Шестеро

Быстро, как мельница, машет руками Свирин перед Гулиным, который стоит неподвижно, нагнувшись, и из-под рукавицы смотрит вперед. Затем Гулин что-то говорит Свирину, показывает на гору снега, и теперь уже он так же быстро размахивает руками.

– Не пройти дальше… Где братья Захаренко? Давай сюда, давай быстрей!

Братья Захаренко идут, боком преодолевая силу встречного ветра. Старший несет на перевязи вывихнутую руку. Трактористы собираются в узкий, тесный кружок, прижавшись друг к другу.

– Остановимся – совсем заметет! – говорит Свирин. – Года два назад замело дизель по самую верхушку на Коломинских гривах. Еле потом откопали.

Откуда-то снизу (Калимбеков присел на корточки, защищаясь от ветра) доносится гортанный голос:

– Лопаты надо брать, идти впереди тракторов. Свирин прав. Остановимся – заметет, совсем заметет… Старший Захаренко пусть машины переводит, другие – копать надо…

Молчат трактористы, думают. Пурга набирает силу, и не в узкие стремительные жгуты свивает снег, а несет его широкими, как простыни, полосами. И кажется Сашке – не бывает в жизни такое, а только в кино, на экране.

– Разбирай лопаты! – кричит Свирин.

Лопат пять. Три широкие, деревянные, две – железные. Грести снег железными лопатами тяжело. Сашка подходит к Свирину, раздающему лопаты, последним, и ему достается железная лопата с изогнутым заржавевшим штыком. Ручка у лопаты тонкая и скользкая. Старший Захаренко забирается в кабину головного трактора. Сашка видит, как он неловко берется правой рукой за кабину и, потеряв равновесие под напором ветра, ударяется боком о трактор – он повертывается на руке, как на шарнире.

Сашка сгибается затаив дыхание, идет за Калимбековым. Ноги тонут в снегу по колени, но это рядом с тракторами, – за головной машиной он проваливается по пояс. Впереди него распластались на снегу остальные трактористы. Гора снега у головного трактора полностью поглощает свет фар, и еще темнее кажется Сашке ночь. Стоять на месте, выпрямившись, невозможно, приходится сгибаться, отвертывая от снега лицо.

Лопата в руках как живая. Сашка поднимает ее, чтобы воткнуть в снег, но ветер ударяет в плоскость металла, лопата прыгает, вырывается. Несколько раз Сашка повторяет это движение, пока не приспосабливается: роет снег, взявшись за лопату почти у самого штыка. Три движения делает Сашка – обеими руками забрасывает лопату назад, втыкает, затем загребает снег. Третье движение самое легкое – снег летит высоко по ветру. Несколько раз Сашка успевает оглянуться на товарищей, работающих впереди, рядом с трактором; они так же, как и он, согнулись.

Так Сашка работает долго, старательно, чувствуя, как усталость сковывает руки, разливается по спине. Потом он на секунду останавливается и замечает, что ничего не сделал: яму заносит сухой снег. Сашка не верит этому, снова замахивается лопатой, но лунку сейчас же заносит ровным слоем, точно ее и не было.

Сашка напрягается, глубже режет снег – все напрасно: метель сильнее Сашки. Бессилие охватывает его. Сашка со злостью набрасывается на снег, по привычке шепчет:

– Ну, подавайся, подавайся! – Обращаясь к ветру, просит: – Перестань на секунду, перестань, дай хоть ямку вырыть!

И временами кажется, что ветер слушается его – воет тише, добрее. Но смотрит Сашка опять на землю и пугается: снег заметает следы лопаты. «Это что же такое?! – думает Сашка. – Это что же такое?»

– Стой! Хватит! – кричат Сашке, но он не слышит, пока рука Калимбекова не останавливает его. – Стой, Сашка, машину двигать надо.

Головной трактор движется вперед. Он проходит место, где работали Свирин и Калимбеков, проходит участок младшего Захаренко и Гулина, подходит к Сашкиному. «Сейчас встанет, – думает Сашка, но машина проходит и его участок и еще метров десять, пока перед радиатором не вырастает гора снега.

– Метров пятьдесят прошли! – говорит старший Захаренко и выбирается из кабины.

Пятьдесят метров за полчаса!

– Давай рой! – командует Свирин и нагибается с лопатой в руках.

