Преступница

Михаил Петрович Погодин

Преступница

Темною ночью, когда ни звезд, ни месяца не видать было на небе, покрытом густыми тучами, показалось бледное зарево над крайнею, безлюдною частию Нижнего Новагорода. Спешить на помощь было некому, ибо давно уж наступила пора глухая: дневной шум давно замолк, улицы опустели, народ разошелся по домам и спал первым крепким сном. Уже часа через два один запоздалый гость, возвращаясь хмельной домой с именинного пира, заметил нечаянно пожар и поднял тревогу в спокойном городе. Испуганные жители встрепенулись, сбежались — и увидели, что горит кабак среди огородов, на выезде, вдали от всякого жилья. Проворный огонь без помехи пробился сквозь все расщелины и отверстия, охватил строение и в клубах черного дыма тихо уж поднимался к небу, которое рделось над ним и накаливалось. Тушить было невозможно и даже бесполезно. Из дома послышались пронзительные крики. Несколько отважных ремесленников, увлеченных чувством сострадания, бросились к дверям, несмотря на очевидную опасность, — но двери были заперты, и они, после напрасных усилий, принуждены были, опаленные и обожженные, воротиться назад и вместе с другими смотреть, как начало наконец в разных местах загораться вино: тонкий разноцветный огонь, вспыхнув мгновенно на горючей жидкости, выкидывал столпом на самый верх сквозь красное пламя и столь же скоро опадал после и расходился понизу, озаряя все лица бледно-синим светом. Праздная толпа любовалась в тишине таким редким зрелищем — как вдруг с задней стороны дома выбегает молодая девушка, простоволосая, растрепанная, босиком, в беспорядочной одежде, с двумя пылающими головнями в руках. Неистовство видно было во всех чертах ее лица, во всех взорах и движениях. — Увидев народ, она, как будто удивленная, остановилась, окинула глазами всех зрителей, громко засмеялась и воскликнула: «Вы пришли смотреть, как горит он, как мучится? Спасибо! Слышите… это кричит он!.. Тс, слушайте… ха, ха, ха, я сожгла его, я! ха, ха, ха… Теперь уж нет, не будет ходить ко мне… Что ж вы стоите? таскайте солому… из сарая… Сюда, сюда, здесь погасает!» При сем слове она стремительно бросилась к тому месту, где огонь в самом деле горел тише, и, осыпаемая искрами, стала подгребать горящие уголья. Насилу могли оторвать ее оттуда. Народ подумал, что эта девушка, из живших в доме, увидела или услышала как-нибудь ночью, что у них загорелось, между тем как все прочие спали, успела спастись, но обеспамятела от испуга — и смотрел на нее с состраданием. Полицейские же, по окончании пожара, когда на месте дома остался один только пепел и белые кости, потащили ее с собою, почти бесчувственную, и поутру представили ее в земский суд с подробным донесением об ее подозрительных словах и действиях.

Судьи сделали ей несколько допросов, но не могли получить на первый раз никакого объяснения и, увидя (согласно с прежнею догадкою), что она в помешательстве, определили было препроводить ее в городскую больницу. Каково же было их удивление, когда некоторые жители, пришедшие по своим нуждам в суд, узнали в этой сумасшедшей девушке единственную дочь первостатейного купца, известную в городе своею красотою, поведением, богатством, умом!

Дело представилось в другом виде, и, естественно, возникли разные подозрения: как могла она явиться ночью на краю города, одна, в кабаке, в таком странном виде? Почему радовалась пожару и старалась увеличивать его? О смерти какого человека кричала с таким удовольствием? От чего происходит ее настоящее сумасшествие, о котором прежде не слыхал никто? Не притворяется ли она? — По соображении всех обстоятельств ясно было, что она принимала накануне непосредственное участие в каком-нибудь мудреном происшествии, и все присутствовавшие блуждали в догадках и предположениях. Между тем несчастные родители, извещенные молвою, вне себя от страха, не смея верить, что дочь их была вчера в кабаке на пожаре, хотя к удивлению своему и не находили ее дома, прибегают в суд — и в самом деле видят ее окровавленную, избитую, безобразную, в толпе людей всякого звания. С горестным воплем продираются они к ней — но она, узнав их, затряслась, зарыдала и в судорожных движениях покатилась на пол. Все приняли живейшее участие в несчастной купе[1], даже полицейские. Судьи, дав время успокоиться отцу и матери, стали их расспрашивать о дочери, но они сами не понимали, что случилось с нею, и под присягою объявили, что до сих пор не замечали за нею ничего предосудительного и, напротив, гордились ее благонравием, как известно целому городу.

