Мальчишки-ежики

Противники не сдавались. У них тоже были неплохие футболисты, умевшие прорываться на штрафную площадку. Но у фабзавучников в воротах стоял Шмот. Он оказался непробойным: брал мячи и в прыжке и в падении. За все девяносто минут пропустил только один гол.

Уставшими и довольными собрались футболисты у раздевалки. И здесь заметили, что они все похожи на трубочистов. Черная пыль, поднятая во время игры, осела на потные лица и ноги.

На такое грязное тело, не помывшись, не наденешь чистой рубахи и штанов. Душа же на стадионе не было. Около водопроводного крана уже толпились питерцы. Они по очереди мыли лица и ноги.

Чтобы не терять времени на ожидание, Лапышев с двумя Ивановыми и Тюляевым принялись «кикать» — учиться пасовать в одно касание и с лету бить по воротам. Их мячи подбирали «загольные» — мальчишки, пришедшие поглазеть на футбол. Самохину же не терпелось скорей попасть домой. И он предложил:

— Чего тут валандаться. Идем ополоснемся в речке.

За ним увязались Ходырь, Ромка и Шмот. Держа штаны под мышкой, они пересекли трамвайную линию и по откосу спустились к Обводному каналу. На берегу фабзавучники разделись и, не долго раздумывая, один за другим бултыхнулись в мутный канал…

Всплыли они почти одновременно и, сплевывая неприятно пахнувшую воду, стали жаловаться:

— Фу, какая гадость! Знал бы — не полез. Ну и купанье в городе!

— Не вода, а помои теплые.

— Шмот, смотри, у тебя что-то в волосах повисло, — заметил Ромка.

Шмот провел по лицу рукой — и оно стало черней, чем было. Жирная грязь залепила глаза и пальцы.

— Ой, щиплет! — завопил Шмот. — Помогите выбраться.

Ромка кинулся выручать пострадавшего и сам запутался в какой-то пузырчатой дряни.

Отплевываясь и кляня коварный канал, парнишки выбрались на берег и увидели, что их тела стали грязней, чем были. Животы и плечи покрылись черной грязью, отсвечивающей перламутром.

— Гет глупство, что у хлопцев не спытали, яка река, — сокрушался Ходырь.

— Это нефть, братцы, — определил Самохин. — Надевать одежду опасно, не отмоешь.

Взглянуть на несчастных купальщиков останавливались пешеходы. Прибежали и футболисты.

— Ну и чучелы! — потешались они.

— Шмот! — окликнул вратарь дворовых. — Ты что, в помойке на голове стоял?

— Какая же водица на вкус? — интересовались насмешники. — В канал все уборные стекают.

— Вас теперь и керосином не отмоешь.

К Обводному каналу прибежал и Лапышев. Увидев понурых друзей, укорил:

— Эх, вы… пошехонцы! Нашли где купаться.

— Кто знал, что воду тут загадили, — оправдывался Самохин. — Теперь одежду не наденешь, смердеть будет.

— А вы не одевайтесь, — посоветовал Лапышев. — Так в баню пойдем. Она здесь недалеко.

Подобрав одежду и ботинки, в одних трусах, шлепая босыми ногами, приунывшие купальщики двинулись за своим капитаном на Боровую улицу. За ними увязалась вся ватага футболистов.

Странное шествие привлекло внимание не только пешеходов, но и стража порядка. Перед голышами вырос милиционер.

— Это еще что за выходки? — грозно спросил он. — Сейчас же одеться!

Сопровождающие весело загоготали, а купальщики, потупясь, не решались одеваться. Пришлось выступить Лапышеву.

— Они провинциалы… недавно приехали в Питер. Не знали, что в Обводном не купаются. Ну и… вляпались. Я их в баню веду.

— Н-да, тухлятинкой попахивает, — ухмыльнулся милиционер и посоветовал:

— Идите не по людным переулкам, а то толпу соберете. А ну, насмешники, разойдись! — прикрикнул он на ватагу мальчишек.

Несмотря на купленные билеты и мыло, банщик не пропустил неприятно пахнувших голышей в общую раздевалку.

— Где мазались, там и отмывайтесь, — сказал он.

Лишь после лапышевской речи он посочувствовал и предложил:

— Тут у меня отдельная душевая есть для убогих, пусть в нее идут. Только сразу на скамейки не садиться, прежде отмойтесь.

Фабзавуч

На другой день Ромка проснулся от громкого самохинского окрика:

— Эй, артель, не валяйся! Все вставайте. Шмот идет за кипятком. Ходырь нарезает хлеб, Громачев — колбасу.

