Балканы. Дракула

Прав был старый гайдук, но верных людей осталось совсем мало. Хотя убийцы отца и делали вид, что искренне рады, когда Влад вернулся домой с турецким войском, скинул и умертвил их ставленника Владислава Второго. Бояре рассуждали так: уж сколько многие из них пережили правителей и господарей, сколько рубились плечом к плечу с османами против христиан и с христианами против османов... Жизнь такая, сегодня враг, а завтра друг. А что до молодого господаря, так разве сел бы он на трон, кабы его отец до сих пор жив был? Сколько случаев известно, когда сыновья сами против отцов заговор устраивали, со смертоубийством, а тут и греха брать на себя не пришлось — все чужими руками сделано...

Так говорили между собой бояре, глядя, как голодные янычары Влада Третьего Дракула ловят кур у них в поместьях.

А когда новый господарь со всеми надлежащими почестями и церемониями пригласил их в Тыгровиште на пир в честь своего вступления на престол, многие и вовсе успокоились. Не поехал лишь Мирон Красномордый, словно чуял неладное.

Во время застолья вино текло рекой, бояре клялись господарю, что костьми лягут за него, случись что, и заедали свои клятвы бараниной с чесноком. Влад слушал, благосклонно кивал, а потом спросил, много ли правителей пережили бояре.

За всех ответил Михай Руп:

— Почитай, что многих, господин. Но в том нашей вины нету.

— Ты так думаешь?! — крикнул Влад. За столами воцарилась мертвая тишина.

— Боярство есть боярство, господин, — растерянно развел руками Михай Руп. — У господарей да воевод своя жизнь, свои дела, мы в них ничего не понимаем. Наша забота — служить верой и правдой...

— Как моему отцу послужили?! Да и в смерти других почти всегда вы повинны, выползки гадючьи! Но теперь так не будет, бояре! Пришло время ответить!

Бояре загомонили, кто-то начал выбираться из-за столов, другие, напротив, полезли под них прятаться, но ворвавшиеся в обеденную залу люди господаря повязали всех и поволокли прочь.

Влад не судил всех без разбору, нет. Тех, кто провинился менее прочих, он сослал на строительство крепости выше по реке. Бояре и их родичи шли пешком, без еды и отдыха, и добрались не все, но кто ж в том был виноват, кроме их самих? На строительстве господарь тоже велел им продыху не давать, бить плетьми за леность и кормить так, чтобы они всегда оставались голодными.

Зачинщиков же и тех, кто особенно себя запятнал в сношениях с проклятым венгром Яношем Хуньяди, господарь велел рассадить на колья. Вышло почти пять сотен. И сейчас Влад стоял перед ними, глядя в знакомые с детства искаженные лица.

Беспалый, Влаху, Чика, одноглазый Тудоран, Вылча, Игнац, Михай Руп, двое братьев Фармору...

Игнац учил его мастерить кораблики из бересты.

Влаху знал много историй про далекие страны и земли.

Михай Руп подарил первую сабельку, совсем как настоящую, только маленькую...

— Негоже делаешь, господин, — укоризненно произнес Батя, обвисший на своих неуклюжих костылях.

— Разве я спрашивал твоего совета, гайдук? — обернулся к нему Влад.

— Нет, не спрашивал. Но сам меня звал в советники, вот я и подумал — может, пора чего и присоветовать, вдруг послушаешь?

Снова прогремел гром, с неба посыпались первые крупные капли дождя. Сидящие на кольях бояре старались ловить их губами, но движения причиняли им новую мучительную боль, и все вокруг огласилось стонами.

— Что тебе не нравится, гайдук? Или я впрямь должен был их творогом угощать?

— Зачем же творогом? Голову снес, да и ладно.

— Э-э, нет, гайдук... Мало кому голову снесли, что ли? И чему это следующих научило? А теперь все видят, что бывает с теми, кто против своего господина умышляет заговор и, тем более, жизни его лишает... Пусть завидуют Красномордому, что легко отделался!

Боярин Мирон и в самом деле отделался легко. Влад самолично перерезал ему жилы на руках и бросил с лодки в озеро, да еще кричал вдогон:

— Ты руками и ногами пошибче греби, Красномордый! Авось выплывешь!

— Может, и прав ты, господин, — склонил седую голову Батя. — Но не могу я более на это смотреть. Стар, видать, для кровищи.

