Страница 67 из 94
— Хорошо, — кивнул он начальнику работ, который принимал у нескольких запоздавших плебеев кирки и лопаты, и повелел лектикариям отправиться на Марсово поле.
Козье болото, где строился судаторий, было засыпано, и на месте его возвышалось каменное здание, облицованное снаружи и внутри мраморными плитами. Это была лаконская баня, и пар валил из открывавшихся дверей.
Начальник судатория, пожилой вольноотпущенник, доложил Агриппе, что постройка бани была закончена накануне, поздно вечером, и с утра он стал пускать народ.
Агриппа вошел в судаторий. В облаках пара он различил нагие фигуры мужчин и женщин (бани, по обычаю, были общие), услышал возгласы и смех. Он торопился поскорее выйти наружу. Но вольноотпущенник удержал его.
— Ты не видел еще, господин мой, цирюльни. Зайди, прошу тебя.
В квадратном помещении сидели плебеи, дожидаясь своей очереди. Цирюльники и брадобреи стригли и брили людей, беседуя о политике. Они не заметили вошедшего Агриппы, и тучный брадобрей говорил худому, как палка, цирюльнику:
— Бьюсь об заклад, что сам Гнилозубый не мылся в таком судаторий! Что его домашняя лаватрина?
— А ты видел ее?
— Говорят, в ней он не часто бывает. А иметь лаватрину и не мыться…
— Зачем мыться, когда фессалийский мел легко уничтожает пот?..
— Пот, а не вшей…
— А ты думаешь, что Красногубый…
— Тише.
Цирюльник и брадобрей испуганно замолчали, увидев Агриппу. Но тот, притворившись, что не слышал их беседы, обратился к цирюльнику:
— Скажи, друг, почему ты собираешь такие очереди? Меньше бы болтал — больше бы работал.
— Прости, господин, я стараюсь, напрягаю все силы…
— А ты? — повернулся Агриппа к брадобрею.
— Ко мне, господин, очередь меньше, — сказал толстяк, — конечно, хорошо бы было, если бы людям не приходилось ждать. Прикажи прислать в помощь нам еще двух цирюльников и двух брадобреев, и очередь исчезнет, как дым от ветра. Видишь, как обовшивели люди от нужды и голода? Все бреются или стригутся, даже старики и женщины.
Опустив голову, Агриппа молча вышел.
«А у меня, — думал он, — богатейшие сицилийские виллы, тысячи рабов, слитки серебра и золота, драгоценные камни, статуи, картины. И дома в Риме, Неаполе, Капуе, Верроне. Я богат. А умрет Аттик — оставит мне свое состояние».
В этот же день он послал в судаторий цирюльников и брадобреев и повелел глашатаям объявить на площадях и перекрестках улиц, что беднякам дополнительно будут выданы масло и соль, а также тессеры в цирк, театр и амфитеатр.
XI
Общественные игры приходили в упадок, и Агриппа придал им былой блеск и пышность. Добиваясь популярности, он не жалел денег, и его имя было на устах плебеев.
Чуть свет у его дома толпились клиенты и слабосильные старики, не имевшие средств к существованию. Агриппа никому не отказывал в помощи. Он даже помышлял составить списки бедных стариков и старух, у которых не было родственников или родственники которых были настолько бедны, что не могли содержать стариков, и представить списки Октавиану; он хотел просить его, чтобы государство помогало пожизненно этим беднякам, за счет увеличения налога с состоятельных фамилий.
С Меценатом он виделся изредка: покровитель наук и искусств, занятый своими гекзаметрами, витал в облаках и рассеянно слушал Агриппу; он даже сочинял греческие стихи, подражая Сапфо и Анакреону, но избегал читать их даже близким друзьям из опасения, как бы они не уличили его в заимствованиях.
Прежняя неприязнь между Агриппой и Меценатом постепенно сглаживалась.
…Оба они сидели в беседке, окруженной миртами и лаврами. Агриппа гордился своим садом: он много истратил денег на редкостные цветы и плодовые деревья и держал двух садовников.
