Обязан выжить

Вокруг стояла чуткая тишина, нарушаемая только криком не видимой за ветвями иволги да еще шелестом и порой легким хрустом шагов самого Иртеньева. Идти было легко, и лишь время от времени, когда грунт под ногами становился подозрительно мягким, Вика забирал в сторону, выбирая дорогу посуше.

Пожалуй, Вика и сам не отдавал себе отчета, что заставило его ранним утром покинуть опостылевшую землянку и забраться так далеко в чащу. Может быть, потому, что он, выросший в папенькиной усадьбе рядом с заповедными пущами, любил лес, всегда напоминавший ему детство?

Впрочем, скорее всего, сюда, в тайгу, погнала его возникшая как бы ниоткуда тоска. Последнее время, несмотря на кое-как устроенный быт, хлопоты Поли и вроде бы ежедневную занятость, Иртеньева угнетало абсолютно все.

Что ж до самой работы, которую предложили Ир теньеву, то, по совести говоря, она его никак не уст раивала. Как оказалась, мужицкая артель, куда не жданно-негаданно угодил Вика, в основном была занята расчисткой леса.

Зимой на намеченной делянке валили деревья, очищали стволы, а потом сортировали. То, что годилось на постройку, укладывали в штабеля, сучья сжигали, а оставшуюся часть, по мере надобности, пилили на дрова и складывали в поленницу.

С такой работой Вика так-сяк смирился, поскольку другой в деревне все равно не было. Но вот корчевка, которой занялась артель по летнему времени, как оказалось, была Иртеньеву совсем не по силам.

Каждый раз, когда приподнятый вагой пень, обрывая корни, выворачивался наружу, Иртеньев испытывал облегчение и одновременно тупую злость, оттого, что тут же надо браться за следующий. Глухое раздражение все больше накапливалось и уже не отпускало Иртеньева целый день.

Впрочем, по прошествии времени необходимость такой работы для Вики до некоторой степени отпала, так как в деревне прознали, что Поля фельдшер, и отбоя от желающих подлечиться, конечно же, несших с собой что-нибудь съестное, не было.

Но одна мысль о том, что тогда придется проводить время в землянке, была для Иртеньева еще более ненавистна. Хотелось хоть каких-нибудь перемен, и, скорее всего именно поэтому, бросив все, Вика отправился сегодня в тайгу, забросив на плечо дробовик.

Внезапный шорох, послышавшийся в настороженной тишине леса, заставил Иртеньева приостановиться и повернуть голову. В первый момент Вика не понял, в чем дело, и тут вдруг заметил темношерстного длиннотелого зверька.

Только что выбежавший откуда-то соболь замер на сваленном стволе дерева и не спускал глаз с незадачливого охотника. Это был первый случай, когда Вика увидел владельца драгоценной шкурки не в виде дамского палантина, а вживе.

Иртеньев инстинктивно потянул с плеча ружье и, сам поняв всю абсурдность такого намерения, коротко рассмеялся. Ведь стрелять пушного зверя летом, да еще из дробовика, было не чем иным, как пустой тратой пороха.

Вспугнутый смехом зверек скользнул в чащу, а Вика, словно в первый раз увидев окружавшие его деревья, огляделся. Да, этот лес был совсем не таким, к какому с детства привык Иртеньев. Здесь солнечные лучи не достигали земли, и все вокруг было сумрачным.

Казалось, лет двадцать назад бешеный ветер, сорвавшись с вершины ближайшего гольца, переломал непомерной толщины стволы, и они, как трава, легли на землю, устроив этот бурелом, сквозь который сейчас с трудом пробивался молодняк.

Вдобавок ставшая непроходимой тайга, забитая вывернутыми полуистлевшими пнями, вперемежку с трухлявыми колодами, прикрыла землю быльем и папоротником, с нагло торчавшими из него ярко-красными шапками мухоморов.

Дальний, едва слышный гудок парохода заставил Иртеньева насторожиться. В первую очередь странным было то, что звук пришел совсем не с той стороны, откуда, по Викиным прикидкам, его следовало ждать.

Теперь мрачноватая картина окружающего леса странным образом подействовала на Иртеньева, вызвав вроде бы беспричинное беспокойство. Он испуганно прислушался, но больше никаких гудков слышно не было.