— Так иди. Держу я тебя, что ли...

Гайдук утащился прочь, а Влад продолжал прохаживаться взад-вперед вдоль стоявших рядами кольев, не обращая внимания на усилившийся дождь. Кое-кто из бояр, постарше в основном, уже помер, но остальные мучились, просили о пощаде.

— Правда, что ли, пощадить вас? Кто жить хочет, а? — спросил Влад, толкнув ногой кол с насаженным на него Влаху. Тот заскрипел зубами от боли и крикнул в ответ срывающимся голосом:

— Что ты говоришь, щенок?! После кола не живут!

— У меня и после кола живут, Влаху. Поцелуйся с моей красавицей, и тотчас с кола сам слезешь, да еще и волех  станцуешь!

— Красавица? — Влаху скосил на господаря глаза. — Это ведьма, что ты привез из Адрианополя и прячешь в подвале? Которая днем не выходит, а ночью крадет детей по ближним деревням?

— Отчего же не выходит? Сейчас день, и она скоро придет...

Влад повернулся к ждавшим в отдалении гайдукам и махнул рукой. Те споро сняли с повозки большой ящик, закрытый плотным полотном, и открыли дверцу сбоку. Из нее выбралась закутанная в плащ фигура и побрела к господарю под низким темным небом сквозь плотную стену ливня. За ней шел одетый в серую рясу из домотканого полотна монах-францисканец, сжимавший в руке какой-то предмет.

— Что, князь, — спросил он Влада, — пришло время осуществить твои планы?

Скупая усмешка тронула жесткое лицо князя.

— Пришло, монах.

И, не обращая больше внимания на францисканца, князь снова повернулся к посаженному на кол боярину.

— Так что, Влаху, хочешь ты, чтобы тебя поцеловала моя красавица?!

Боярин застонал.

— И что со мной станет?

— Я же говорю: спрыгнешь с кола. Солнышка больше не увидишь, так это тебе наука. А послужить мне еще сможешь... Всяко лучше, чем с проткнутыми кишками подохнуть, верно?

— Я согласен, господин! — крикнул одноглазый Тудоран.

— И я!

— Я тоже, господин! Помилуй!

— И я!

Влад улыбался, глядя, как распахивается плащ, и дождь течет по чешуйчатому черному лицу Тангуль.

— Целуй их, — велел он. — Мне нужна новая армия. Ведь впереди у меня, в отличие от отца, так много времени...

Эпилог

1944 год, Людвигсфельд, Германия

...Высоко в небе прошли несколько звеньев британских высотных бомбардировщиков «москито» . Однако приказа открывать огонь не поступало, и расчет пятидесятимиллиметрового зенитного орудия Flak.41 во главе с вахмистром Польстером сидел в укрытии. Видимо, англичан было решено пропустить дальше, где их встретят более серьезные силы противовоздушной обороны.

Юный Йозеф Ратцингер с облегчением вздохнул.

После того как он прошел подготовку в качестве помощника зенитчика, его зачислили сюда, в команду, защищавшую заводы BMW в Людвигсфельде, к северу от Мюнхена. На заводах производили авиационные двигатели, поэтому бомбили их довольно часто, как и весь Мюнхен, но сегодня, как говорится, пронесло.

Мысли Йозефа разделяли и остальные зенитчики. Толстый Герд Брайтнер по прозвищу Буби пробормотал:

— Слава богу!

После чего вытащил из своего вещмешка начатую банку консервированной фасоли, складную алюминиевую ложку и неторопливо принялся есть. Вахмистр недовольно покосился на Буби, но втык ему делать не стал.

— Можете отдыхать, — сухо сказал он и, поднявшись со снарядного ящика, ушел.

Польстер был неплохим человеком и толковым командиром, насколько мог себе представить толкового командира Йозеф. В жизни ему приходилось сталкиваться с самыми разными людьми, облеченными правом отдавать другим приказы. Взять хотя бы отца, отставного комиссара жандармерии... Да и в мужской семинарии в Траунштайне воспитанников гоняли порой почище, чем рекрутов в вермахте. И уж тем более — когда семинарию объединили с реальным училищем, а семинаристам намекнули, что неплохо бы вступить в Гитлерюгенд. Что Йозеф и сделал...