Адъютант его превосходительства

— Значит, договорились? — Фролов встал и вызвал дежурного.

Вскоре Красильников отвёз Юру на Никольскую. Разыскал дворника, при нем отомкнул калитку, распечатал дверь, пожелал Юре всего доброго, ещё раз предупредил, чтобы никому-никому не открывал двери, а завтра он обязательно наведается к нему, и — ушёл.

Заперев за чекистом дверь, Юра, не заходя в комнаты, поднялся на мансарду, сел возле окна и стал бездумно смотреть на улицу. Смотрел и ничего не видел. Не заметил он, как в подъезд дома, стоящего напротив, прошмыгнул человек в студенческой куртке. Юра мог бы даже узнать этого человека — он видел его в коридоре Чека. А вскоре в одном из противоположных окон насторожённо шевельнулась и тут же опустилась занавеска. И этого Юра тоже не заметил. События дня беспорядочно вставали в памяти, в мыслях царила совершённая сумятица…

Уснул Юра в тот вечер рано. А когда проснулся, лучи солнца щедро заливали мансарду. Юра подбежал к окну и зажмурился от удовольствия: так на улице было хорошо, солнечно, нарядно! Едва-едва пожелтевшие с краёв листья деревьев ярко зеленели на солнце. Зыбкий тёплый ветерок раскачивал занавеску, тени образовывали на полу причудливые узоры. Ах как здорово! Скорее на улицу — просто на улицу без всякой цели, к солнцу, к теплу, к людям… Но тут же Юра вспомнил, что обещал заглянуть утром Красильников. Нет, надо подождать, а то вдруг разминутся. И вскоре услышал звонок. Звонили вначале осторожно, потом посильней. Юра открыл окно, перегнулся через подоконник — возле калитки стоял какой-то мальчишка в драном пиджачке и коротких брюках.

Юра метнулся к двери и тут же вспомнил предупреждение чекистов никому не открывать. «Какие пустяки, — подумал Юра. — Ведь это же всего-навсего мальчишка». И он быстро выбежал во двор, открыл калитку. Мальчишка встал на порожке.

— Тебя как зовут? — спросил он, присвистнув для вящей убедительности.

— Ну, Юра. А что? — недоуменно ответил Юра.

— А фамилия? — продолжал допрашивать мальчишка, рассматривая Юру исподлобья.

Юра усмехнулся:

— Зачем тебе?

— Раз говорю — надо. Дело есть. Может, тебя касаемо. — Гость, опершись о косяк калитки плечом, принял независимый вид.

— Львов моя фамилия.

— Вот ты как раз мне и нужен! Получай! — Парнишка протянул Юре свёрнутый трубочкой листок бумаги, повернулся и тут же исчез вмиг, вроде и не было его.

Юра осторожно развернул листок. Там было написано:

«Твой папа прислал письмо. Получишь записку — сразу же приходи в Дарницу. Никому ничего не говори. Жду. Андрей Иванович».

Письмо от папы! Значит, наконец от папы! Это — главное! Все остальное не имеет значения! Ура! Юрино сердце радостно забилось. Он лихорадочно метнулся наверх, быстро накинул курточку и выскочил из парадного.

Вот кладбище вагонов и паровозов… Знакомый домик, в котором он бывал не раз. Юра повернул деревянную щеколду, толкнул заскрипевшую на петлях калитку. Нетерпеливо, не чуя под собой ног, вбежал на крыльцо, постучал.

— Входи! — послышался кашляющий голос.

Юра вошёл в комнату. Там стоял Бинский. Был он весь какой-то взъерошенный и злой, руки у него нервно тряслись, и он сунул их в карманы. Таким его Юра никогда раньше не видел.

— Кто-нибудь знает, что ты сюда пошёл? — сразу спросил он, стараясь не глядеть в глаза мальчику.

— Нет, никто, — недоумевающе ответил Юра и только хотел спросить у Бинского о письме, как скрипнула дверь и в комнату вошёл Лысый — Прохоров. Не замечая Юры, словно его и не было здесь, он вопросительно взглянул на Бинского, тот в ответ качнул головой.

— Вроде все в порядке. — И тоже отвёл глаза в сторону. Затем Викентий опять спросил Юру: — Где записка?

Юра уловил в голосе Бинского что-то враждебное.

— Вот она. — Юра вынул из кармана курточки измятую записку. Лысый молча взял записку, сунул её в карман, остановился напротив Юры, широко расставив ноги.

— Ты садись, кадет. У нас с тобой разговор серьёзный. — И он показал Юре на стул.

