Страница 46 из 78
Он валялся почти бессознанным, но лились из похмельных глаз слезы, и сам он не знал, чего это накатило на него море…
А потом срок закончился, отмотавшись до самого кончика.
Его вызвали к начальнику лагеря.
— Скоро? — спросил полковник.
— Чего? — не понял Митя.
— К нам обратно?
— На отца вы моего похожи, — вдруг сказал Петров.
— А я здесь всем как отец! — польщенный, ответил начальник зоны.
— А я своему отцу правую долю мозга от левой отчленил.
Полковник побагровел, но сдержал себя, оставаясь сидеть в кресле.
— Значит, скоро! Ждем тебя, Петров. А уж мы постараемся, встретим тебя!..
Петров вовсе не собирался вновь попадать в зону и быть лишенным портвейна «Агдам». Он устроился работать грузчиком в магазин и таскал ежедневно из винного отдела по бутылке вожделенного напитка.
А еще Митя, проходя мимо школы, в которой когда-то учился, вдруг вспомнил про девочку Жанну и про то, как она выпрыгнула из окна. Он был уверен, что восьмиклассница воспользовалась его советом и превратилась в голубку, чтобы наложить на голову своему отцу-истерику.
— Гадина! — выругался Петров.
Ему вдруг показалось, что он любил ее, а она сбежала таким способом от него и теперь летает где-нибудь под голубым небом, а он через день валяется в луже из собственных отходов.
— Гадина! — озлился Петров вовсе и, дойдя до магазина, вытащил из кармана катушку суровых ниток и сплел из них ловушку, в которую накрошил щедро хлеба.
Этим днем он впервые оторвал голубю голову. Продавщицу колбасного при этом вывернуло селедкой, а сам Митя долго смотрел на свою руку, в ладони которой поместилась сизая головка с радужными глазами.
— Жанна, — произнес Митя и, размахнувшись, забросил голубиную голову за забор.
— Займись сексом! — посоветовала колбасница, отблевавшись. — Агрессию снимает!
— С кем?
— Да баба найдется и для такого, как ты.
— Уж не ты ли?
— Попросишь?
— Сама дашь!
— Дам, — согласилась продавщица. — Если не больше стакана выпьешь!
— Где?
— Да хоть в щитовой! Там телогрейки валяются…
Они уединились, Митя мазал ее расплывшуюся грудь голубиной кровью и повторял:
— Жанна…
— Не Жанна я, Светка, — поправляла колбасница. — Ты чего суешь мимо, как пэтэушник? Это дело выше находится!
— Жанна…
— Вот заладил! Дай-ка я сама!
Она попыталась помочь своей опытной рукой, но процесс не шел, и колбасница, слегка озлившись, принялась ворчать:
— Допился… Мягкий, как творог… В руки брать себя надо, Петров!
— В первый раз я, — вдруг прошептал Митя и поджал под себя ноги.
— Как это? — привстала колбасница.
— Так. В тюрьму малолеткой попал! Не успел!
Продавщица встала на четвереньки, показывая большую голую задницу.
— Ах ты сердешный! Ну-ка дай-ка я его губоньками!
Она наклонилась над Петровым и только было рьяно зачмокала, как вдруг Митя саданул ее по башке кулаком и зашипел:
— Ты не Жанна, ты сука!
Челюсти продавщицы чуть не щелкнули, лишь профессионализм спас положение и Митя остался с органом, помогающим ему производить в организме обмен веществ.
Колбасница заорала что есть силы, но у Петрова вдруг сделались такие пустые глаза, что она тут же осеклась и стала натягивать одежку, слегка подвывая по-деревенски:
— За что-о-о?.. Я ему… А он мне…
…Петров проснулся оттого, что нечем было дышать. Его рыхлый нос уткнулся в ватную прореху телогрейки и шевелился в подкладке, отыскивая выход. Мерно гудел электрический щит, разводя по магазину энергию, которой совсем не было у Мити.
Мелькнуло слабое подобие мысли: «А не сунуть ли два пальца в щит и подзарядиться?»
Петров поднялся и на слабых ногах вышел из щитовой, кося одним зрачком по углам, стараясь отыскать коллег и отобрать у них стакан портвейна.
У Мити болел выклеванный глаз, и он передвигался по закоулкам магазина злой, как собака.
