух и бросился к шкафу, где висел пиджак. Попутно саданул аппаратом Илизарова по спинке кровати Боткина, закусил от боли губу, добрался до пиджака и выудил левой рукой мобильный телефон.

Чтобы набрать номер, ему пришлось сесть и положить трубку на колени.