Государи и кочевники

Увидев причаливающий к берегу киржим, жители спустились вниз: сначала кучка детей, затем женщины и несколько мужчин в чёрных тельпеках и длинных чекменях. Детвора, узнав, что приплыл Якши-Мамед, кинулась сообщить добрую весть хану и получить «бушлук» — подарок. Пока мореходы закрепляли киржим и опускали парус, из своей белой восьмикрылой кибитки вышел Кият. Щурясь, он поднёс руку ко лбу и так стоял, высокий, сутулый с белой бородой и тяжёлой тростью. Когда приезжие не спеша поднялись к ханскому подворью, патриарх приставил трость к те-риму юрты и степенно обнял и похлопал по плечам сына. Другим показал на соседнюю юрту, чтобы шли отдыхать и насытиться с дороги.

— Как доехал, сынок? — спросил он, пропуская Якши-Мамеда вперёд себя в кибитку.

— Хорошо, отец. Ветром немного потрепало, но это не беда. Другой бедой хочу огорчить: пришлось отдать Санькину рыбу Багир-беку за бесценок. Вот и талаги наши… — Он вынул из-под полы грузной хивинской шубы талаги, отдал отцу и принялся в подробностях рассказывать обо всём, что случилось. Кият слушал внимательно и насторожённо. Седые кустистые брови старца то надвигались на зеленоватые выцветшие глаза, то ползли на морщинистый лоб. Выслушав, он долго смотрел на ковёр, в одну точку, наконец произнёс:

— Нам давно известно, что Мир-Багиров персам служит. Разве ты забыл, кто натравил против меня астраханского губернатора?

— Помню, отец…

— Теперь многие царские перешли на сторону моего заклятого врага, — продолжал Кият-хан. — Баку— за него, Астрахань — за него, командующий Кавказа барон Розен тоже начинает юлить, а посол русский в Персии помогает Багир-беку торговать нашими богатствами. Но самое постыдное то, что и я преклоняюсь перед своим врагом. Как проживёшь без него, сынок? Сам посуди: в Персию везти нефть опасно, шахские войска в Астрабаде стоят. В Энзели плавать русские не разрешают, говорят, подрываешь бакинскую торговлю. В Астрахань губернатор не пускает. Приходится за бесценок продавать нефть Багир-беку. А он везёт её в Энзели, будто бы это бакинская нефть, и никто его не трогает. Начальник морской охраны Басаргин тоже немало имеет от его барышей. Вот такие дела, сынок…

— Да, отец, туго нам стало жить.

— Много у меня врагов, — продолжал Кият. — Но это всё — чужие. А вот когда свои начинают на руки персам воду лить — это совсем плохо…

— Кто же это? — Якши-Мамед побледнел, предчувствуя беду*

Хан недобро усмехнулся и отвёл сощуренные глаза:

— Ты устал с дороги, сынок… Иди поужинай и поспи. Завтра поговорим.

Вместе они вышли и направились ко второй юрте, где на дворе стоял казан, охваченный снизу пламенем, и пахло варёной бараниной. Жена Кията, тридцатилетняя дородная иомудка Тувак, зардевшись, поздоровалась с гостем и принялась прикрикивать на старуху-служанку:

— Поторапливайся, Бике… Разве не видишь — молодой хан с дороги?!

— Торопимся, ханым… Да только как нам стать горячее огня? Ради гостя я готова сама под котлом огнём стать.

— Как провели время в Тифлисе, ханым? — спросил приличия ради Якши-Мамед.

— Хорошо, можно сказать, — охотно ответила Тувак. — У генерала в гостях были, у других разных русских. А больше около сыночка Караша. Вий, беда мне с ним! — радостно призналась она. — Совсем по-туркменски говорить разучился. Мы с ханом боимся, как бы совсем наш язык не забыл.

После сытного ужина спалось молодому хану тяжко. Утром вместе с отцом свершили намаз. Навестили ишана Мамед-Тагана-кази. Располневший и благообразный, он принял их в своей келье, поставил фарфоровый чайник и вазу с белыми мучными конфетами.

Якши-Мамед не сомневался, что разговор будет неприятным. Хозяева «ощупывали» его, словно голодные коты зачумлённую мышь: съесть бы её побыстрей, да как бы не отравиться. Мамед-Таган-кази первым, поборов нерешительность, «надавил на хрупкие косточки этой мыши».

— Десять лет сидели каджары смирно, словно привязанные псы, только облизывались, глядя на нас, а теперь вот опять… Говорят, восьмитысячный отряд Мирзы Максютли бесчинствует в Кара-Кала…

— Вини гургенцев, ишан, — отозвался Кият. — Это они пустили армию шахского детёныша к гокленам. Если своими силами не могли остановить каджаров, почему атрекцев на помощь не позвали? Якши-Мамед вот, слава аллаху, жив-здоров, постоял бы за своих!

