Обязан выжить

Да и сама женщина, едва увидев в дверях расфранченного гэпэушника, сначала растерялась, потом захлопотала, выставила на стол какую-никакую снедь, водрузила на середину знакомую бутыль с самогоном и, еще немного потоптавшись кругом, убежала наружу, оставив мужчин одних.

Похоже, оказавшись в компании со ссыльным в столь необычной ситуации, начальник чувствовал себя неуверенно, так как он довольно долго молчал, потом, все так же не говоря ни слова, нагнулся, поднял с пола принесенный с собой чемоданчик и положил его себе на колени.

Щелкнув замком, гэпэушник оценивающе посмот рел на стол и принялся выставлять свою часть угощения. Так, не спеша и по-прежнему молча, визитер поочередно извлек из чемоданчика бутылку «белой головки», копченую колбасу, сыр и белый хлеб городской выпечки.

Убрав чемоданчик, начальник вздохнул и в первый раз высказался:

— Ну что, ваше благородие, для начала выпьем?

— Ну давай, комиссар, выпьем…

Иртеньев взял бутылку самогона и, увидев, как гэпэушник в свою очередь потянулся за «белой головкой», весело фыркнул. До определенной степени ему показалось символическим так явно выраженное перераспределение вкусов.

Гэпэушник, не поняв в чем дело, удивленно воззрился на Иртеньева.

— Ты чего смеешься?

— Да видишь вот, — Иртеньев приподнял бутылку. — Теперь каждому свое…

— Ясное дело, — начальник хмыкнул и заключил: — Наливай из твоей, из моей потом отполируем.

Сосредоточенно глядя, как Иртеньев наливает самогонку, гэпэушник деловито спросил:

— Знаешь, зачем я здесь?

— Знаю… — Вика поставил бутыль на место и взялся за кружку. — Одного только не пойму, не проще ли меня, раба Божьего, вывести в тайгу да и шлепнуть?

— Проще, — согласился гэпэушник и внимательно посмотрел на Иртеньева. — Чокаться будем?

— А, чего там… — Вика стукнул своей кружкой о кружку гостя и залпом выпил чистый, приятно дерущий глотку, самогон.

Они выпили, и гэпэушник опять заговорил первым:

— Вот ты интересуешься, почему я тебя в тайгу не спровадил. Отвечу. Когда тебя в трюм заперли, я ей сказал по-простому: «Ляжешь, здесь высажу, а нет — поедешь на острова».

— Ну и как, легла? — Вика едва погасил внезапную злость.

— Лечь-то легла, но условие выставила. На все согласна, но чтоб и тебя, контру деклассированную, не на острова везли, а вместе с ней здесь оставили…

Такой поворот для Иртеньева был совершенно неожиданным, и он хорошо подумал, прежде чем задал следующий вопрос.

— Вот объясни мне, комиссар, с какого такого дива у тебя в мозгах карамболь вышел: то по-простому, значит, ложись, а тут вроде как замуж зовешь?

— Долго рассказывать. Одно скажу — и сам не пойму, только прикипел я к ней, да и она…

Слова гэпэушника удивили Иртеньева. Признаться, до сих пор он считал, что Поля, как и все женщины, немного фантазирует, поэтому, снова разливая самогон по кружкам, Вика, уже без всякой издевки, спросил:

— Так ты как считаешь, она тебя любит или меня?

Гэпэушник вздохнул, одним махом опустошил кружку и только после этого ответил:

— Ты пойми, она ж, бедная, промеж нас двоих мечется. Ведь я, скажем так, свой, простецкий. А вот ты для ней кто? Барин, да еще ого-го какой! Любой бабе лестно такого мужика заполучить. Я ж вашего брата много видел. Завидки берут, какие люди. Конечно, и мразь попадается, но это уже другая порода…

— Ну почему же… — негромко возразил Иртень ев. — Среди мужиков тоже очень даже толковые есть. Только вы, большевички, зачем-то таких в Сибирь на погибель гоните… С кем останетесь, комиссар, — с Савоськами?

Иртеньев сознательно пошел на обострение разговора и сейчас напряженно ждал, что же ответит гэпэушник. Однако на этот раз собеседник молчал долго. Он сосредоточенно разливал самогон, пил, внимательно наблюдая, чтобы Иртеньев пил тоже, снова наливал и снова пил.

