Капитальный ремонт

И теперь начиналась тринадцатая.

Одержимо, самозабвенно, опасно, рискуя поломкой машин, мчался на вест миноносец, гонимый нетерпеливым адмиралом. Неразговорчивый, хмурый — стоял он на левом крыле трепещущего от недозволенных оборотов мостика, ухватившись за поручни и как бы подталкивая корабль вперед. Посматривая на это, командир «Охотника» — щеголеватый, но строгий по виду старший лейтенант, накануне производства в капитаны второго ранга (после чего его ждало назначение командиром на один из строящихся новых эсминцев типа «Новик») — вынимал пробку переговорной трубы в машинное отделение и, плотно прижав губы к медному раструбу, пованивающему нашатырем от усердной чистки его всемогущим флотским чистолем, негромко спрашивал: «Как обороты?» Потом, прикладывая к раструбу ухо, пожевывал губами и недовольно говорил: «Прибавьте до возможного!» И потные голые люди в кочегарке швыряли в огненные зевы тяжелые лопаты угля, и инженер-механик кривил лицо, словно от зубной боли, но стрелки тахометров чуть сдвигались вправо.

«Охотник» и так уже мчался на пределе дозволенного. Еще два-три таких ошалелых похода с адмиралом — и придется перебирать механизмы. И почему это из всех миноносцев адмиралу полюбились эти два — «Пограничник» и «Охотник»? Ни помещения приличного, ни удобств, ни хода, а вот поди ж ты: что бы ни случилось, именно на них он переносит флаг и гонит, гонит, подпихивая руками поручни… Правда, кое-что это дает: им обоим — ему и командиру «Пограничника» — карьера обеспечена. Пусть приятели посмеиваются «адмиральские извозчики»! Небось вас-то в извоз не берут…

— Как обороты? — снова спросил он и нарочно громко скомандовал: — Форсируйте ход! Что?.. Не знаю, механик не я, а вы. Мне нужен ход, а не ваши объяснения.

И он с удовлетворением увидел, что адмирал отпустил поручни и положил руки в карманы короткого полупальто. Значит, фитиля пока что ожидать нечего…

Адмирал и в самом деле торопился в Порккала-Удд, чтобы успеть засветло вернуться в Гельсингфорс на броненосный крейсер «Рюрик», где была установлена прямая телеграфная связь с Петербургом. Еще три дня тому назад на Порккала-Уддском рейде по его приказанию сосредоточился весь отряд судов, долженствующий поставить центральное минное заграждение, и ему было важно самому убедиться в действительной готовности отряда произвести постановку мин, от которой зависела судьба войны.

Судьба войны?..

Если б кто-нибудь спросил его, опытного флотоводца, ученика адмирала Макарова и страстного защитника его идей, боевого командира порт-артурского броненосца «Севастополь», награжденного золотым оружием и Георгиевским крестом, адмирала, уже седьмой год командующего морскими силами Балтийского моря и сумевшего за эти годы неизмеримо поднять и артиллерийскую, и минную, и торпедную мощь этого флота, начальника, колючего во взаимоотношениях с Генмором и с министром и прямого со своим офицерством, — если бы кто-нибудь задал ему этот вопрос, то, по совести, он мог бы ответить, что судьба войны зависела от другого. Она зависела от стремительной наступательности действий, от дерзости замысла, от петровской почти безрассудной смелости качеств, бывших когда-то традицией российских флотоводцев: и самого Петра в Гангутском сражении, и адмирала Спиридова в Чесменском, и контр-адмирала Ушакова в бою у Керченского пролива, и вице-адмирала Макарова, кто впервые в истории флотов пустил в атаку небывалые минные катера с парохода «Константин»…