Сын опустил глаза, и Кият-хан окинул его презрительным взглядом:

— Или тебе некогда такими пустяками заниматься? Девушкой занят?

— Кого сватает? — спросил простодушно ишан.

— Дочь Назар-Мергена приглядел, — ответил Кият.

— Ва алла! — воскликнул испуганно ишан. — Ты шутишь, Кият-ага?

— Не до шуток теперь… И не шутки ради хочу сказать: пока не поздно, Якши-Мамед, порви с ним всякие связи. Невесту мы тебе другую нашли!

Якши-Мамед нахмурился, лицо залилось краской негодования. Дитя свободных пустынь, он не выносил никакого насилия, даже деспотических приказов собственного отца.

— Не надо мне другой!

— Как так — не надо? — изумлённо посмотрел на него Кият. Видно, старику и в голову никогда не приходило, что сын может ослушаться!

— Я сам себе волен выбирать жену.

— Аллах акбар! Что же такое делается на свете! — злобно проговорил Кият, потянулся за тростью и с силой ударил сына по спине. — Вот тебе воля! Вот тебе моё благословение!

Якши отпрянул к стенке, подставляя под удары руку. Распалившийся старик встал, ещё раз замахнулся, но одумался: опустил трость, плюнул и вышел из кельи. Уходя сказал:

— Не отпущу тебя отсюда, пока не поклянёшься на Коране верности нашему роду, пока не отречёшься от этой змеи, порождённой Назар-Мергеном! Прошу вас, ишан, вразумите мальчишку. Если не даст клятвы, заприте его и подержите три дня и три ночи без еды.

После ухода разгневанного старца в келье на некоторое время воцарилось молчание. Ишан сопел, поглядывая на гостя. Якши-Мамед покусывал губы.

— Сын мой, — начал было вразумлять молодого хана ишан, но тот оборвал его:

— Не будет по-вашему, ишан-ага!

— Ну тогда сам аллах бессилен чем-либо помочь вам. Оставайтесь здесь и подумайте три дня и три ночи…

Ишан удалился. За дверью лязгнул засов.

— Старые собаки! Разложившиеся трупы! — бросил вслед Якши и стал оглядывать келью. Ни окна, ни отверстия, через которое можно было бы уйти отсюда. Взгляд его случайно упал на собственный нож, лежавший на ковре. Якши-Мамед схватил его и взвесил на руке. Дальше он знал, что ему делать…

Ночью, сквозь сон, ишан слышал лай собак, но встать поленился. Утром слуги доложили: Якши-Мамед проделал в стене дыру, вылез, поднял парус и уплыл со своими людьми.

СТРАШНЫЙ ПОДАРОК

Ранней весной войско прибрежных туркмен заняло позиции в междуречье Атрека и Гургена. Ожидая, что принц Максютли на обратном пути непременно «бросит» каджарские батальоны на атрекские селения и прибалханские аулы, Кият распорядился: весь скот перегнать к подножию Балхан и не дать врагу выйти на побережье. Сам Кият вместе с женой, ишаном Мамед-Таганом-кази и сотней нукеров переехал на Дарджу, поселился в живописном предгорном местечке Чандык, около Ак-мечети.

Дни стояли погожие. В Балханском заливе стоял оглушительный птичий гомон: утки и розовые гуси собирались в дальние края — на север. Пора цветения джузгуна и яндака настраивала людей на добрый лад.

Престарелый Кият, не выходивший всю эту зиму из своей тёплой юрты, обмяк душой и будто бы помолодел. Почти каждое утро вместе с Тувак-ханым садились они на коней и ехали в сопровождении джигитов к подножию гор полюбоваться яркими нарядами весны, насладиться благоуханием, а заодно посмотреть на отары и верблюдов. Завидев вдали чабанский шалаш, Кият-хан немедленно ехал к нему и, спешившись, приказывал напоить его свежим чалом. Иногда он сам или Тувак изъявляли желание отведать шашлыка. Тут приходили в восторг джигиты. Несколько молодцов скакали к отаре, выбирали двух-трёх молоденьких баранов и приступали к делу. Кият возвращался из таких поездок довольным, хотя и жаловался то на боль в пояснице, то на ломоту в суставах. После поездок приходил Мамед-Таган-кази. Сидели на ковре, беседовали о делах, обменивались новостями. Ишан, с явной неохотой, сообщил однажды о свадьбе Якши-Мамеда. Дескать, человек, приехавший с Атрека, был на тое и в числе знатных гостей видел заклятых врагов Кията, гургенских ханов.