Капитан «Смелого»

– Виноват. Ц-ц! Не помню! Жизнь речника полна встреч. Ц-ц!

Явно гордясь перед подругами старым знакомством, полненькая напоминает штурману «Смелого», что они встречались в прошлом году в августе, точнее – седьмого августа, у подруги, где Валя и исполнял ту песню.

– Да, да! – задумывается Валька, но все-таки опять прицыкивает. – Не можете ли напомнить? Ц-ц!

– Там еще слова… «Как море мертво без меня…»

Валька Чирков улыбается и, вздернув гитару, снова поднимает глаза к потолку. Звенят струны. Туманятся девичьи лица. В Валькиной чубатой голове, в саженьем разлете плеч под ноющие аккорды гитары мнится девчатам сосущее душу волнение голубой волны под высоким небом. Замирает сердце от непонятного ожидания, холодеют кончики пальцев. Валька поет, чуть сбиваясь на блатной манер:

В девичьих глазах до сказочности хорошеет Валька Чирков – нет больше приплюснутого носа, белесых бровей, томной снисходительности. Когда Валька поет, он забывает все на свете.

Жизнь для Вальки Чиркова – радость. Ни тягостных раздумий, ни холодка печали, ни сосущей душу неуверенности не знает штурман «Смелого». С тех пор как ощутил он себя человеком, живущим на земле, мир превратился для него в голубое и радостное. Здоров и энергичен штурман – просыпается на заре, закидывает похрустывающие руки за голову – счастье! Засыпает сморенный ноющей, легкой усталостью – счастье! Бежит навстречу солнцу, ветру, воде – счастье! Ни зависти, ни злобы, ни недоверия не чувствует штурман к людям, и они ему отвечают тем же – спокойным доброжелательством, улыбками. Легко дается жизнь Вальке Чиркову. Унаследовав от отцов и дедов цепкую речную хватку, встал восемнадцатилетний Валька на палубу «Смелого» и точно врос в нее. Кажется со стороны, что испокон веков стоял он рядом с рубкой «Смелого». Прирожденным штурманом взял капитан Вальку из рук деда – бровастого капитана «Софьи Ковалевской» – Тимофея Чиркова. Все дается легко Вальке, и идет он по жизни веселой тропкой легких встреч, не отягощающих душу и совесть знакомств с девчатами, дружбы со всем земным и радостным. Счастлив первый штурман «Смелого».

Звенят последние аккорды, секунду висит в воздухе переломленная в кисти рука штурмана и безвольно падает на кушетку. Благоговейная тишина в комнате. Потом Валька хлопает себя по карману, достает блеснувший золотом портсигар из дутой бронзы. На нем – крейсер «Варяг», окруженный фонтанами взрывов, похожих на кусты.

– Позвольте закурить?

Вместо разрешения ему протягивают коробку спичек, но штурман отводит смуглую девичью руку.

– Даже при слабом ветре на палубе судна трудно зажечь спичку.

Из второго кармана появляется зажигалка.

– Верный спутник моряка! – и смотрит на часы, надетые по-флотски – на тыльную сторону руки. Десятый час всего. Много времени в Валькином распоряжении, много радостей ждет его до того часа, когда «Смелый», рявкнув гудком, отвалит от Лугового. Долго еще будет петь, играть на гитаре, рассказывать девчатам о флотской жизни. Когда гитара надоест, отправится в клуб на танцы. С доброй половиной девчат Лугового перетанцует Чирков, но чаще всех с полненькой дивчиной, благодаря ее за интерес к его, Валькиным, песням. Ее и пойдет провожать штурман по узенькому тротуарчику, висящему над водой. Остановившись недалеко от дома полненькой, будет загадочно молчать, пыхать папиросой, искоса поглядывая на девушку, которая повернет к нему неясно белеющее в темноте лицо. Валька станет жаловаться на суровую жизнь речника, на скуку ветреных ночей, когда ни зги кругом, когда в целом мире ты да судно. Нежно погладит дивчина шершавой ладонью по рукаву бушлата, а может быть, и приникнет потрескавшимися губами к его губам. Благодарно ответит на поцелуй полненькой дивчины штурман «Смелого» и уйдет на пароход, зная, что будет ждать «Смелого» дивчина, проглядывать глаза на мутном Чулымском плесе.

