Страница 7 из 39
— Ужасное зло, — сказал Луцилий, — рождаемость падает, а если это продолжится несколько лет, Рим впоследствии ощутит недостаток в воинах…
Марий засмеялся.
— Это тебя не опечалит, благородный Луцилий, — вымолвил он, поглаживая волосатой рукой густую черную бороду, — пусть в Риме будет меньше воинов, лишь бы у вас, союзников, было их побольше!…
— А если и так, — вспыхнул Луцилий, — я люблю Рим, я верный сын его! Нет, не сын, а пасынок, потому что Рим не заботится о своих детях… Были прекрасные борцы-полубоги, которые больше радели о нуждах бедных союзников, чем отцы государства. И что ж? Их умертвили, обвинив в посягательстве на целостность республики… И кто обвинил? Кто? Люди, достойные самой жестокой казни! — И повернувшись к Сатурнину: — Друг, — спросил он, — где же ваша вторая новость?
— Вот она! — вскричал Сатурнин. — Югурта прибыл в Рим!
Все молчали.
— Ну и что ж? — первый заговорил Луцилий. — Югурту мы знаем (помнишь, Гай Марий, юного царевича?), он легко согласится на мир.
— Это были славные дни римского величия! — улыбнулся Марий. — Но не тешь себя, благородный Луцилий, надеждами: Югурта хитер и коварен…
— Я такого же мнения, — согласился с ним Меммий. — Разве не он подкупал наших военачальников? Даже Марк Эмилий Скавр, princeps senatus,[5] не устоял против его золота! Пусть он это сделал по наущению Кальпурния Бестии, вина все равно на нем, хотя он и сумел оправдаться. А куда девались слоны, скот, лошади и серебро? Царь выдал их Бестии, заявив, что сдается на нашу милость. А потом он подкупил военачальников Бестии, и они продали ему скот, перебежчиков, слонов я даже серебро…
Веттий рассмеялся:
— За серебро царь приобрел свое же серебро. Хоте- лось бы знать — за какую цену?
В атриум входили центурионы, воины, клиенты, полупьяные, неряшливо одетые граждане, бедняки и рабы.
— В твоем доме, дорогой Тит, настоящее царство Сатурна, — насмешливо шепнул Луцилий, — равенство, братство, благосостояние, радость… Уж не думаешь ли стать вождем всех этих оборванцев?
— Не глумись, прошу тебя, — покраснел Веттий, — твое отношение к бедности равносильно презрению римлян к союзникам.
Луцилий побледнел.
— А ведь ты, carissime,[6] тоже союзник… Эти же люди готовы постоять с мечом в руках за дарование вам прав гражданства.
Сатирик растерялся:
— Прости. Я не знал, ради чего собираются эти люди. Не забудь — человек я новый, и мне показалось, что они пришли только для того, чтобы поесть и напиться…
В атриум вбежали с веселым смехом блудницы и флейтистки, окружили мужей, воинов, ремесленников и рабов. Посыпались вольные шутки.
Меммий, Марий и Сатурнин отошли к имплювию: брезгливость вызывали в них эти женщины, а Тит Веттий, позволявший им обнимать себя, показался Марию легкомысленным и пустым человеком.
— Я догадываюсь, зачем приглашены развратницы, — сказал пропретор, — и считаю наше присутствие в этом доме постыдным.
Меммий молчал, но Сатурнин спокойно ответил:
— Да, но неужели они не люди? А разве нам известно, что довело их до такой жизни? Может, голод, насилие — кто знает…
К ним подошел Луцилий:
— Взгляните на столы, которые вносят слуги по приказанию амфитриона…
Голос Веттия донесся до них:
— Освободить место для плясок да сказать повару, чтобы поторапливался, иначе — клянусь Прометеем! — я похищу у него огонь или его у огня!
Все засмеялись.
— Опимианского вина не подавать: оно пахнет кровью Гракха!
Слова хозяина потонули в шуме голосов. Гости возлегали за столами.
Веттий подхватил Мария и Меммия под руки, кивнул Сатурнину, приглашая его следовать за собой, и торжественно подвел всех троих к столу, за которым уже возлежали две матроны и девушка: Люция — молодая дочь Муция Помпона, жена всадника Мамерка, Цецилня — пожилая супруга нобиля Нумерия, и Лоллия — дочь всадника Аниция.
Три мужа заняли места за столом.
