Берег загадок

Помню, было около девяти утра, шли мы в школу и еще издали у опустевшего двора учителя увидели толпу. Женщины возмущенно шумели и бросали через изгородь камни, но войти во двор никто не решался. Мы прибавили шагу, потом побежали. Эзиз, не обращая внимания на столпившихся, распахнул калитку и влетел во двор. Джучи лежал возле конуры. В лапах у него была буханка хлеба. За оградой кто-то возмущенно выкрикивал:

— Налетел шальной на девочку, рявкнул, а та испугалась и уронила хлеб... Трех человек без хлеба оставил!

Эзиз решительно подошел к Джучи, нагнулся, хотел вырвать у него хлеб, но не тут-то было. Пес оскалил пасть, шерсть у него встала дыбом. Эзиз испуганно попятился, и в это время во двор вбежал щуплый, сгорбленный старичок с двухстволкой. От гнева он раскраснелся, как рак, борода и руки его дрожали. Он вскинул ружье.

— Чары-ага! Яшули, не стреляйте! Он не виноват... С голода. Не убивайте, яшули!.. — Эзиз встал на колени, растопырил руки.

Старик оттолкнул Эзиза. Грянул выстрел. Джучи взвизгнул и рыча заметался по двору. В калитку он выскочить не мог, возле нее толпились люди. Чары-ага вновь вскинул ружье, но в это время на ствол ружья легла рука чабана.

— Не надо, Чары , — тихо сказал он. — Не надо.

Джучи вскочил на конуру и перемахнул через забор. Пулей он пролетел по улице и скрылся в саксаульном леске, что подступал к селению с северной стороны.

Чабан Эргеш сел на коня и поспешно уехал...

Была середина лета. Дом и двор бывшего школьного директора заметало пылью. Еще в пору дождей кто-то выломал в доме полы, двери и окна с рамами. В одичалых комнатах хозяйничал ветер. Когда негде было спрятаться от жары, мы забирались в этот дом, играли там в ножички и альчики. Огульнязик ни разу не наведалась к своему старому очагу. В соседнем селении она работала воспитательницей детского сада — разъезжать некогда.

Как-то днем, по обыкновению, мы забрались в опустевший дом и стали играть. Мой альчик вылетел во двор. Я пошел за ним и вдруг... Джучи! Пес изможденный и худой, — кожа да кости, — лежал у конуры. Увидел меня, слабо заскулил. Я позвал мальчишек. Гурьбой мы подскочили к Джучи, стали его рассматривать. Он был изранен. На шее и под лопатками сквозь шерсть виднелись рубцы.

Мы напоили Джучи водой, принесли, сколько могли, еды. Никто из нас не заметил, как во двор вошел чабан Эргеш. Послышался его голос.

— Значит, жив остался... На старое пепелище вернулся, — сказал он обрадованно, подходя к Джучи. Чабан нагнулся и потрепал пса за холку. — С двумя волками расправился и сам пострадал. Овец спас. Молодец, дружище!

— Так он у вас в отаре? — удивленно воскликнул Эзиз. Чабан кивнул, распрямился и посмотрел в глаза Эзизу:

— Это ты его от свинца заслонял? Так вот, если тебе не в тягость, присматривай за Джучи, пока окончательно не выздоровеет. Чем кормить? Колхозным хлебом. Ему паек полагается. В конце месяца я приду за ним.

Эзиз заулыбался. Чабан попрощался и ушел. Спустя час или два приковылял Чары-ага с хурджуном и старой закопченной чашкой. Он принес ячменной муки пополам с отрубями. Тотчас же разожгли костерчик и сварили похлебку. Пока она остывала, Чары-ага рассудительно говорил:

— Да разве я поднял бы ружье на собаку!.. Война. А то никогда бы я такого не сделал.

Скоро пес выправился. Шерсть его стала гладкой, в глазах появился задорный блеск, только следы волчьих зубов напоминали о жестокой схватке. Он везде бегал с нами, а когда мы были на уроках, терпеливо лежал под окном нашего класса. Теперь друзьями Джучи были все мальчишки. О своей прежней привычке — силой отбирать хлеб — он давно забыл, да и не было теперь нужды в этом. Мы с печалью вспоминали, что скоро приедет с пастбища чабан и заберет Джучи с собой в пустыню...

Надолго запомнился мне этот день. После уроков мы выбежали во двор, стали искать своего четвероногого друга, а он как сквозь землю провалился: ни во дворе школы, ни за сараями не смогли отыскать. Внезапное исчезновение Джучи насторожило нас. Если и дома его нет, значит опять какая-нибудь беда приключилась. Побежали в заброшенный двор. Эзиз перелез через дувал и остолбенел от неожиданности. И я удивился — откуда он взялся — высокий худой мужчина с глубоким шрамом на левой щеке, и с пустым рукавом, подоткнутым под солдатский ремень. Это был наш бывший директор и учитель. Он сидел на кирпиче, склонив голову, и задумчиво гладил Джучи. А тот, положив свою морду ему на колени, жалобно взвизгивал, словно жаловался.