Веселый, наигранно равнодушный сидит на кушетке Валька, перебирает струны:

Глухим пологом висит над Луговым ночь. Невидимый, бушует Чулым, и не понять – то ли с неба, то ли с земли доносится клокотанье воды, посвист плотного воздуха. И это не кажется, это в самом деле – звуки клубятся, как пыльный вихрь. Иногда низко – в свете уличного фонаря видна всклокоченная серая пена – проплывают облака, к полуночи спустившиеся на землю, чтобы утром превратиться в густой, пахнущий новой рогожей туман.

Во тьме, чертыхаясь, капитан нащупывает ручку в диспетчерскую, рвет торопливо на себя, заходит в тепло. На столе – карта, готовальня, цветные карандаши и на раскрытой книге голова человека. По карте разметнулись длинные волосы: человек спит. Капитан тихонько трогает его за плечо; человек быстро приподнимает голову, свежим голосом – точно и не спал – приглашает:

– Садись, Борис Зиновеевич! Ну как, гудет? – спрашивает капитана начальник Луговской пристани Семен Красиков.

– Гудет! – Капитан отгибает воротник полушубка, некоторое время сидит неподвижно, потом разматывает длинное кашне. На стене мечется смешная бочковатая тень. Лицо у капитана усталое, глаза в черных кругах, а кожа побледнела, обмякла. Он не замечает, что его рука тянется к канцелярским скрепкам, начинает нанизывать в цепочку.

– Застал? – опять спрашивает Красиков.

– Застал! Слушай… Дай-ка папиросу!

Красиков недовольно хмыкает:

– Чудишь! – и, усмехнувшись, протягивает капитану дешевенькую папироску. Неловко, средним и указательным пальцами берет ее Борис Зиновеевич, не размяв, тянется прикурить, но Красиков отбирает, покатав в пальцах, сует в рот капитану и подносит спичку.

– Курильщик!.. Что же директор сплавконторы?

У капитана смешно отдуваются щеки, губы складываются дудочкой. Набрав дыму в рот, он мгновение сидит с оглупленными круглыми глазами, потом, выпахнув дым, судорожно кашляет.

– Зелье!.. Ах, будь ты неладна!

– Что же? – настаивает Красиков.

– Разрешил.

– Двенадцатитысячный?

– Угу!

– А обком партии?

– Обком партии еще в прошлом году благословил.

У Красикова сверкают изумленно зрачки. Поднявшись, он начинает мерить диспетчерскую длинными худыми ногами, рубит воздух рукой:

– Не понимаю, Борис, не понимаю! Есть же предел всему на свете!.. В прошлом году в одном плоту ты провел девять тысяч кубометров леса вместо четырех по норме. Честь тебе и хвала!.. Но понимаешь – девять! девять! Это же не двенадцать! – Красиков замедляет бег по комнате, еще больше изумляется. – Ты посчитай! Двенадцать тысяч – это месячный производственный план для тягача типа «Смелый»! Двенадцатитысячный плот будет длиннее нормального в четыре раза.

– Почти в пять! – быстро перебивает капитан. – Ты не учел длину головки.

Рубящая воздух рука Красикова застывает.

– В пять?

– Угу! – подтверждает капитан.

Красиков садится, кладет руку на колено Бориса Зиновеевича, серьезно, тихо говорит:

– Я вместе с тобой отвечаю за судьбу плота. И я не разрешу брать его, пока не уясню твоего спокойствия. Ты понимаешь меня?

– Понимаю, Семен… Ты в сны веришь?

– Я вполне серьезно! – тихо говорит Красиков и убирает свою руку с колена капитана, точно дает понять, что ни шутки, ни легкой усмешки не примет и не поймет он.