Страница 28 из 54
– Газами слезоточивыми пробовал?
– А чего ему газы? Даже на меня не действуют ваши газы.
– Газы твои, и фамилия твоя Газов.
– Ваша правда…
Майор пошарил в сахарнице и обнаружил ее пустой. Вздохнул…
– Может, сами попробуете, товарищ полковник? У вас такой опыт!
– Да ты что, Газов!
– Надо коллективу уверенность в себе вернуть!
– И не проси!
– Не я прошу, общественность!
Очень хочется работать в министерстве, подумал Журов. Но обстоятельства сильнее его, а до пенсии осталось целых семь лет. И даже этот хачик фээсбэшный куролесил по отделу, как у себя в горах… А бедный Пожидаев даже машину теперь водить не сможет. На хрен он такой нужен в отделе!
– Ладно, – согласился Журов. – Пошли!..
– Вот спасибо, товарищ полковник!
– Не для тебя делаю, для коллектива!..
Они спустились на три этажа. Было темно, лишь убогая лампочка тощим светом определяла контуры предметов и людей.
– Василий Кузьмич! – встретил веселым возгласом лысый Журова. – Слизькин!..
Фамилия лысого была вовсе не Слизькин и звучала в натуральном исполнении – Слизкин.
Андрюша Слизкин рос хилым и забитым мальчиком, с плечиками уже бедер. И именно ему принадлежала эта не совсем благозвучная фамилия.
Из родственников у мальчика имелась лишь почти глухая бабка, никак не могущая сообразить, откуда у пацана рыжие волосы, если и мамка, и папка шатены.
Лишенные родительских прав за пристрастие к зеленому змию, они оба пребывали на длительных сроках заключения в лагерях за умышленное убийство отца матери Андрюши Слизкина с целью завладения его пенсией.
«Забили деда лопатами, ироды!» – вспоминала мужа бабка Нина, впрочем, без слезы, так как благоверный сам был садистом и алкоголиком, терроризировавшим ближний круг.
Бабка Нина не догадывалась, что Андрюша Слизкин, ее внук, рыжий не по капризу природы, а по причине залегания ее дочери с мужчиной малознакомым, имевшим рыжий окрас и впустившим в ее пьяную угробу свое рыжее семя.
– Рыжий, рыжий! – дразнили Андрюшу в малом возрасте. – Конопатый, убил дедушку лопатой!
– Это не я убил! – сопротивлялся Слизкин. – Это – мама с папой!..
В классе третьем-четвертом его стали дразнить кличками, производными от фамилии: Слизя, Лиза, Склизкий, и т.д. Мальчик с узкими плечиками и кефирной кожей не огрызался в ответ, так как чувствовал, что рожден слабее других и телом, и духом, просто старался не обращать внимания на сверстников.
Конечно, его самолюбие страдало, особенно на уроках физкультуры, когда он не мог перепрыгнуть через коня, чего добивались самые мелкие девчонки класса. Он разбегался изо всех сил, но его ноги, кривые и тонкие, совсем не были приспособлены для всяких спортивных дел, дай Бог, тело нести; разбегался, отталкивался, но взлетал лишь на какие-то двадцать сантиметров и бился о коня причинным местом, от чего было нестерпимо больно и позорно.
Класс в таких случаях приходил в восторг, и детишки охотно ржали над своим товарищем.
– Яичница! – кричал кто-то.
– Глазунья!
Старшие школьники ежедневно вытрясали из Слизкина по пятнадцать копеек, которые бабка Нина выдавала внуку на стакан чая и булочку-калорийку.
– Давай бабки, Слизя! – обычно требовал восьмиклассник по кличке Светофор, прозванный так за свой баскетбольный рост. Впрочем, в поселке Шишкинское баскетбольной секции не имелось, и Светофор развлекался тем, что после лишения рыжего малявки пятнарика сажал того на ветку березы, растущую выше, чем на два метра от земли.
Отчаянные рыдания рыжего Андрюши никак не трогали почти двухметрового пацана. Светофор, засунув руки в карманы, удалялся вразвалочку, в центре своей компании, пить пиво.
Самое страшное унижение, которое случилось с Андрюшей Слизкиным, пришлось на пору его полового созревания.
Ему нравилась девочка по имени Катя, но совсем издалека он ей симпатизировал, даже флюид не пускал, факультативное чувство имел, зная, что никогда!..