При таком темпе самогон быстро кончился. Начальник зачем-то посмотрел опустевшую бутылку на просвет, поставил ее на стол, потом все так же молча взял «белую головку» и, ловким ударом вышибив пробку, перешел на водку. А вот когда крепчайшая алкогольная смесь достаточно задурманила голову, гэпэушник с какой-то странной интонацией произнес:

— Твоя правда…

— Да уж… — отозвался Иртеньев.

Хмель тоже начинал забирать Вику, голова понемногу становилась чужой, движения замедлились, и, хотя пока нить мысли не терялась, Иртеньев чувствовал, что прежняя осторожность уходит, сменяясь пьяной бесшабашностью.

Похоже, гэпэушник испытывал нечто подобное, и, видимо, у него против воли вырвалось нечто весьма сокровенное:

— Я, ваше благородие, думаю, не иначе, это все жидки московские верховодят… Скажу больше, мне верные люди говорили, деньги, что мы все собирали, вообще заграничным жидам ушли, да и нашим тоже…

— Ну вот, и до тебя дошло, что вы все под чужую дудку выплясывали, — Иртеньев первый раз посмот рел в глаза гэпэушника и уже безо всяких стеснений, рубанул ему прямо: — А то, вишь ты, рабочие, селяне… Да они, мужики эти, вас готовы хоть сейчас ко всем чертям собачьим послать!

— А мы-то… — начал было гэпэушник, но Вика бесцеремонно оборвал его:

— Что вы-то? Вы уж для них расстарались, награбили. Вот и ходи теперь в попыхачах неизвестно у кого…

Гэпэушник поперхнулся и, явно уходя от ответа, набросился на Иртеньева:

— Ты колбасу-то чего не ешь? Это ж для тебя, угощение…

Вика и в самом деле избегал брать со стола привезенное начальником, но теперь, видя такой поворот разговора, усмехнулся.

— Видишь, закусываю…

Иртеньев демонстративно выбрал самый большой кусок и с неподдельным аппетитом принялся жевать городской деликатес. Потом подцепил на кончик ножа желтую пластинку тонко нарезанного сыра и, как бы между прочим, спросил:

— И что же ты, комиссар, делать собрался?

Видимо, гэпэушник ждал такого вопроса, потому что ответил без задержки, как говорят о чем-то давно решенном:

— Начальником угро предлагают… — гэпэушник секунду поколебался и вдруг сказал: — Ваше благородие, отпусти девку. Я шесть разов ранетый, нервенный сделался, а она, почитай, врач…

Иртеньеву стало ясно, что Василий (так мысленно первый раз Вика назвал своего собеседника) давно все обдумал и, придавленный всем на него свалившимся, хочет укрыться в семейную скорлупу. Теперь его поведение по отношению к Поле приобрело совсем иной смысл, и именно поэтому Вика согласно кивнул.

— Ладно, уговорил. Только вот как со мной будет?

— Сам знаешь, Поля горой за тебя, — в первый раз гэпэушник благодарно улыбнулся Иртеньеву. — Условие ставит, чтоб помог тебе слинять отсюда. Помогу, и не бойся, комар носа не подточит!

— Ну, тогда…

Иртеньев вылез из-за стола, пьяно пошатываясь, подошел к постели, вытянул из-под матраса найденную в тайге тетрадь, секунду поколебавшись, еще раз внимательно посмотрел на гэпэушника и, приняв решение, положил пакет перед Василием…

Вика стоял у борта, держась за поручень, и тупо смотрел на лежавший у его ног узелок. Старенький пароходик, натужно шлепая колесными плицами, с трудом выгребал против течения, и густо поросший лесом берег медленно уходил назад, но Иртеньев, весь уйдя в воспоминания, не смотрел по сторонам, сосредоточив взгляд только на узелке.

Довольно объемистый, свернутый из цветастого ситцевого платка, он был увенчан туго завязанными кончиками, задорно торчавшими в разные стороны на манер заячьих ушей. Глядя на них, Вика отчетливо представлял себе врезавшуюся еще с детских времен в память картинку, когда мимо ворот папенькиной усадьбы гурьбой шли на поля крестьянки с точно такими же узелками.

Вика хорошо знал, что так они несут прихваченный с собой из дома немудрящий сельский харч, и точно так же сейчас в лежавшем рядом на палубе заботливо собранном узелке были хлеб, отварное мясо, соль и специально испеченные Полей в дорогу ароматные сибирские шаньги.

Расходясь со встречным караваном, пароходик подал солидно-басовитый сигнал, и Вика, резко повернув на звук голову, увидел, как медная трубка гудка враз окуталась белым облачком пара. И сразу, словно повинуясь какому-то внутреннему толчку, мысли Иртеньева вернулись из прошлого.