— Чего такую рань поднялся? Еще семи нет, — буркнул Лапышев.

— Лучше не поспать, чем потом охать. Надо первыми в фабзавуч попасть, а то все хорошие специальности расхватают.

— А которые хорошие? — поинтересовался Ромка.

— А те, что всюду годятся. Например, столярное дело. Где хошь работу найдешь. А вот литейное или токариое дело — это только на заводе, специальное оборудование требуется…

— А ты в кого метишь?

— В мастеровые, чтоб сам себе хозяин и заработки на других не делить.

Самохин поражал своей рассудительностью и грандиозным житейским опытом, словно он прожил не шестнадцать лет, а не менее сотни.

— А мне по душе пролетариат, — вставил назло ему Ромка. — Он всегда действует сообща, не имеет ярма собственности, ни перед кем не унижается, не подхалимничает. Свободная птица.

— Не комната, а прямо скопище мудрецов-философов, — насмешливо заключил Лапышев. — А ну, птицы, поднимайтесь! — скомандовал он.

Наскоро позавтракав, жильцы шестнадцатой комнаты бегом спустились по лестнице и поспешили к трамвайной остановке. Там уже отходил трамвай, набирая скорость. Они нагнали его и прицепились к подножке задней площадки. Так, вися, они доехали до Балтийского вокзала. Затем около километра прошли вдоль железной дороги до паровозного кладбища. Где-то здесь, за последним пристанищем поржавевших локомотивов, на окраинной улочке находился фабзавуч.

Парнишки довольно быстро нашли высившееся среди пустырей двухэтажное закопченное кирпичное здание, похожее на вытянутую букву «П», с небольшой вывеской: «Школа ФЗУ Северо-западной железной дороги».

В этом здании когда-то размещался небольшой заводишко, принадлежавший двум братьям, выполнявшим мелкие заказы по обработке и отливке металлических изделий. Во время войны цеха изготовляли гранаты. Потом хозяева убежали. Заводишко был разорен и заброшен. Лишь недавно его восстановили рабочие железнодорожных ремонтных мастерских.

Пройдя проходную, парнишки попали на довольно обширный двор, где у доски объявлений уже толпились такие же нетерпеливые новички.

Всем думалось, что им покажут цеха и спросят: «Кто в какой хочет?» А получилось по-иному. Приемная комиссия сама распределила учащихся по росту, силе и здоровью. Рослые и сильные парни попали в кузнецы, литейщики, паровозчики, а остальные — в слесари-монтажники, токари, столяры, жестянщики.

«Только бы не в жестянщики», — подходя к доске, подумал Ромка. Он разыскал свою фамилию в списке литейщиков и не знал: ликовать ему или огорчаться? Он ведь научился у Зарухно плавить цветные металлы. Но все почему-то рвались в токари и слесари.

В список литейщиков попали оба Иванова, Тюляев и Лапышев. Шмот оказался у паровозников, Ходырь — у монтажников, а Самохин — в жестянщиках.

— Вроде бы не худо самому подойники да корыта делать, — рассуждал конопатый. — Но в наших местах крыш железом не кроют, больше — дранкой.

Самохин направился к плачущим девчонкам и начал выспрашивать: не пожелает ли какая из них поменяться с ним специальностью? И такая нашлась. Ее внесли в список столяров, а она хотела в токари или жестянщики. Самохин схватил девчонку за руку и потащил в канцелярию, где еще несколько человек канючили, чтобы их зачислили в другие цеха. Не теряясь, он написал заявление с просьбой девчонки обменяться с ним специальностью и первым подал его. Авось выгорит. Он же ничего не теряет от попытки.

Юру Лапышева, как и Громачева, устраивала специальность литейщика. Да о ней они в сущности мало и думали. Обнаружив среди кузнецов Толю Домбова, с которым когда-то был в детдоме, Юра шепнул Ромке:

— Вот классный бек! Может так садануть, что мяч от одних ворот к другим летит. Жаль, Самохина в комнате поселили, лучше бы Толю. Свойский парень, не болтун и не жмот.

Всем конечно не терпелось взглянуть на свои цеха. Громачев с Лапышевым пошли в литейку. Она имела два отсека. В первом обширном помещении высились круглая вагранка и квадратное сушило, против них располагался «волчок»— печь с воздуходувкой, устроенная в глубокой траншее, прикрытой закопченным вытяжным колпаком. Рядом# на железных подставках стояли новые графитные тигли и старые, оплавленные.