Страница 38 из 107
Прохоров помолчал.
— Еще вопрос… — сказал он. — Вы показывали следователю Сорокину, что дрались со Столетовым на берегу озера Круглого, а мне известно, что драки на озере не было. Отчего же так, а, Заварзин? Вам надо доказать, что рубаху на Столетове вы порвали во время драки на озере, а вовсе не на…
Глядел Прохоров при этом не на Аркадия Заварзина, а на окно и кожей лица, руками, грудью, бровями — всем, чем можно, чувствовал, что происходило с трактористом. Вот Аркадий Заварзин насмешливо усмехнулся, выдерживая длинную аналитическую паузу, не проявил ни замешательства, ни растерянности.
— Не время шутить, товарищ Прохоров! — сказал он. — Была драка на берегу озера! Как же мне было не драться со Столетовым, когда он в четвертый раз при мне поставил трактор на дыбки!.. Дешевая работа, товарищ Прохоров!
Нет, не ошиблись в Заварзине полковник Борисов и майор Лютиков! Разбирался в людях пижон Борисов с оперным баритоном и лакированными ногтями, знал толк в жизни тишайший майор Лютиков! Сложись по-другому судьба теперешнего тракториста, окончил бы Заварзин среднюю школу, институт, насиделся бы тот же капитан Прохоров в строгих приемных возле кабинета крупного организатора человеческой воли Аркадия Леонидовича Заварзина.
— Если не было драки, значит, не было драки! — охотно согласился Прохоров. — Бог с ней, с дракой!.. — Он опять увел взгляд к окну. — Я вот еще о чем думаю… Мне мерещится, что вы ехали в поселок на одной тормозной площадке со Столетовым. Ведь не ошибаюсь же я, а, Заварзин?
Вот теперь можно было уловить чуть приметную растерянность в центре комнаты. На щеки, глаза, уши, волосы, грудь, плечи Прохорова словно подуло тревогой, гладко прикоснулось к коже секундное замешательство тракториста. Но уже в следующее мгновение Заварзин раскатисто засмеялся.
— На пушку берете, товарищ Прохоров! — обидчиво сказал он. — Другим я поездом ехал…
Неожиданно для Прохорова он на этом не остановился, хотя логика поведения диктовала необходимость сделать внушительную паузу.
— Кой-какому народишку и это известно! — с великодушной улыбкой сказал Заварзин. — Если капитан Прохор глядит в сторону, если Прохор расстегивает и застегивает верхнюю пуговицу на рубашке — жди покупки! — Он даже хихикнул. — Я три дня назад к дружку в район смотал, о ваших привычках его расспросил. Я чистый, на мне вины нет, но мало ли куда повернет ваша братия… А мне жить охота на воле, товарищ Прохоров! Я не для того женился, сына заимел, чтобы опять в лагеря уйти…
Ах ты, протобестия! Прохоров побарабанил пальцами по столешнице, но не улыбнулся.
— Хотел бы я знать фамилию дружка! — Озабоченно сказал он. — Не Буян ли, а, Заварзин? А может, Калоша?
— Пушкин! — смачно ответил Заварзин. — Александр Сергеевич!
Прохоров помигал на Заварзина, почесал переносицу и опять побарабанил пальцами по столешнице.
— Ну ладно, Заварзин! — решительно сказал он. — Вижу, вижу, что вам палец в рот положить нельзя. Ох, нельзя! Ни указательный палец в рот положить нельзя, ни средний, ни мизинец. Я уж не говорю о большом пальце… Именно большой палец вам в рот класть всего опаснее… Ах, ах!.. Дождишко вот кончился! Того и гляди луна вылезет на подобающее ей положение, гитара за окном затренькает. Живи не хочу!
Он потирал руку об руку, будучи внутренне напряженным, внешне веселился во всю ивановскую:
— А Женька-то Столетов! Женька-то наш! Так ведь и сказал: «Заварзин тоже пасется!» Это значит, еще один человек пасется… Ну вот, вы строите кислую физиономию, а ведь это так и есть, голубчик вы мой!.. Три человека пасутся — вы, Петр Петрович Гасилов, его дочь-раскрасавица… Ах беда! Он ничего не понимает! Кто пасется? Почему пасется? Поди, думает: «Что я — корова?» Ах, ах! Корова пасется, овца пасется, ло-ошадь пасется. А при чем тут я, Аркадий Заварза?