На какой-то момент Вике стало не по себе. Судя по всему, ему следовало идти совсем не в ту сторону, но он точно помнил, откуда долетел гудок, и, значит, река была именно в том направлении, а вовсе не там, где он рассчитывал.

Долетевший издалека гудок поколебал былую уверенность Иртеньева, и он начал растерянно озираться по сторонам. Возникшие сомнения в конце концов завершились тем, что Вика решил довериться слуху.

Впрочем, чем дальше теперь шел Иртеньев, тем больше его грызли сомнения. К тому же раньше он не делал никаких затесей, так что теперь приходилось полагаться только на собственное чутье, а вот оно-то как раз и приводило к некоей раздвоенности.

В какой-то момент Вике даже показалось, что он заблудился и начал кружить, однако новая попытка сменить направление заставила Иртеньева, с испугу принявшегося кидаться из стороны в сторону, только окончательно запутаться.

Когда Вика наконец-то сумел взять себя в руки, он с удивлением понял, что очутился на небольшой прогалине, всего шагов двадцать в поперечнике, густо заросшей распластанным понизу седоватым мхом. Посередине ее росла кривоватая сосна, а чуть в стороне, у самого края, из земли торчали полусгнившие колья разрушенного шалаша.

По спине Иртеньева отчего-то пробежал странный озноб, но Вика, пересилив неизвестно чем вызванное желание тут же уйти, медленно пересек поляну и остановился возле остатков чужого пристанища.

Иртеньев присмотрелся, но ничего необычного не заметил. Лишь темная полоса когда-то лапниковой подстилки, местами уже скрытая мхом, указывала на место ночлега. Судя по всему, шалаш был заброшен и сам разрушился от времени.

Вика машинально ткнул мох носком сапога и вдруг увидел, как из-под подошвы вывернулась позеленевшая гильза трехлинейки. Иртеньев присел на корточки и начал приподнимать слежавшийся лапник. Гильз больше не попадалось, но там, где предположительно было изголовье, Вика нащупал какой-то комок.

Отбросив подстилку в сторону, Иртеньев увидел что-то завернутое в тряпицу, еще не потерявшую блекло-синего цвета. Осторожно развернув находку, Вика увидел поржавевшую банку от монпансье, а под ней — нечто напоминающее бандероль, плотно завернутую в клеенку и перевязанную шпагатом.

Вика взял на удивление тяжелую жестянку в руки и попытался открыть. Похоже, смазанная ружейным маслом, крышка снялась неожиданно легко, и Вика, увидав содержимое, не удержался от восторженного матюка.

На две трети банка от монпансье была заполнена золотым песком, помеченным черными вкрапинами шлиха, а сверху, почти вровень с краем, лежал блестящий, похожий на дольку грецкого ореха, самородок.

Вот теперь-то Иртеньеву все стало предельно ясно. О таежных нравах он уже был наслышан достаточно и понял, что пропавший хозяин свертка наверняка стал жертвой «охотника на горбачей», сгинувши где-то здесь в чаще.

Не развязывая шпагат, Вика поспешно затолкал мягко гнущуюся клеенчатую бандероль под ремень, тяжелую банку с золотом сунул в карман и, на всякий случай поправив болтавшийся за спиной дробовик, прислушался.

В лесу царила тишина, и на какой-то момент Иртень еву снова стало не по себе. Ему вдруг показалось, что кто-то невидимый бродит рядом, он напряг слух и неожиданно уловил едва различимое сквозь шорох листвы и журчание воды.

И все страхи Иртеньева враз исчезли. Где-то здесь неподалеку протекал ручей, и Вика мгновенно уяснил, что если он пойдет вниз по течению, то эта журчащая вода обязательно рано или поздно, но должна вывести его из леса к реке.

Лишь на третий день утром, проблукав ровно двое суток по тайге, голодный, измотавшийся Иртеньев наконец-то вышел к деревне и, только остановившись перед входом в свое жилище, окончательно осознал, что он все-таки выбрался.

Вика, радостно встряхнув головой, решительно распахнул дверь, и вот тут, впервые за все время пребывания здесь, землянка, встретившая Иртеньева кисловатым запахом убогого быта, показалась ему родным домом.