Огненная арена

В коридоре чиркнули спичкой. Нестеров подошел к «волчку» и увидел надзирателей: одного, второго, третьего. «Усиленная охрана», — догадался Нестеров. И тут один сказал:

— Хоть бы священника привели. Причастился бы, А то у нас всегда — абы как.

— Там, на площади, и причастится, — отозвался второй и прошел дальше по коридору.

Третий вздохнул:

— Вот так, ни за понюх табаку. А им, солдатикам-то что? Загнали их казаки, разоружили и вся недолга. Ну, может, кого и арестуют. Только вряд ли. Говорят, Косаговский пообещал помиловать, если покаятся.

— Может и этого помилуют, если покается?

— Тогда на что виселица? Тут все предусмотрено.

«Да, смерть на твоем пороге, Иван!» — выговорил про себя Нестеров и стал ходить по камере,

До утра он не сомкнул глаз.

В девять утра начали доноситься голоса: сначала из кабинетов, потом из коридоров. И все чаще и чаще называлась фамилия — Нестеров. Вскоре к двери подошли несколько полицейских. Отомкнули замок, громыхнули задвижкой.

— Выходи, арестованный! — строго приказал Еремеев.

— На суд? — безразлично спросил Нестеров.

— Да, будут судить… в офицерском собрании. Суд военный.

— Вот оно что, — усмехнулся арестант. — А защита будет?

— Ишь ты чего захотел!

Его вывели на крыльцо четверо или пятеро полицейских. Нестеров успел увидеть черную крытую карету, в каких возят арестованных, улицу перед собой и улицу Левашова — слева. И вдруг оттуда, с Левашовской, из боковых ворот Русского базара хлынула огромная толпа. Толпа в несколько секунд приблизилась к полицейскому управлению и, прежде чем стража поняла, что происходит, Нестерова схватили под руки и уволокли в ревущей, несущейся людской массе. Полицейских, стоявших с ним рядом, тоже увлекли за собой. А черную карету перевернули вверх колесами. Люди с базарной площади видели, как все происходило. Позже рассказывали: «К девяти утра на базаре собралось столько народу, что все решили, что привезли картошку из Чувашии. А потом весь базарный люд бросился на полицию и чуть не снес самое здание».

Нестеров почувствовал, что спасен, когда, отбежав метров за триста, за проспект Куропаткина, увидел рядом Вахнина и Шелапутова. С ними же были Ратх, Андрюша и Гусев. На Козелковской улице они лишь на мгновенье остановились. Остановил их Гусев.

— Товарищи, только не в слободку! Там казаки. Сейчас из управления им позвонят, и нас встретят штыками!

— В цирк, в цирк! — предложил Ратх. — Там есть место, никто не найдет.

И вся группа повернула влево, вбежала во двор акционерного общества «Рудольф и К», затем проскочила мимо мусорных ящиков и оказалась за цирковой конюшней. Здесь все остановились, чтобы отдышаться и решить: что делать дальше.

Ратх первым пробрался во двор цирка. Во дворе никого не было. Только Никифор, как всегда, возился на конюшне. Все остальные артисты и прислуга еще не приехали. Ратх тотчас вернулся, позвал Нестерова и, проведя его под купол цирка, ввел в уборную комнату. В ней стояли столик, стулья, ящики и всюду на стенах висели афиши… Ратх быстро открыл крышку в погреб, спустился сам и подал руку Нестерову; Здесь было сыро и пахло одеждой.

— Вот здесь до вечера сидите, Иван Николаевич, потом посмотрим… Я найду Амана…

Дальнейшие события разворачивались довольно просто. После полудня, когда все стихло, и лишь по улицам разъезжал казачий патруль, Никифор вывел двух жеребцов из конюшни. Сел на одного, второго взял за повод и отправился за город, на «клевера». На севере Асхабада, возле новой бойни, где протекал арык, цирк имел свои небольшие угодья, и там частенько паслись лошади. Ратх, тем временем спустившись в погреб, облачил Нестерова в туркменский халат и сапоги, надел на него белый тельпек джигита. А Аман, явившись домой, сказал Каюм-сердару, что его благородие Махтум-кули-хан просил Амана привезти ему на той четыре ящика коньяка из ресторана.

— Ну что ж, отвези, — согласился отец. — Только не пойму, чего ради Махтумкули-хан заговорил с нами? Раньше я этого не замечал.

