Страница 5 из 21
Деревенские домики на окраине Егор Ильич хочет сохранить по другой причине – он родился и вырос в таком домике. Иногда он приходит на край города, садится на скамеечку возле дома 26 по улице Цветной и сидит часами. Слушает, как шумит старый тополь, как посвистывают скворцы, как журчит за домом тоненький веселый ручей. Сначала он спокоен, раздумчив, но потом его охватывает острая тоска. О чем думает в эти часы Егор Ильич, не знает никто, даже Зинаида Ивановна. Она и не подозревает, что Егор ходит к маленькому домику, сидит под старым тополем и тоскует. Вспоминает себя мальчишкой, подростком, юношей. Сердце сжимается, словно его берут холодными пальцами, в горле сохнет. А однажды случилось совсем плохое – Егор Ильич почувствовал тепло в глазах, пожмурился, но это не помогло, и тогда он ладонью провел по глазам. Оказалось – слезы… Егор Ильич ожесточенно крякнул и огляделся – кругом, слава богу, никого не было.
Сейчас он смотрит на домики и думает о том, что они доживают последние дни и что он, Егор Ильич, сам приближает кончину деревенской окраины города. И будет приближать, так как всю жизнь только и занимается тем, что сносит с лица земли деревянные маленькие домики. Пока он размышляет об этом, домики пропадают и открывается глазу пустырь, на котором высятся яркие и пока пустоглазые корпуса недостроенных зданий.
Это и есть Песчанка.
Автобус разворачивается, тормозит, и Егор Ильич вдруг торопливо приникает к окну – среди ожидающих автобуса пассажиров он видит знакомую светлую кепку, широкие плечи и лицо с веселыми, как бы весенними, безмятежными глазами. «Ах, щенок! Ах, бестия!» – шепчет Егор Ильич, еще плотнее приникая к стеклу и огорченно покачивая головой. Дело в том, что в толпе он узнает каменщика Лорку Пшеницына, которому сейчас полагается не стоять среди ожидающих, а класть кирпичи на стене четырехэтажного дома. Но Лорка Пшеницын не только стоит среди ожидающих автобус, он незаметно и ловко пробивается вперед, и именно за это Егор Ильич ругает его бестией и называет щенком.
Попыхивая сигаретой, улыбаясь весенней безмятежной улыбкой, Лорка протискивается сквозь толпу. Развернув плечи, он расталкивает двух женщин, оттеснив их, упирается локтем в спину мужчине, тот охает от боли, подвигается, Лорка сразу оказывается впереди него и пробирается дальше. Все это было бы не так страшно, если бы на лице у парня не цвела эта безмятежная весенняя улыбка, если бы он не делал вид, будто бы и не подозревает о том, что нахально ведет себя. Но он улыбается, даже посмеивается, у него такое выражение лица, словно ему можно наступать на ноги соседей и расталкивать их.
– Конечная остановка автобуса! – певуче произносит кондукторша, и Егор Ильич обнаруживает, что все уже вышли и только он сидит у окна. Торопливо поднявшись, он идет к выходу и сталкивается с Лоркой, который таки пробился к самым дверям. Увидев Егора Ильича, Лорка хочет юркнуть в сторону, но толпа прижимает его к Егору Ильичу, и Егор Ильич видит, как меняется розовое и красивое Лоркино лицо: вместо нетерпеливого желания улизнуть на нем появляется та же весенняя безмятежная улыбка, губы вздрагивают, словно Лорка хочет рассмеяться, но не решается.
– Егору Ильичу привет! – как ни в чем не бывало здоровается он.
– Иди за мной! – сердито приказывает ему Егор Ильич. Выбравшись из автобуса, он, не оборачиваясь, уходит под навес, прекрасно зная, что Лорка идет за ним. Зато Егор Ильич не знает другого – как Лорка поведет себя в дальнейшем. О, это такой человек, который сам не знает, что будет делать и говорить через три минуты! Под навесом Егор Ильич осматривается – нет ли лишних слушателей, затем глядит на Лорку гневными глазами.
– Локти! – зло произносит он. – И плечи! Видел, как ты расшвыривал людей! Это что же за штучки-дрючки?
Подбоченившись, попыхивая сигареткой, Лорка внимательно разглядывает Егора Ильича. Юноша спокоен, на лице опять цветет ласковая, доброжелательная улыбка. Видно, что Лорка хорошо относится к Егору Ильичу, не сердится на злые слова старика, а, напротив, сосредоточенно слушает их и обдумывает ответ. Он только не торопится отвечать – вот и все дело.
– Ну? – дергает ногой Егор Ильич. – Локти! Плечи! Было?
– Конечно! – мягко соглашается Лорка. – А вы бы хотели, чтобы люди наступали на меня, а не я на людей? Вы бы хотели, чтобы я остался на остановке, когда другие поехали бы?