Когда вонючая птица клюнула его в светлое око, мужики погрузили его, орущего, в пикап и отвезли в близлежащую больницу.
— Родственники у него есть? — поинтересовались в приемном покое.
— Один, как перст.
— Понятно.
Петрова положили на каталку, а санитары заворочали носами от перегарной вони и смрада, исходящего от одежды.
Осмотрел грузчика дежурный врач, совершенно равнодушный к чужим страданиям эскулап.
— С глазиком придется расстаться! — проговорил он на ухо Петрову. — Как же вас угораздило? Драчка?
— Лечи глаз! — прохрипел Митя.
— Никак нельзя сохранить! Может быть, в Америке. Тысяч двадцать-тридцать. Плюс перелет, оплата больничных покоев. А за это время гангрена может случиться!..
— Спасай глаз! — рыкнул Петров и открыл сохранившийся до предела. — Я отца порешил, а тебя, если глаз не спасешь, не задумываясь!..
Врач был равнодушным, но не трусливым.
— Готовьте операционную! — холодно распорядился он и отправился мылить руки.
Про себя он сказал в адрес Петрова: «Ах ты сучок!..»
Грузчику выдали необходимую порцию наркоза, и он отключился, фантазируя голубку с головкой Жанны.
— Скальпель… Сушить… Зажим… Еще… Еще… Сушить… Зажим… Шить…
На следующее утро Петров проснулся слабым, словно в вытрезвителе, и с трудом приподнялся, чтобы разглядеть себя в зеркале.
Половина головы была перевязана.
— Эй! — крикнул он.
В палату вошла медсестра.
— Чего орешь! Звонок есть! — Она поправила пышную прическу. — Ну чего?
— Глаз сохранили?
— Ты же им смотришь!
— Я тебя, сука, спрашиваю, сохранили глаз?!!
— Сам — сука! — ответила сестра. — Стеклянным будешь глядеть на мир! Нашел кого пугать — Семеныча! — Она засмеялась. — Он три года в Афгане глаза выковыривал! А тебе, гниде уголовной, велел передать, что только пукнешь, второго лишишься! Понял?..
Петров понял. На его силу нашлась еще бґольшая сила. Он смирился…
Митя выбрался во двор и по наступившей темноте догодался, что проспал почти целый день.
Он широко зевнул, а затем шарахнулся в сторону, услышав хлопанье птичьих крыльев.
И тут Митя вспомнил.
— Ишь ты, черт побери!
Он вспомнил, что в его квартире под полотенцем лежит грудная девчонка и что лежит она с самого утра и, наверное, померла от голода.
Настроение испортилось.
Митя прошелся по магазинным отделам и сделал злое лицо колбаснице Светке, которая в ответ лишь фыркнула, а затем посмотрела на огромный тесак, воткнутый в батон колбасы, и представила стальной язык вбитым по самую рукоятку грузчику Петрову в живот.
Неожиданно Митя обернулся и быстро приблизился к прилавку.
— Дай молока!
Светка чуть не свалилась от удивления.
— Жажда мучает?
— Дай молока!
Единственный глаз Петрова потемнел колодезным дном, а синюшный язык облизал тонкие губы.
— Тебе сколько? — кротко поинтересовалась колбасница.
— Давай два пакета. И колбасы дай двести!
— Какой?
— Где жира меньше.
Продавщица положила в сумку молоко, а про колбаску поинтересовалась:
— Кусочком или порезать?
Петров задумался.
— Маленькими квадратиками. Как в яичницу.
Колбасница обиделась вовсе:
— Издеваешься?
— Режь.
Продавщица делала, что попросили, а сама думала о том, как Петров будет разбрасывать эти кусочки, подманивая какого-нибудь заблудившегося кобелька. А потом… Петров несколько раз приносил в магазин на продажу шапки. Никто не польстился, кроме директора, но он не знал происхождения головных уборов.
Душегубец, — подумала Светка.
Она завернула колбасу в бумажку и вместе с молочными пакетами уложила в сумку.
— Бывай! — бросил на прощание Митя и вышел из магазина.
Он шел по заснеженной улице, смотрел только на правую сторону мира и чувствовал в груди что-то такое, доселе неизвестное, и даже нельзя было определить, приятное это или нет.
Хлеба забыл купить! — спохватился Петров, но вспомнил, что у него всегда в кармане лежит белый мякиш для ловли голубей-помоешников.