Между тем на нее падало подозрение в уголовном преступлении, зажигательстве и душегубстве и потому положено было впредь до объяснения дела оставить ее под крепкою стражею в остроге. Губернатор, велев содержать ее наилучшим образом и делать все возможное облегчение, приставил к ней просвещенного чиновника, который должен был замечать всякое ее слово и действие и расспрашивать в минуты спокойные.

В скором времени, при тщательном присмотре и умном обхождении, девушка чаще стала приходить в себя, хотя ее мучения от того ни мало не уменьшились, ибо сумасшествие заменилось отчаянием. Судьи приступили тогда законным порядком к делу и, поверяя слова больной с показаниями других свидетелей, успели наконец отгадать почти совершенно непонятную загадку, открыть тайну неожиданную, страшную! — Но возникло новое затруднение, когда надлежало решить это дело, не подходившее ни под какие узаконения, когда надлежало изречь приговор преступлению новому и беспримерному, — и они, после долгих рассуждений и прений, принуждены были предоставить его верховной власти.

Императрица Екатерина II, в царствование которой случилось происшествие, посетила тогда Нижний на пути своем из Петербурга в Астрахань.

Сия государыня, созидая счастие отечества и решая судьбу государств чуждых, любила в тишине кабинета наблюдать человеческое сердце — разумеется, не на условных, одинаких лицах придворных, но в чертах чистых, неразвращенных детей природы русской; давая общие, благодетельные законы для своих подданных, любила часто входить в положение частных лиц разных званий, равно близких к ее чадолюбивому сердцу; любила узнавать их нужды, опасения, надежды, несчастия, исполняя своими действиями прекрасное изречение Теренция:

Я человек, и все людское мне не чуждо.

Услышав подробное донесение о нижегородском происшествии, она изъявила желание говорить с преступницей.

На другой день в назначенный час представили ей сию несчастную. Она увидела молодую девушку, лет девятнадцати, высокую ростом, стройную, черноволосую, с голубыми глазами, с густыми темными бровями, — с ясными еще признаками недавней красоты. Но скорбь и болезнь наложили свою тяжелую руку на прекрасное лицо ее, оставили на нем свою зловещую тень, и с первого взгляда на нее всякий не останавливаясь сказал бы: это несчастная. А мутные глаза, которые беспрестанно обращались в разные стороны, отрывистые телодвижения, глухие звуки, вылетавшие невольно из груди, свидетельствовали о расстройстве ее душевных способностей.

Екатерина подошла к ней и, взяв ее за руку, взглянув пристально в глаза, сказала ласково: «Ты несчастлива, друг мой, я сожалею о тебе…»

Величественный ли вид императрицы, внушавший во всех невольное почтение, сильный ли взор, кроткий ли голос — или мысль о земном божестве ее и беспредельной власти, почти врожденная в девушке и усиленная толкованиями стражей перед представлением, или все это вместе было причиною — только в эту минуту она лучше обыкновенного пришла в себя, как бы совершенно укротилась, залилась слезами и пала к ногам Екатерины, в умилительных выражениях свидетельствуя ей свою благодарность. Казалось, верховная власть повелевала разумом, и сия свободная способность души человеческой, часть божия, повиновалась ее могущественному слову.

— Да, я несчастлива, государыня, — отвечала ей девушка, как другу, который принял живейшее участие в ее судьбе и брал к себе на сердце бремя, ее удручавшее.

1

купа — группа.