Сказав это, юноша склоняет голову к плечу, улыбается еще мягче и душевнее. Выражение лица у него удивленное. «Неужели непонятно? – говорит его лицо. – Неужели вам, старому человеку, надо объяснять такие простые вещи? Ведь вы столько лет прожили на земле, пора бы понимать – человек должен лезть вперед, чтобы не остаться на остановке!»
– Егор Ильич, – дружеским голосом продолжает Лорка. – Ведь вы не знаете самого главного! – Он тычет пальцем себе в грудь. – Я ведь дезертир! В данный момент я сбегаю с трудового фронта.
– Не болтай! Ты мне отвечай про локти!
– Что локти, Егор Ильич! Вы не знаете, куда я дезертирую? Но я скажу вам… Маленький кир с друзьями в центральном ресторане города…
– Кир? – кричит Егор Ильич.
– Ну, выпивка! – весело объясняет Лорка, щелкая себя пальцами по шее. – «Кир» от слова «кирять», что означает: выпить, нализаться, налимониться, назюзюкаться…
Лорка перечисляет еще несколько синонимов к слову «выпить», но Егор Ильич уже не слушает его – где-то глубоко в зрачках юноши он читает не то, что хочет сказать Лорка, и не то, что он хочет прикрыть шуточками и смехом. В глубине Лоркиных глаз бьются тревога, недоумение и еще что-то очень важное в Лорке и дорогое для Егора Ильича.
– Что, опять нет раствора? – тихо спрашивает Егор Ильич.
– И до обеда не будет! – так же тихо отвечает Лорка, но затем приходит в гнев. – Надоело! К чертям! Каждый день нет раствора, вы… А вы… говорите…
– Сегодня твой кир не состоится! – просто и дружески говорит Егор Ильич. – Пошли на стройку!
Они идут к дому, который строит Лорка. Под желтым солнцем на желтой развороченной земле стоит вся пронизанная воздухом, сквозная кирпичная коробка. Ссутулившись, над ней поник неподвижный, ко всему безучастный башенный кран; кажется, что он подошел к дому, чтобы заглянуть внутрь, а заглянув, увидел пустоту, мешево досок и кирпичей, и загрустил, и до сих пор грустит, не в силах отойти. А солнце над ним желтое, и земля вокруг желтая, и даже река, текущая в полукилометре от стройки, тоже катит желтые, как бы песчаные волны.
«Нет раствора!» – со вздохом думает Егор Ильич, и ему вспоминается утренний сон. Опять стоит перед глазами дурацкий семафор, опять на него нельзя оглянуться, и думается, что семафор закрыт. Наверное, в тот самый момент, когда Егор Ильич проходил под ним, потянулся витой трос, заскрипев, опустил клюв – и нет теперь ходу поездам, и стынут длинные стальные рельсы, и что из того, что Лорка Пшеницын шагает за Егором Ильичом, а разноцветный автобус «Глебово – Песчанка» уже скрылся за поворотом? Опоздай Егор Ильич на пять минут, Лорка уехал бы этим автобусом.
Надо считать, что Лорка Пшеницын уехал. Да, это его везет рейсовый автобус «Глебово – Песчанка». Пройдет полчаса, и Лорка будет дома. Он наденет черный тесный костюм, накрахмаленную рубашку, нацепит галстук-бабочку и, вихлянувшись в последний раз перед зеркалом, развинченной походкой выйдет из дому, кинув на прощанье матери: «Рано не жди, родительница!»
О, Егор Ильич знает Лоркину походку!
Лорка идет так, словно у него нет ни одного сустава, точно он весь резиновый. Лоб у Лорки глубокомысленно наморщен, левая рука в кармане, а глаза… Глаза у Лорки страшноватые, хотя сам Лорка не знает об этом, – когда на Лорке черный костюм и галстук-бабочка, глаза у него делаются пустыми. Они ощупывают йоги проходящих женщин, с ленивой небрежностью скользят по встречным мужчинам, в них загорается огонек, когда мимо проносятся бесшумные лакированные автомобили.
Вынув руки из карманов, изогнувшись, держа тело колеблющимся пламенем свечки, Лорка поднимается по ступеням в ресторан. Он небрежно кивает швейцару, проходит в зал и останавливается в дверях, опершись на косяк. Пристальным, несмущающимся взглядом Лорка окидывает публику – рано загулявшие компании девушек, одиноко сидящих за столиками; глаза у него опять пустые. Но вот Лорка замечает знакомых, улыбнувшись уголками губ, вихляя, идет меж столиками. «Привет, синьоры!» – здоровается он с приятелями. «Привет мордашкам!» – кланяется он девушкам в раздутых юбках. И нет уже крана, кирпичной коробки дома на желтой земле. Нет того Лорки, что умеет по невидимой ниточке класть кирпичи, ласковые шершавой тяжестью.