Мальчишки-ежики

— А форму и бутсы дадут? — поинтересовался Виванов.

— Трусы и майки бесплатно, а бутсы — с оплатой в рассрочку.

— У нас же на жратву едва хватает, — напомнил Ромка. — Чем платить будем?

— Придумаем что-нибудь, — успокоил его Юра. — В случае чего, баржу на Обводном разгрузим. И заработаем.

После обеденного перерыва начиналась работа в цехах. У токарей слышалось жужжание моторов, шелест трансмиссий и визг резцов. У слесарей — вжиканье пил, рашпилей, стук зубил и ручников. У столяров — поросячий визг циркульной пилы. У кузнецов — буханье молота. И лишь у литейщиков стояла тишина, потому что они — даже стыдно признаться — первое время… играли в песочек.

В первый день мастер цеха позвал ребят к груде двухэтажных и трехэтажных чугунных ящиков без дна и сказал:

— Это опоки. В них по моделям формуют изделия. Возьмите по одной, положите вовнутрь половинки моделей и набивайте землей.

Фабзавучники принялись сеять землю и трамбовать ее в опоках. Работали они с таким усердием, что от ударов трамбовок тряслись верстаки и дребезжали стекла в окнах.

Жарко становилось с непривычки. Пот росой выступал на лбах и носах. Смахивая его то рукавом, то тыльной стороной руки, парнишки так перемазались, что у некоторых только блестели глаза да зубы.

— Стоп! — наконец приказал мастер. — Теперь переверните опоки моделью кверху.

Формовщики стали приподнимать опоки, и у многих земля в них не удержалась — вместе с моделями рухнула на ноги.

— Тут не ломовая сила нужна, а сноровка, — сказал Пал Палыч и сам утрамбовал землю так ловко, что она держалась в опоке словно приклеенная, как ни поворачивал — не вываливалась.

Несколько дней формовщики потели на трамбовке. Потом учились вытаскивать модели. Не сразу и не вдруг вызволишь изделие столяров из уплотненной земли. Нужно вбить в нее острый подъемщик, осторожным постукиванием раскачать модель, затем вытащить ее так, чтобы форма не треснула и не осыпалась. А она, как нарочно, обваливалась по краям и внутри.

Ромка долго бился над техникой вытаскивания модели. Наконец ему удалось вытащить ее почти без разрушений формы.

Пал Палыч поглядел на работу и, накрыв нижнюю форму верхней, спросил:

— Как ты расплавленный металл в нее зальешь? Она ведь у тебя со всех сторон закрыта. В каждой опоке только половина формы, а отлить надо целую вещь.

Ромка видел, как отец братьев Зарухно отливал из белого металла ложки, и смело сказал:

— Просверлю верхнюю опоку и в дырку жидкий металл волью.

— Правильно соображаешь, но не разумно, — сказал мастер. — Все делается по-иному, аккуратней. Чтобы форма не обваливалась, мы в ней дырку не пробиваем, а заранее формуем в верхней опоке. Вот тебе литничек. — И он сунул в руки Ромке круглую и длинную деревяшку, похожую на узкую воронку. — Вставишь его в верхнюю опоку, а потом вытащишь — и будет в земле дырка. От нее к форме ходы «карасиком» прорежешь.

После гудка

Когда раздавался сиплый гудок, фабзавучников невозможно было удержать на территории завода. Те, кто жили в пригородах, вырвавшись из проходной, устремлялись к вокзалам на рабочие поезда, а живущие в городе — к домашним щам и котлетам.

Только общежитийцам некуда было спешить. Но и их порой одолевало общее стремление мчаться к дому. Они в потоке неслись к железнодорожному переезду, к трамвайной линии и, повиснув на подножке, добирались к неуютным и шумным комнатам.

Лишь небольшая часть фабзавучников застревала на заводском футбольном поле. Одни — чтобы погонять мяч, другие — в кулачном бою защитить свою честь.

Драться в цехах и классах было опасно. За драки на территории завода наказывали. Поэтому как-то сами собой возродились традиции дуэлянтов. Только фабзавучники делали вызов не перчаткой, брошенной в лицо противнику, как в старые времена, а энергичной фразой: «Стыкнемся после гудка. Жду на футбольном поле».

От кулачного поединка отказывались лишь «слабаки» и трусы, но они обязаны были при всех извиниться, иначе становились презираемыми отшепенцами, которых мог унизить всякий. А смелые парнишки, готовые отстоять свою честь, являлись на поле со своими секундантами.