— Где папино письмо? — спросил Юра с нарастающей неприязнью к этому наглому человеку с впалыми глазами, к этой пропахнувшей мышами комнате.

— Подожди ты с письмом! — отмахнулся Бинский. — Скажи лучше, о чем с тобой чекисты говорили? — И он в упор уставился в Юрины глаза, ловя малейшее изменение взгляда.

— Ни о чем не говорили. Спрашивали только, за что меня в чулан посадили, — отчуждённо ответил Юра.

— Ну а ты что? — Все ближе, ближе надвигались на Юру белые и холодные, похожие на стекла бинокля глаза Бинского.

— Я им ничего не сказал, — тихо сказал Юра.

— Рассказывай подробнее, — приказал Лысый. И тоже придвинулся к Юре.

«Чего они от меня хотят?» — со страхом додумал мальчик.

— Все. — Юра подумал немного. — Да, ещё про Загладина говорили. Вы мне неправду про самогон сказали. То вовсе не самогон был.

— Ты им сказал об этом? — У Лысого испуганно взметнулись брови.

— Нет, конечно. Но я догадался. Зачем вы это сделали? — Юра в негодовании сжал свои кулачонки. — Ведь там, на складах, пшеница была! Люди голодают, а там пшеница…

— А о том, к кому ты ходил с поручениями Викентия Павловича, спрашивали? — недобро перебил его Бинский.

— Да нет же!.. Дайте мне папино письмо! — взмолился Юра, начиная понимать, что письма ему не дадут.

Бинский коротко взглянул на Лысого, тот нервно пожал плечами.

— Не спрашивали, так спросят. Не сказал, так скажет, — холодным отчуждённым голосом обронил Лысый. — К великому сожалению, вся его беда в том, что он слишком много знает, да-да!

«О чем это они?» — подумал Юра. И вдруг окончательно понял: никакого папиного письма у них нет. Просто его заманили сюда, чтобы выпытать, что им нужно.

— Нет у вас никакого письма! Вы все врёте! Да, да, врёте! — вдруг с отчаянной решимостью вознегодовал Юра. — Вы такие же гадкие, как тот бандит, который к вам ходит! Вы… — Дальше он не смог продолжать: к горлу подступил ком, на глаза набежали слезы.

Бинский долго и задумчиво смотрел на Юру широко открытыми тусклыми, немигающими глазами. Потом сомкнул веки и тихо произнёс:

— Вы правы, штабс-капитан, он опасен.

Юра повернулся к Лысому и увидел, что тот тоже как-то странно, как загипнотизированный, смотрит на него круглыми белыми глазами. И скорее почувствовал, нежели понял: сейчас должно произойти что-то ужасное, неотвратимое. Ему почудилось, что он стоит в тёмном, липком пятне, пытается сдвинуться с места и никак не может. Ноги налились противной, вязкой тяжестью, приросли к полу. Он затравленно посмотрел снизу вверх на Бинского, цепляясь за мысль: «Ведь он хорошо знает Викентия Павловича… Чаем меня поил!..» И в это мгновение цепкие, костлявые пальцы Лысого схватили Юру сзади за горло.

Юра сильно дёрнулся и почти вырвался, в ушах у него загудело, и поплыли перед глазами огненные круги.

— Ну, не так же! Не та-ак! — донёсся до Юры истеричный голос Бинского. Он обеими руками схватил Юру за волосы, заломил назад голову. И тогда пальцы Лысого ещё сильнее сдавили горло. Юра стал задыхаться и терять сознание…

Последнее, что он увидел уже как во сне, — это как с грохотом распахнулась дверь и знакомый, с хрипотцой, голос крикнул:

— Брось мальчонку! Руки вверх, гады!

На пороге комнаты стоял Фролов с наганом в руке, а сзади него — Семён Алексеевич.

Бинский рванулся к узкой боковой двери, резко захлопнул её за собой. А Лысый, прикрываясь Юрой, несколько раз выстрелил в чекистов.

Фролов внезапно покачнулся, схватившись за левое плечо. А Лысый, воспользовавшись этим, с силой оттолкнул Юру и бросился вверх по лестнице, ведущей на второй этаж. Вслед ему прогремело почти одновременно два выстрела. Лысый остановился на лестнице, руки у него обвисли, и он обронил пистолет. Несколько мгновений постоял, точно к чему-то прислушиваясь, затем тело его подломилось, и, рухнув на лестницу, он — покатился по ней вниз.

Фролов, морщась от боли, спрятал в кобуру наган. На защитной его гимнастёрке медленно расплывалось тёмное пятно.