Мы бестолково топтались на месте, не решаясь подойти. Учитель выпрямился и увидел нас.

— Ну, ну, подходите, чего испугались! — сказал он.

Мы приблизились, все еще не веря, что этот человек с изуродованным лицом, считавшийся убитым, жив. Эзиз, сбивчиво и невпопад, начал рассказывать обо всем, что знал о семье фронтовика. Он говорил то о жене учителя, и его детях, то о Джучи, то опять возвращался к Огульнязик. Велли Каррыевич слушал молча. Внешне он был спокоен, только в глазах его отражалась тревога и притаенная боль. Он медленно поднялся, глухо сказал:

— И я себя считал на том свете. Ожил... Вы меня узнали? — тревожно повторил он.

— Узнали, Велли Каррыевич! — в один голос откликнулись мы. Учитель мягко улыбнулся:

— Значит, и Огульнязик узнает, и детишки, и люди все узнают. — Он нагнулся и потрепал за холку Джучи. — Ну, что ж, пойдем, бродяга.

Сказаны были эти слова с таким умилением, что мы все обрадовались. И тут за нашими спинами, у калитки, раздался голос чабана:

— Джучи, ко мне!

Пес вскинул голову, повилял обрубком хвоста и подошел к чабану. Он лизнул ему руку и заскулил. Учитель побледнел, кашлянул и растерянно потоптавшись на месте, вышел со двора. У него был такой несчастный вид, словно его предал самый лучший друг. Он не стал больше звать Джучи. Он зашагал, не оглядываясь, к развилке дорог. Оттуда начиналась колея к соседнему селу, где жила жена учителя — Огульнязик.

Мы бросились к бородатому чабану и наперебой, мешая друг другу, принялись объяснять, что это Велли Каррыевич, он вернулся с фронта, а пес — это его пес, и не надо его держать за ошейник. Чабан понял, о чем ему втолковывают — когда учитель уже отошел далеко.

— Что же вы не сказали раньше? — упрекнул он нас. — Я вообще бы не зашел сюда, если бы знал. А теперь, я думаю, поздно: Джучи так привязался ко мне, что никакого другого хозяина он никогда не признает..

Мы сразу притихли. А чабан вышел со двора и отнял руку от ошейника собаки: вот, мол, смотрите — я ее не собираюсь силой удерживать.

И как только Джучи. понял, что он свободен и волен поступать как ему захочется, он сразу же заскулил и начал обнюхивать землю. Он нашел след своего прежнего хозяина, определил — в какую сторону тот ушел, и настороженно и нетерпеливо вскинул голову. Учитель уже был за развилкой: шел, прихрамывая, опираясь рукой на костыль. Издали его никто бы никогда не узнал. А Джучи! Я до сих пор удивляюсь его сообразительности. Джучи виновато взглянул на чабана, взвизгнул и помчался со всех ног к своему старому другу.

СОТЫЙ АРХАР

Апрель в Туркмении — райский месяц. Где-то на севере только начинают таять снега и трескаться льды на реках, а здесь на зеленых склонах Копетдага цветут алые маки и тюльпаны. В предгорных селах бело от цветущих яблонь и алычи. Небо над Копетдагом необыкновенно синее. И даже Каракумская пустыня, прилегающая к предгорьям необовримыми просторами песков и такыров, выглядит в эту пору зеленым океаном.

Старый Ашир-мерген, знатный охотник, чье имя известно на всю округу, в один из теплых апрельских дней приехал из предгорного села в Ашхабад на собрание Общества охраны природы. Настроение у старика было хорошее. Подстать погоде. В городе во всю, цвели акации, пахло их одуряющей сладостью. У киоска газированной воды, куда Ашир-ага, выйдя из машины, подошел, чтобы напиться, жужжали пчелы,— лезли к лужицам пролитого сиропа, лезли в стаканы, — и старик благодушно проворчал, отмахивая пчел от себя: «Вот негодницы! Мало им цветов в горах да на деревьях, прямо в рот лезут. Бездельницы, совсем разучились работать — на готовый мед летят!». Киос-керша отметила остроумие старого человека обворожительной улыбкой, и Ашир-ага подобрел еще больше. Ашир-ага показалось, что, улыбаясь, женщина как-то особо, с глубокой почтительностью, посмотрела на лацкан его пиджака, на котором в два ряда красовались разные награды. Отходя от киоска, Ашир-ага поблагодарил продавщицу за хорошую воду и подумал: «Слава аллаху, не тускнеет твоя слава, Ашир-мерген. Не только простые люди восхищаются тобой, но и начальство— тоже. Вот и председатель Общества охраны природы не забыл — опять пригласил на совещание. Сам позвонил в аул. предупредил, чтобы был ровно в три на заседании. Место, мол, твое в президиуме».