И время останавливается…

11

Не было ни секунд, ни минут, ни часов – острие заржавленной лопаты, жадно вонзающейся в снег, – вот мера времени; редкое рычание тракторов, проходящих очередные пятьдесят метров, – вот мера времени, растянутого до бесконечности. Время сыграло с Сашкой злую шутку: где размеренный ход дня, ночи? Ничего не осталось у времени привычного, знакомого: оно стало чужим и от этой пугающей непохожести стало главным врагом Сашки, его мученьем, его наказанием.

Как торопит Сашка время, как подгоняет его, ожидая, что вот откроется – лес ли, деревня ли, река ли, все равно, и он упадет в мягкий снег лицом, сухими губами ухватит сладкие снежинки, пахнущие весенней водой.

Снова раздается гортанный крик Калимбекова:

– Сашка, бросай!

Снова идут тракторы по расчищенной дороге, точно призраки, окутанные бахромой завихряющегося снега. Трактористы отдыхают, облокотившись на лопаты. Потом опять голос Свирина:

– Рой, друзья-товарищи!

«О чем думает Свирин? Что испытывает?» – размышляет Сашка, морщась от боли в пояснице. Хочет разогнуться, выпрямиться, но не может сделать этого. Почему? Ведь никто не увидит, как распрямится он, как несколько секунд простоит неподвижно, блаженно зажмурив глаза. Какая сила мешает Сашке? Он не знает. «О чем думают другие? – мучится Сашка. – Неужели не испытывают усталости, не задыхаются, не чувствуют острой, как удар ножом, боли в пояснице?» Маленьким, затерянным в бесконечных пространствах тайги и болот кажется себе Сашка, и ему жалко самого себя, дрожащих рук, закушенных губ. Хочется жаловаться кому-то мудрому и родному, уткнув голову в колени.

Сашка вспоминает Нину Звянцеву, последнюю их встречу, когда Николай Коростелев, насмешливо улыбнувшись, подхватил Нину под руку и ушел с ней в лунный переулок. Сашка долго стоял на месте, проклиная свою нерешительность. Воспоминание об этом вечере здесь, на водоразделе между Чулымом и Кетью, очень острое, когда-то и обидное, показалось мелким, надоевшим, как давно прошедшая болезнь. «Вот кончится метель, кончится это страшное время, эта ночь, и все будет хорошо. Нина любит меня, она не может не любить меня. Я приду к ней домой. Возьму и приду. Это так просто, так легко!»

Сашка работает быстрее, боль в пояснице словно проходит, но все это на несколько минут – Сашка непроизвольно разгибается от острой боли в пояснице и видит: Гулин стоит рядом, всем телом навалившись на лопату. Он покачивается, словно у него болят зубы. «Что с ним?» Сашка хочет подойти к Гулину, но тог сам идет к Сашке и начинает рыть снег рядом. Через каждые пять-шесть минут Гулин отдыхает.

– Стой! Перегоняй машины!..

В короткий перерыв к Сашке подходит Калимбеков, заботливо заглядывает в опущенное лицо, помолчав, спрашивает:

– Устал, Сашка? Ничего – ночь кончается. Утром лучше будет!

Калимбеков стоит на ветру, загораживая Сашку широким телом; он тоже устал – дышит порывисто, с присвистом, говорит тяжело:

– Хорошо все будет, Сашка… Седьмой час идет, утром обязательно затихнет.

Так считали все трактористы. Собравшись у головного трактора с заветренной стороны, они отдыхали, тревожно поглядывая на радиатор машины – не заносит ли сильнее, чем обычно. Говорили мало, отрывисто, охрипшими голосами.

– Может, и не занесет до утра? – с трудом прикурив папиросу, спрашивает Гулин, обращаясь сразу ко всем. Его голос тих, приглушен ветром и усталостью. – Дальше радиаторов не занесет, а утром отроем…

Воет ветер, холод сковывает разогревшиеся в работе тела трактористов, изредка снежные жгуты залегают в подветренную сторону, осыпают людей слипшимися в комья снежинками.

– Занесет, – отвечает наконец Свирин. – Нельзя время терять… Да и кто знает, стихнет ли к утру. Бывает, и по неделям без перестанки метет. Нет, друзья-товарищи, рыть надо.

Голос Свирина доносится до Сашки отчетливо, хотя он далеко от него, и слышит Сашка не только слова Свирина, а и другое: спокоен и уверен Свирин в том, что все будет хорошо. Тон у него такой же, как и всегда, – хозяйский, рассудительный.