Страница 13 из 27
Сотков напирает:
— Как не все? Это будущий актив… Ребята работают. Товарищ Никандров, как вы на это смотрите?
Никандров набивает табаком трубку. Закуривает.
— Решайте как вам лучше. От названия делу ничего не прибавится.
— Я и говорю — раз собралось бюро и лучшие комсомольцы, надо и решать коллективно.
— Если этого хочет большинство членов бюро, тогда можно… только не дело это…
— Чего не дело, должно быть единство.
— К чему бюрократизм разводишь?
— Замолчите. Пусть по-вашему — собрание актива. Голосовать могут все. Слово Бахниной.
— Ребята меня возмущают… Вы сами понимаете… Ну, как не знать человека, который брешет. Соткова продернули в газете. Здесь стесняться нечего, нужно сказать правду. Сотков сам разложился… Это настоящий хамелеон, ловко меняющий цвета. «Гарбузию» я защищать не буду. У них много некомсомольских выходок, но ребята там крепкие, нужные нам… Они впервые взялись серьезно за стенгазету. Ведь все отлынивали от этой работы. Редколлегия вела необходимую для нашего фабзавуча работу. Я против предложения Соткова.
— Следующий Глазнов.
— Считаю, что Сотков прав. Раз ребята шпанят, нечего их ставить на руководящую работу. Если мы сегодня говорим о «гарбузии», то надо вытащить за ухо и Соткова. И попечь на нашем солнце. Он до бюро вел агитацию против гарбузовцев, чего не должен был делать. Ходит, нашептывает, собирает сочувствующих, факт, что парень чего-то боится. Я давно замечаю, что он только в такие моменты или перед выборами в бюро делается своим в доску, обнимается со всеми, здоровается с каждым, папиросы раздает, а так в стороне. Надо и его пощупать.
Сразу загалдело несколько желающих высказаться. Часть «сотковцев» пересаживается на другую сторону. Сотков косится на изменяющих.
Секретарь едва успевает записывать основное:
Рыжов — поддерживает Соткова.
Кисляк— высказывается против редколлегии, которая разводит кляузы.
Комский — гнать гарбузовцев.
Гром — кроет и хвалит «гарбузию», защищает редколлегию.
Козлова — кроет бюро за то, что в общежитии не ведется работа. «Гарбузовцы» лучше многих из общежитийцев. Ребята распустились, потому что нет работы в коллективе. На редколлегию больше внимания.
Шумова — защищает редколлегию и кроет Грома за бузу в «гарбузии».
У секретаря кончился лист протокола. Он только записывает фамилии, ими облепил все пустые углы протокола. Наговорились до хрипоты. Раскрасневшийся и осипший Жоржка просит высказаться Никандрова. Никандров несколько минут сидит молча, чешет черным пальцем обросшее лицо… дымит.
— Что ж вам сказать, ребятки… Дело, конечно, небольшое. Выгонять не стоит. Мы в молодости все такие были…
Да вот… что это я хотел сказать… По-моему выгонять не стоит. Исключить всегда успеете. Накажите как-нибудь и присмотрите за ними. Ребята, как видно, не плохие. Может за ум и возьмутся. А в редколлегию выберите посерьезней.
Жоржка ставит на голосование три предложения.
Большинством рук проходит последнее:
Переизбрать редколлегию. Гарбузовцам сделать строгий выговор с предупреждением и загрузить другой работой.
Домой шагаем с Ниной. Она сегодня серьезна.
— Годится ли, по-твоему, Жоржка в отсекры?
У меня голова гудит. В горле твердый ком. Отшучиваюсь:
— Не так чтобы очень и не очень, чтобы очень.
— По-моему он слаб. Парню еще надо поработать на мелкой работе. Организовать ничего не умеет. Вот сегодня. Разве так это ставят. Сказать веско не мог, прилип к большинству… И Никандров… Спать что-ли выделили его к нам?
— А кого, по-твоему, присылать нужно было? Выбери из восьми человек нашей партячейки… И так они по пятку нагрузок несут.
— Во всяком случае не Никандрова. Он не может войти в нашу жизнь, не может понять нас… Нельзя выделять любого из свободных, да к тому же старика, который устает от своих котлов, а тут мы еще шумим… дремать мешаем. Он дисциплинированный, добросовестно отсиживает «нагрузку», может имеет большой опыт… Но нам-то от этого не легче. Если Жоржка не говорит об этом Зеленину, так я сама пойду в коллектив..