Драться можно было голыми кулаками и в рукавицах. Ни ножей, ни камней применять не полагалось. За этим строго следили секунданты и зрители. Нарушители немедля изгонялись и обретали славу подлецов.

Слова завуча оказались не пустой угрозой. Приказом по заводу Прохоров освобождался от теоретических занятий и был зачислен в помощники вагранщика. Обозленный парень подошел к Лапышеву, толкнул его в грудь и сквозь стиснутые зубы сказал:

— На футбольном поле за «олуха» ответишь. Стыкнемся после гудка.

— Принято, — спокойно ответил Юра и попросил двух Ивановых и Ромку быть его секундантами.

После гудка, надев брезентовые рукавицы, Прохоров и Лапышев вместе с секундантами отправились на футбольное поле. Там уже толкались любопытные фабзавучники и парнишки с соседних улиц. Они образовали широкий круг.

Секунданты посовещались меж собой и в судьи выбрали Громачева. Он вышел на середину круга и, вызвав бойцов, задал традиционный вопрос:

— Не желаете ли помириться?

— Нет, — твердо ответил Прохоров.

— Считаю себя правым, — отозвался Лапышев.

— Деретесь до первой крови, — предупредил Ромка. — Лежачих не бьют. Бой!

И он дважды свистнул.

Прохоров замахал кулаками, как ветряная мельница, ринулся на Лапышева. Но тот уклонился и, оказавшись справа, хлестко ударил противника по скуле. Это конечно взбеленило Прохорова. Он же был сильней детдомовца и такой наглости стерпеть не мог.

— Ах, ты вот как! Сейчас у меня юшкой умоешься, приютский ублюдок!

И он вновь накинулся на Лапышева. Но детдомовец был ловок: получая лишь скользящие удары, он то увертывался, то нырял под руку и успевал наносить в ответ чувствительные затрещины. Это злило Прохорова. А злость, как известно, плохой помощник в кулачных боях. Побеждает тот, кто дерется хладнокровно и обдуманно.

Теряя обладание, Прохоров подножкой свалил детдомовца и, навалившись на него, в ярости принялся колотить кулаками по голове…

Это было вопиющим нарушением правил. Ромка пронзительно свистнул и попытался схватить за руку нарушителя. Но Прохоров отмахнулся и лягнул его ногой.

Судья — личность неприкосновенная. Послышался ропот зрителей. Секунданты кинулись разнимать дерущихся. Киванов и Виванов, схватив Прохорова за шкирку, стащили с Лапышева и отбросили в сторону. Вскочив на ноги, он накинулся на Киванова и сшиб его на землю…

В таких случаях и зрители не остаются равнодушными, они дружно наказывают наглого нарушителя правил. Несколько парней сбили Прохорова с ног. И один из них, придавив коленкой к земле, приказал:

— Кончай беситься! Раз не умеешь драться по правилам — не берись. А за хулиганство купают.

Подхватив Прохорова за руки и за ноги, парни вынесли его за ворота и, раскачав, бросили в канаву с водой. Такими жестокими были правила кулачных боев.

Ромка, оставшийся на месте, услышал, как завопил Прохоров, оглашая улицу матерной бранью.

Лапышев, утирая платком расквашенный нос, как бы про себя сказал:

— Надо учиться боксу, а то всякий олух ни за что ни про что измолотит.

В начале вечера общежитийцы носились по коридорам с чайниками, сковородками, кастрюлями. Отовсюду доносились запахи жареного и отварного картофеля, колбасы, копченой селедки, свежего ситного и хлеба.

В шестнадцатой комнате Самохин заранее готовил бутерброды. Он где-то добывал топленный с луком гусиный или свиной жир и намазывал его вместо масла на хлеб, а сверху укладывал тонкие кружочки «собачей радости» — самой дешевой отварной колбасы.

К приходу Громачева и Лапышева по два таких бутерброда и по три кусочка сахара уже лежали на их тумбочках. Оставалось только сбегать на кухню за кипятком.

Быстро вымывшись и поужинав, Лапышев предложил пойти в клуб добывать футбольную форму, а Ромке хотелось побыть в комнате одному, поэтому он посоветовал взять с собой Шмота и Ходыря. Те рады были отправиться куда угодно, так как по вечерам в общежитии было скучно.