Взяв Мецената под руку, он пошел по дорожке, усыпанной нильским песком, искоса поглядывая по сторонам на цветы. За клумбами белели стволы яблонь и груш, покрытые известью, сливовые и оливковые деревья. А впереди, как близнецы, стояли кипарисы и платаны, неразлучные друзья на жизненном пути, дальше — вишневые деревья, орешник и у каменной ограды — виноградник. Хитроумные садовники пытались получить плоды с пальм, посаженных в роще пиний, поливая их попеременно водой и различными винами — начиная с молодого и кончая лучшими винами Эллады и Архипелага. Они уверяли Агриппу, что добьются вкусных пальмовых плодов с запахом вина и фиг, напоминающих вкусом виноград. Агриппа пожимал плечами, не доверяя садовникам, однако средств не жалел, давая возможность производить садовникам опыты. И оба грека, изощряясь, скрещивали яблони с грушевыми деревьями, сливовые — с вишневыми и оливковыми, доходя в своих дерзаниях нередко до абсурда. Однако были два-три случая, когда они добились успехов, но плоды оказались безвкусными, водянистыми.
Остановившись перед статуей Венеры, Агриппа сказал:
— Эту статую мне подарил Лепид, когда он был еще триумвир. Вспоминая о нем, я каждый раз испытываю грусть от непостоянства Цезаря. У каждого человека — свои недостатки; они есть у Лепида и Цезаря; их не лишены и мы. Впрочем, Лепид счастливее нас; он, верховный жрец, живет спокойно, ведет годовую запись о сверхъестественных явлениях, касающихся нашей веры, назначает, в каких местностях и в какие дни должны производиться молебствия и жертвоприношения, ведает книгой древних религиозных обычаев и составляет запись коллегий жрецов. Тихая жизнь… Я завидую ему. Что нужно для человеческого счастья? Покой, любовь, вино и окорока.
— Окорока? — засмеялся Меценат. — Да ты шутишь, Марк Випсаний!..
— Знаменитые лепидовские окорока. Ты не едал их? Жаль, очень жаль. У него был свиной загон: одних свиней кормили жолудями, других — орехами, третьих — яблоками и грушами, четвертых сливами и виноградом, пятых — фигами etc.
— Чрезмерная расточительность!
— Но ты не представляешь себе, что это было за мясо! Я объедался этими окороками, пренебрегая морскими ежами, пелорийскими и пурпуровыми улитками, дроздами, курами, почками серны, цыплятами, свиными выменами, рыбами, утками, зайцами, жареной дичью и иными яствами. Умирать буду — и не забыть мне этих окороков!..
— Ты, я вижу, любитель поесть…
— А кто не любитель? Может быть, ты?.. Я помню, как ты объелся и опился не так уж давно…
— Ха-ха-ха! Это было на свадебном обеде Цезаря и Ливии…
Меценат, смеясь, уселся на скамейку.
— Клянусь Вакхом! Ты все помнишь, а я забываю, — сказал он, — гекзаметры одолели меня. Но я готов на время пожертвовать ими и устроить великолепнейший пир, если ты больше, чем постройками… удивишь Рим на Meгалезиях… Меня не так занимают театральные представ-ления, как цирковые состязания…
— Если так, то — клянусь Великой Матерью! — я ничем не стану удивлять Рим. Как, ты отказываешься от сценических представлений? Они должны быть для тебя закуской перед обедом — promulsis перед ристаниями. Если я не сумею тебя убедить, то убедит претор, ведающий этими играми…
— Ты меня уже убедил! — засмеялся Меценат. — Согласен на все…
И он ушел, напевая непристойную песню.
XII
В последний день Мегалезий происходили конные состязания.
С самого утра толпы народа двигались к Circus maximus,[25] находившемуся между Палатинским и Авентинским холмами.
Стоя у левой башни цирка, смежной с карцерами, или помещениями для колесниц, Понтий дожидался друга, с которым должен был ехать в первой паре. Он принадлежал к factio russata[26] и не впервые вступал в состязание с factio albata.[27] Так назывались состязающиеся по цвету своих туник.
Беседуя с друзьями, которые собирались принять участие в ристаниях, Понтий говорил:
25
Величайший цирк
26
Красные
27
белые