Голова как камень. Беру ее, тяжелую, двумя руками и тискаю в подушку.
— Такое желание было работать, забыть гарбузовскую бузню и вдруг сразу, как обухом по всему.
Кругом бурса. Первосортный бурсак Гром пошел с другими войной на нее и от первого же удара обмяк. Вся охота отпала. Нет, шалишь, мы еще подеремся.
Вся «гарбузия» задает храпуна. Толька, сбросив одеяло, с кем-то воюет, рычит и пьяно бормочет. Он опять сегодня выдал.
— Пропадет парень. У нас нет чуткости друг к другу. Надо хоть «гарбузию» привести в боевой порядок. Хватит брызгаться — набузились. Уже усы пробиваются. Да-а, тяжелый случай. Как это мы теперь с усами?
Трогаю шершавость под носом и на бороде. Ворочаюсь, думаю. Голова тяжела, как камень, а уснуть нельзя.
Думай, Гром.
В фабзавуче новая редколлегия. Старая собралась в кучку
— Как же с нашим материалом? Эта редколлегия не «пропустит. Сотков зарежет.
— Чего трусите. Собирайте только материал. Место найдем.
Толька бухтит. С ним что-то творится. Целые дни лежит одетым на постели. Смывается с работы, иногда совсем пропускает день.
— Толька, чего ты вола вертишь?
— А вам что? На хвост наступили, что ли…
Он засовывает голову под подушку и лежит, как медведь в берлоге.
В фабзавуче новый приказ:
— …Анатолий Домбов за недисциплинированность и прогулы с 20 октября сего года увольняется…
Это он принимает молча, только в глазах безнадежность и скука.
Ходим на цыпочках.
— Ребята, надо Тольке помочь. Совсем разнюнился.
Возьмем на поруки, может оставят в фабзавуче… с кузнецами поговорим… Нужно будет настроить его.
— Пусть успокоится, тогда возьмем в обработку, а то и вправду по-собачьему всегда с ним… Он горячий, нервный…
Поручаем это Грицке, как самому спокойному.
Толька где-то пропадает. Укладываемся спать. Он является, вытаскивает тетради, книги и все рвет в пену. Снял с гвоздя старую гитару, натянул пальцем самую тонкую струну…
Она жалобно взвыла… тогда он сгребает в кулак все струны и выдирает с колышками. Самой гитарой взмахнул, как топором и рубанул по табуретке… От гитары только щепы в сторону.
Затаив дыхание, боясь проронить слово, смотрим.
Толька уткнулся лицом в постель. Плечи вздрагивают. Плачет.
— Грица, вали теперь.
— Рано..
Ждем.
Толька очнулся, привстал, повел глазами… В комнате он никого не видит.
Шатаясь, подошел к двери, толкнул ее и вышел.
— Шмот, посмотри, куда он.
— Здорово забирает… С чего он?
Прибежал запыхавшийся Шмот:
— Толька спускается на улицу! — Хватает шапку и опять за дверь. Быстро одеваемся и вдогонку.
На улице тишина. Вдали у белого качающегося фонаря бегут двое — один за другим.
— Они… Вдогонку, ребята.
Толька, а через несколько десятков шагов Шмот, мелькают в световых фонарных конусах.
Впереди у канала серые силуэты деревьев. За ними темнота.
Летим галопом.
Слышен крик:
— Толька, куда… Тольк..
Мы у канала. Шмот бегает и машет руками, как подбитая ворона.
— Вот сюда… прямо с разбегу… Прыг через решетку… только брызги на меня.
В темной, густой, как чернила, воде купаются три желтых оконных квадрата, по ним колышутся и ползут жирные змеи кругов.
— Раздевайся, ребята.
Юрка обнажен раньше всех, он стоит за решеткой и вглядывается в воду.
— Темно… Совсем темно, не найдем.
— Это с непривычки, потом просветлеет, вали.
— А какое место?.. Место где? Шмот…
На середине послышался всплеск… Кто-то гулко вздохнул.
— Кто это?
— Толька… Фактура, он. Ухай скорей.
Юркино тело белой полосой описывает дугу и шлепается в воду. За ним остальные.
Холодная вода обжигает тело. Вынырнувший Толька шумно разгребает воду и плывет по течению. За ним шлепают «саженками» трое.