— Суровая жизнь всех мирит, отец, — сказал Аман и стал запрягать лошадей. Тут же он и выехал. И когда остановился возле цирка, то со двора вышли в туркменской одежде Ратх и Нестеров. Спокойно, без суеты, сели в ландо, поставили на колени дутары. Затем Аман занял место кучера и повозка двинулась в сторону новой бойни, на арыки. Благополучно проехали через армянские кварталы, миновали казачий пост на железнодорожном переезде. Правда, здесь унтер-офицер, подняв руку, остановил ландо и велел открыть дверцу. Но когда увидел туркмен с дутарами, то улыбнулся:

— На свадьбу, небось? — полюбопытствовал он.

— Угу, — ответил Ратх. — Наш отец, Каюм-сердар, берет четвертую жену.

— Живут же эти сердары, — позавидовал унтер и сам прикрыл дверцу.

На «клеверах» Аман распряг лошадей. Никифор помог ему. Затем оседлали трех скакунов. Нестеров, Ратх и Аман сели на них, попрощались с Никифором и поскакали на север, в пески. Аман хорошо знал дорогу к озерам Джунейта. Шестьдесят верст он проходил по пескам не один раз…

Никифор вернулся из-за города в сумерках. В цирк не поехал. Заглянул прямо к Гусеву: тут ему приготовили билет на пассажирский поезд. На рассвете он сел в вагон…

О брошенном ландо полиции стало известно лишь на другой день, когда управляющий бойни, осматривая скот в загоне, приметил: стоит золотистое ландо, кажется, сельского арчина, а людей и лошадей рядом нет. Управляющий подъехал, осмотрел коляску, понял, что дело тут нечисто и заявил полицмейстеру.

Лишь на третий день обо всем узнали Каюмовы. А известил штабс-капитана, как всегда, Ораз-сердар. Придя на службу и разговаривая с Жалковским, он приятно изумился, узнав о судьбе золотистой коляски, о которой два дня бубнил штабс-капитан, дескать, уехал Аман в Геок-Тепе и пропал.

— Ну что, штабс-капитан Каюмов, поздравляю вас,

— сказал с ехидной улыбкой Ораз-сердар. — Нашлось ваше ландо.

— Где, господин майор? — обрадовался Черкезхан.

— За городом, на Хивинской дороге. Лошадей ваших выпрягли и угнали, а ландо бросили. Видимо, такое оно и новое, если им не воспользовались грабители.

— Господин майор, я буду вам благодарен, если вы позволите мне сесть в ваш тарантас и съездить на Хивинскую дорогу!

— Что ж, пожалуйста, штабс-капитан, — не отказал Ораз-сердар. — Пожалуй, и я прокачусь с вами.

Офицеры сели в тарантас и минут через двадцать были за городом. Тут около арыка они увидели ландо, которое стояло, ткнувшись в землю оглоблями, а на оглобле сидел полицейский и курил самокрутку.

— Уму непостижимо, — сокрушался Черкезхан. — Главное, лошадей увели. Теперь покупать придется.

— Взяли бы вы, Черкезхан, коней у своих братьев-разбойников. Они же оба — революционеры. Гнать их надо из цирка… — И тут вдруг Ораза-сердара осенило:

— Штабс-капитан! — воскликнул он. — А вы не допускаете мысль, что это братья-циркачи выпрягли из ландо лошадей? Выпрягли и увезли с собой в пески Нестерова! Ведь младший ваш, Ратх, несколько месяцев жил у Нестерова! Почему бы не допустить такую мысль, что он помог ему бежать?

— Господин майор, умоляю вас, не порочьте нашу благородную фамилию. Все что угодно, только не связывайте нас с революционерами!

— Я не собираюсь порочить вашу фамилию, штабс-капитан. Но, согласитесь, доводы мои более чем убедительны. Я бы на вашем месте, Черкезхан, непременно проверил эту версию. Впрочем, извините заранее меня, но о моих подозрениях я сообщу Жалковскому.

— Господин майор, вы всегда были беспощадны ко мне. Ну зачем вы желаете мне зла?

— Это я беспощаден! Да вы что, штабс-капитан? — засмеялся Ораз-сердар. — Я докажу, что это не так, причем сейчас же. Выпрягайте одну лошадь из моего тарантаса, запрягайте в ландо и поезжайте домой. Лошадь потом приведете в канцелярию. А что касается «беспощадности», то замечу вам: всякие деяния на пользу государя и отечества не подходят к этому слову.

— Спасибо, господин майор. Вы, конечно, правы.