Пожилая матрона говорила молодой:
— Удивляюсь, Лоллия! Ты пренебрегла счастливым случаем познакомиться с царем! Разве ты не была у жены Гая Бебия, когда Югурта навещал его?
— Верно, благородная Цецилия, но царь прибыл сегодня утром; вид у него был усталый, и мы с Терцией не посмели показаться ему на глаза.
— А кто сопровождал Югурту, кроме Кассия?
— Царские сановники, с такими зверскими лицами, что нам было страшно…
Сатурнин подмигнул Меммию. Марий исподтишка наблюдал за ними, чувствуя, что здесь, за столом, должно произойти нечто занимательное.
— Югурта, конечно, посетил народного трибуна, что бы заручиться его поддержкой, — заговорил Меммий, косясь на матрон. — Идя сюда, на пирушку, я встретился с Гаем Бебием, и он сказал мне… Но, может быть, благо родная Лоллия расскажет нам своим приятным голосом, о чем договорились царь и народный трибун?
Меммий, улыбаясь, взял с блюда румяную, поджаренную куриную ножку и поднес девушке. Лоллия поблагодарила его взглядом.
— Как договорились — не знаю, — сказала она, — но, сидя в перистиле, я слышала, как Югурта торговался с благородным Бебием: трибун должен был стать оплотом против римского правосудия и народного негодования..
— И Бебий… — побледнев, шепнул Меммий.
Но Цецилия перебила их, — она поняла, что дело может кончиться неприятностями для Бебия, — и голос ее прозвучал предостерегающе:
— Все это сплетни, дорогая Лоллия! Югурта не мог посетить народного трибуна, потому что он виделся в этот день со своим родственником Массивой, сыном Гулуссы и внуком Масиниссы!
— Но ты сама говорила! — вспыхнул Сатурнин.
— Я говорила? Когда?
— Замолчи, лживая женщина! Сказками о свидании Югурты с Массивой дела не поправить! Всем известно, что Массива бежал в Рим после сдачи Цирты и убийства Адгербала и теперь, по совету Спурия Альбина, добивается царской власти в Нумидии. Следовательно, Югурта не мог навестить своего врага!
Люция не слышала, занятая едой. Но резкий голос Сатурнина заставил ее насторожиться. И она решила поддержать Цецилию:
— Конечно, благородная матрона права. И я могу поклясться Юпитером, что Югурта, побывав у Гая Бебия, отправился к… (она забыла имя Массивы и растерялась) к… как его имя? Масинисса? Не помню…
Сатурнин расхохотался. Это было невежливо по отношению к гостье (даже Меммий смутился, а Веттий покраснел), но временами на него находили приступы веселья и тогда он пугал грубым, неприятным смехом окружающих. И сейчас, опрокинувшись на ложе, хватаясь за живот, он захлебывался от хохота, багровый от напряжения, потный, с залитым слезами лицом.
— Перестань, перестань! — шептал Меммий, - Ты обидел амфитриона и его гостью, ты…
Марий молча наблюдал за ними. Его хмурое волосатое лицо кривила презрительная усмешка, а мрачный взгляд, казалось, говорил: «Не обманете, вижу насквозь — и вас, и гостей, и никому не верю; потому что все вы негодяи».
А Люция переглядывалась с мужчинами; любовников у нее было много, и она обдумывала, как распределить дни свиданий и как поискуснее обмануть подозрительного мужа.
Лоллия и Цецилия поспорили. Размахивая руками, они оскорбляли друг дружку грубой бранью. Марий смотрел на их возбужденные лица, и ему становилось весело.
— Ты, подлая, бегала к Гаю Бебию, как субуррадка! — кричала Лоллия, размахивая обглоданной куриной ножкою. — Ты развратила добродетельного супруга добродетельной жены! Твои бесстыдные ласки знакомы всему Риму!
— Лжешь, потаскуха!
Глаза Лолии округлились. Она с ненавистью смотрела на густо покрытое румянами поблеклое лицо матроны и вдруг размахнулась, швырнула в нее обглоданной костью.
Цецилия вскрикнула. Из разбитой нижней губы текла кровь, на побледневшем лице застыл испуг, и, матрона прижимала ладонь к ране, вздрагивая всем телом.
Веттий растерялся; он умолял Цецилию возлечь за другим столом, где случайно освободилось место (один старый раб, объевшись, внезапно умер, и его поторопились выволочь наружу), но разъяренная женщина воспротивилась:
5
Глава сената.
6
Дражайший.