Ходил на почтительном расстоянии, смотрел издалека, ни разу не скрестившись с ней взглядами.
А по ночам она ему снилась, да так жарко и явственно, что все утро приходилось застирывать простыни.
Бабка Нина не могла нарадоваться на внука, рассказывая, что кровиночка такой хозяйственный растет, такой помощник, что всю свою одежду и даже постельное белье сам стирает.
Слизкина к тому времени освободили от физкультуры навсегда, найдя в костях какую-то болезнь, которая развивалась медленно, но обещала быть неизлечимой и годам к сорока привести к инвалидности.
За свободу от физических упражнений Андрюшу Слизкина иногда заставляли убирать раздевалки в физкультурном зале, что он делал старательно.
Как-то раз, вымыв мальчиковое помещение, он сменил в ведре грязную воду на чистую и толкнул широкими бедрами дверь девичьей переодевалки.
От хорового девчачьего визга он выронил ведро, обернулся и увидел вспышкой, смазанно, своих неодетых одноклассниц, среди которых прикрывалось руками и его любовное недостижимое.
И именно она сказала эту фразу, которая и через много лет звучала корабельным звоном в его веснушчатых ушах:
– Не бойтесь, девчонки! Это – Лиза! У него яиц нет. Он еще в пятом классе их о коня разбил!
После этого Катя, а за ней и все остальные девчонки, решили Лизы не стесняться, переодевались, не замечая его бордовых от стыда щек, сверкая голыми попками, дразня созревающими грудками.
Он чуть было не умер тогда. Бегал вокруг поселка часа два, пока не наткнулся на одинокий стожок сена, в который зарылся от всего мира, переживая самый большой человеческий позор, так ему тогда казалось…
Неожиданно, обессиленный нравственными муками и двухчасовым бегом, он заснул, и ему пригрезилось ровно то, что еще несколько часов произошло с ним наяву.
– Да у него яиц нет! – смеялась голая Катя. – Нету! Нету!
Слизкин проснулся от повторного ужаса, обнаружив в штанах липкий дискомфорт, произошедший от созерцания во сне девичьей наготы.
Как все рядом, подумал тогда Андрюша. И позор, и сладость от него…
Что-то забирается природой, а в чем-то, пусть в малости, компенсируется.
С самого детства к Андрюше Слизкину тянулась всякая бездомная живность.
И собаки бродячие, злобные до пьяных, мальца не пугали, наоборот, облизывали ему руки и веснушчатое лицо, и кошки с котятами – те просто спали у него в постели, грея Андрюше бока теплой шерстью.
Кого только не перебывало в доме Слизкиных. И хомячки, научившиеся делать переворот на специальной перекладине, правда, их бабка Нина невзначай утопила, перепутав с мышами, и белка из лесу, приманенная лишь ладошкой пустой, жила без клетки и ела из одной с Андрюшкой тарелки… Даже змея, настоящая гадюка Лена, жила в сенях и выползала, когда Слизкин приносил ей блюдечко с молоком. Лена после вкусненького свертывалась кругами на груди мальчика и засыпала успокоенно, лишь изредка выбрасывая раздвоенный язычок.
А в седьмом классе на Слизкина напал в лесу медведь. Оба обрывали ягоду в малиннике, а потом столкнулись нос к носу. Андрюшка неуклюже побежал на своих кривых, а медведь с грозным рыком за ним. Но где там больному мальчишке тягаться со взрослым медведем. Бурый сбил его лапой, отчего Слизкин катился по земле метров десять, а потом медведь прыгнул на пацана, но в прыжке столкнулся с человеческим взглядом, убрал когти и лишь мягко коснулся рук жертвы.
Слизкин в благодарность погладил медвежью морду, а взамен увидел длинный розовый язык с остатками малины. Медведь вкусно дышал Андрюше в лицо, а потом попятился задом обратно к малиннику, качая лохматой головой, словно приглашая нового товарища в свои сладкие угодья.
С той поры мальчик почти каждый день встречался с медведем, названным Мишей, но лишь осенью он понял, что это не Миша вовсе, а Маша, так как медведица появилась на поляне с двумя медвежатами, которые лизались и терлись о Слизкина до самого вечера, а потом дергали за соски несостоявшегося Мишу.