Но никто в Генморе и в министерстве не желал поддерживать наступательный дух, угасший вместе с Макаровым в день гибели его на «Петропавловске». Все словно под гипнозом находились во власти предвзятой идеи, что германский флот в первые же часы всенепременно и обязательно попытается прорваться в устье Финского залива с целью обстрелять столицу и этим смутить начальные дни войны, хотя немецкое флотское командование, конечно, давным-давно знало, что Финский залив в узкой своей части у Ревеля будет завален огромным количеством мин и что форсировать это заграждение будет стоить немалых жертв и усилий. Но неизвестно кем и когда пущенная идея обязательной обороны столицы с моря укрепилась в штабных и правительственных кругах. Она подчинила себе стратегический и оперативный замысел поведения Балтийского флота в ожидаемой войне. Она отравила мышление флотских офицеров, избранных быть академиками. Она определила узкую и слепую стезю Генмора. Более того, боевой адмирал, командующий морскими силами Балтийского моря, подпал под ужасное для флота влияние, парализующее стремительную петровскую деятельность и свойственную русским флотоводцам свободу военной мысли. Этот адмирал, мечтавший по нахимовским заветам вырывать инициативу из рук врага и подчинять его своей, поддался тлетворному действию господствующих в высших кругах холодных рассуждений о возможности или невозможности военных действий против врага, об осмысленности или бессмысленности не предусмотренных теорией военно-морского искусства предложений.

Как это случается даже и с умными и принципиальными людьми, он под напором окружающих его военачальников позабыл о собственных своих идеях обороны Финского и Рижского заливов методами наступления, о заготовленных им проектах дерзких минных постановок в южной части Балтийского моря, об обстрелах германского побережья, об активном поиске врага и навязывании ему пусть малого, но обязательного боя, внезапного и смущающего. Главной его заботой теперь было другое: как бы не опоздать с постановкой этого заграждения, — и он употреблял свои умственные и духовные силы не на то, чтобы измыслить некий новый способ сопротивления врагу, а на то, чтобы вовремя выполнить этот наиболее благополучный способ оградить себя от наступления врага.

Мысль эта овладела им еще тогда, когда после встречи французского президента на «Пограничник» днем 11 июля прибыл Нагенмор — начальник Морского генерального штаба, вице-адмирал Русин, и предложил вместе с ним проехать к морскому министру, адмиралу и генерал-адъютанту Григоровичу для обсуждения создавшегося положения. На этом совещании адмиралу стало ясно, что война с Германией неизбежна, и он тут же попросил министра дать ему право самому начать постановку центрального минного заграждения, сообразуясь с оперативной обстановкой. Министр обещал доложить об этом государю, от которого это зависит. Вечером адмирал на «Пограничнике» ушел в Ревель, куда вызвал наутро всех флотских военачальников.

Всеподданнейший доклад

Морского генерального штаба

от 14 июля 1914 г.

ВАШЕМУ ИМПЕРАТОРСКОМУ ВЕЛИЧЕСТВУ

благоугодно было одобрить план операции Балтийского флота на случай Европейской войны; согласно плана этого, важнейшей операцией является своевременная постановка отрядом заградителей главного минного заграждения на центральной Ревель — Порккала-Уддской позиции.

Вопрос об определении момента исполнения этой операции был предметом суждения особого заседания Совета Министров под председательством ВАШЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА. 12-го сего июля ВАШЕМУ ИМПЕРАТОРСКОМУ ВЕЛИЧЕСТВУ благоугодно было повелеть соизволить постановку главного минного заграждения выполнить по особому на то Повелению. Между тем обстановка, могущая сложиться при настоящих политических обстоятельствах на Балтийском театре, такова, что можно ожидать внезапного появления неприятеля у входа в Финский залив; в этом случае для успеха операций флота необходимо немедленно произвести постановку главного минного заграждения, так как времени на испрашивание особого Повеления для этой операции не будет.

Представляя изложенные соображения на Высочайшее ВАШЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА благовоззрение, испрашиваю Высочайшего ВАШЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА Повеления Командующему морскими силами Балтийского моря выполнить постановку главного минного заграждения в случае обстоятельств, явно угрожающих, не ожидая особого на сие Повеления.

Гельсингфорс, «Рюрик», адмиралу Эссену

14 июля 18–26

Государем императором было отказано в праве на постановку главного заграждения по усмотрению командующего морскими силами в случае явно угрожающего положения, не ожидая особого повеления.