Страница 21 из 62
Сведения, поступавшие в это время с территорий оккупированных германской армией, говорили о том, что немецкое гражданское управление к этим огромным областям применяет те же самые методы, которые были ими применены к балтийским странам. Те же «площади Адольфа Гитлера», те же переименования улиц на немецкий лад, переименование даже целых городов (Псков за это время стал Плескау), те же закрытия учебных заведений, те же пощечины национальному самолюбию и человеческому достоинству и, наконец, что самое непонятное и нелепое, — та же беспощадная борьба со всеми национальными группировками русских, украинцев и белорусов, то есть опять-таки, со своими естественными союзниками в борьбе против большевизма.
Впрочем, последнее обстоятельство в это время уже перестало быть непонятным. Из кругов того же восточного министерства неофициально, но и не двусмысленно было заявлено, что деятельность всяких национальных групп на оккупированной территории запрещается, ибо создание национальной России, Украины или Белоруссии не входит в планы Германии и такие группы считаются столь же опасными, как и подпольные большевистские организации. В свете этой формулировки стало понятным и то обстоятельство, почему перед русскими эмигрантами, двери в Россию оказались закрытыми. Впрочем, и из этого тоже больше не делалось тайны. В том же восточном министерстве, русская эмиграция была охарактеризована, как «бацилла национального брожения» и вполне естественно, что эта бацилла была гораздо безопаснее в Берлине или Париже, нежели в Смоленске или Киеве.
Таким образом, первый год войны на востоке можно охарактеризовать следующим образом: русский народ, в лице миллионов красноармейцев, добровольно сдавшихся в плен, и в лице десятков миллионов советских граждан, встретивших немцев, как освободителей, протянули Германии руку для честного сотрудничества в борьбе с большевизмом. Однако, Германия не только отказалась пожать протянутую ей руку, но со всего размаха удалила по ней.
Когда я думаю об этой протянутой руке, я не могу не вспомнить о трагикомическом рассказе одного моего приятеля, московского литератора. Он, как и тысячи других московских интеллигентов, был мобилизован в, так называемое московское ополчение и брошен на фронт в районе Брянска. Как и миллионы его соотечественников, он видел в то время в немцах друзей и освободителей. Поэтому он не сделал ни одного выстрела, а, бросив винтовку, пошел питаясь кореньями через леса на запад, для того, чтобы первому же встреченному немцу протянуть руку и сказать, что он не враг ему, а друг и союзник. После недели скитаний, где-то на опушке леса, он, наконец, увидел первого немца. Он подошел к нему и, чувствуя всю торжественность этого момента, протянул ему руку для того символического пожатия, которое по его мнению должно было ознаменовать не только его встречу с этим немцем, но и встречу русского народа с народом немецким. И, действительно, эта встреча не обошлась без символики. Немец равнодушно посмотрел на протянутую к нему руку и… снял с неё часы.
Пораженный московский литератор не знал еще тогда, что особенность его встречи с немцем на опушке брянского леса, будет символической для всего первого периода войны.
В первый год войны, Германия могла опереться на самые различные слои русского населения. Однако, она не только отказалась от этой возможности, но с редкой последовательностью начала из сегодняшних друзей создавать завтрашних врагов. На что же думали опереться немцы на необъятных просторах востока? По-видимому только на свои танки. Но ведь эта опора никак не может быть признана достаточно надежной. Ибо, танки обладают одной неприятной особенностью. Они движутся с одинаковой быстротой, как вперед, так и назад.
Правда, на исходе первого года войны на востоке, они двигались еще вперед.
И, как раз, в первую годовщину начала этой войны, немецкие танки двинулись в обход наступавшей группы армий маршала Тимошенко и завязалась, так называемая, харьковская битва.
Параллельно с переменами на политическом горизонте, менялись и настроения русских антибольшевистских кругов в Берлине.
Совершенно естественно, что если русские антибольшевики изъявили свое горячее желание принять участие в «крестовом походе против большевизма», то участие в борьбе за превращение Европейской России в немецкую колонию или, как это стало неофициально называться, — в «крестовом походе за салом», ни в какой степени их не устраивало.
Поэтому первая реакция русских антибольшевистских кругов на создавшуюся политическую обстановку, была та, что вместо разочарования по поводу отказа немцев воспользоваться их услугами в борьбе на востоке, они испытали удовлетворение и некоторое чувство благодарности судьбе за то, что им не пришлось принять участие в деле, в котором им не хотелось бы быть замешанным.
Однако, русские антибольшевики не склонны были от одной крайности переходить к другой. И я думаю, что не ошибусь если скажу, что никому из них не пришла бы в голову мысль (буде к тому явилась возможность) принять в этой борьбе участие на стороне советского правительства. Ибо, каждому из них было вполне ясно, что и при создавшемся положении он, защищая Россию, одновременно защищает и советскую власть. Поэтому вполне естественно, что русские антибольшевики обратили свои мысли и надежды к тому единственно возможному выходу, который подсказывала сама жизнь.
Этот третий выход сводился к следующему: — каждому здравомыслящему человеку было совершенно ясно, что план завоевания России является абсурдным и невыполнимым и, что так или иначе, это скоро станет ясным и самим немцам. А тогда государственным людям Германии придется, естественно, пересмотреть свою политику на востоке и искать новых путей в разрешении русской проблемы. Путь же этот был и остается один — в союзе с национальными силами России продолжать борьбу против советской власти.
Когда же можно было ожидать этого перелома в настроениях германских верхов? Очевидно, после первых серьезных неудач на фронте.
Таким образом, вывод напрашивался сам собой. Надо крепить свои ряды и терпеливо ждать этих неудач. А тогда, если будет еще не поздно, в новых условиях принять участие в том деле, которому многие русские антибольшевики посвятили свою жизнь.
Этот третий выход и надежды связанные с ним не являлись плодом фантазии желающих успокоить себя врагов большевизма. Для утверждения их в этой позиции имелись конкретные данные.
Те же тайные русла, которые принесли первые сведения о немецких планах на востоке, параллельно принесли и обнадеживающие вести. Эти вести говорили о том, что в высших партийно-военных сферах существуют серьезные разногласия по поводу политики, проводимой в оккупированных русских областях. И, что, якобы, в то время, как партийные круги твердо стоят на первоначальном плане бескомпромиссной завоевательной войны, некоторые военные круги составляющие оппозицию, предусматривают в этой борьбе сговор с русским народом и совместную борьбу против советской власти. Согласно этой же информации, оппозиционные военные круги полагают, что наиболее удобным моментом для нажима в смысле перемены политики по русскому вопросу, явится то время, когда на восточном фронте обрисуются первые серьезные неудачи военного характера.
Таким образом, создавшаяся обстановка диктовала русским антибольшевикам новую и, казалось бы, парадоксальную ставку. Ставку — на немецкие неудачи.
Будущее покажет, что ставка эта была по существу верной. Только ставившие на нее не могли, разумеется, предвидеть того масштаба неудач, которые понадобились государственным людям Германии для того, чтобы осознать происходящее и попытаться переменить свою политику в русском вопросе. И когда, спустя два с половиной года, советские полчища стояли уже на территории Восточной Пруссии и Силезии, тогда приступлено было и к созданию российского национального правительства и к формированию российской национальной армии. Однако, в то время уже поздно было думать не только об успешной наступательной войне, но и оборона самой Германии, являлась делом совершенно безнадежным.