Прохоров вдруг остановился, озабоченно почесал затылок:
— Думаете, легко мне с вами разговаривать? Ого как нелегко. Так нелегко, что и сил нет спросить вас, когда вы узнали о том, что Людмила Гасилова собирается выходить замуж за технорука Петухова.
Ага! Ага, голубчик! По лицу Заварзина прокатилась серая тень, угол рта дернулся, а на шее запульсировала быстрее обычного синяя вена — из тех, которые в первую очередь реагируют на волнение.
— Когда узнал? — выгадывая время, торопливо переспросил Заварзин. — То ли в конце мая, то ли в июне… Да не помню я этого…
«В конце мая или в начале июня…» Вот уж такого примитива капитан Прохоров от Аркадия Заварзина не ожидал! Ах, ах! Неужели было трудно, имея в распоряжении целых две секунды, сблизить события до большего правдоподобия или — на худой конец! — удивленно выпучить раскрасивые глаза: «Как? Гасилова хотела выйти замуж за Петухова?»
— Уж очень я притомился, — грустно пожаловался Прохоров. — До такой я степени, знаете ли, утомился, что зубы чистить лень. Ей-богу! Встану утром, подойду к умывальнику и стою, стою… Чистить, думаю, зубы или не чистить? Ну, думаю, почищу… Возьму щетку и опять стою, стою…
Да, теперь можно было определиться в пространстве и времени… Прохоров посмотрел на часы — нужное, заранее запланированное время, покачал носком — хорошая, блестящая туфля; застегнул верхнюю пуговицу на рубахе — пришел момент для застегивания. На дворе тоже наблюдался порядок: дождь перестал, молнии если и вспыхивали, то уже как зарницы, с крыши если и текло, то тихонечко, мирно. И крупный пот на лбу у Аркадия Заварзина был правильным, нужным, запланированным.
— Вот, значит возьму щетку и стою, стою…
Капитан Прохоров театрально-расслабленно откинулся на спинку стула, весь как бы развязался, и выражение лица у него было такое, словно хотел сказать: «Время позднее, дождик кончился, а ты, Заварзин, фрукт! В чем же дело? Ах, какие пустяки!»
— Стою, стою со щеткой в руках, а сам думаю: «Почему это Людмила Гасилова не захотела выходить замуж за Столетова?» Нет, серьезно! Парень образованный, культурный, красивый — почему не выйти за него? Дружили с восьмого класса, писали друг другу, а тут такое вот дело… Как вы думаете, Заварзин, почему Гасилова расхотела быть женой Столетова?
Заварзин долго не размышлял.
— Гасилов не дурак, чтобы отдать дочь Столетову, — ухмыляясь, ответил он. — Столетов с его характером всю жизнь мотал бы сопли на кулак… Он бессребреничком был, Столетов ваш! А Гасиловой цигейковой шубы мало — ей каракулевую подавай…
Вот что говорил Аркадий Заварзин — человек, не выдающий друзей. Не понимал, наивный мужик, не понимал, писаный красавец, что с головой закладывает Петра Петровича!
— Каракулевые шубы теперь не в моде, — оживленно заявил Прохоров. — Сейчас поволосатей надо, попышнее… Можно и каракулевую, но длинную, до пят… Однако такие в Сосновке еще не носят, и не скоро будут носить, дорогой Заварзин… Что главное в дохе? Главное в дохе — эффект! Греть ей вовсе не обязательно. Как дамы обращаются с дохой? Сто метров до автомобиля, сто метров от автомобиля… Нет, серьезно! Зато какой эффект!.. Серьезно…
Безмятежный Прохоров в третий раз побарабанил пальцами по столешнице, улыбнувшись втихомолку собственным мыслям, внезапно деловитым, «инженерно-производственным» голосом спросил:
— Слушайте, Аркадий Леонидович, а с какого рожна вы Столетову рассказывали о производственных преступлениях гражданина Гасилова? — Он сам себе согласно кивнул. — В исправительно-трудовых лагерях, работая на лесозаготовках, вы лесное дело изучили до тонкостей… Вас мастером назначь — не ошибешься, а Женька Столетов, как вы выражаетесь, в лесозаготовках — ни в зуб ногой… Вот и отвечайте, Аркадий Леонидович, с каких пирожков вы вооружили Столетова убийственными фактами против обожаемого вами Петра свет Петровича? А?
Он просто-напросто растерялся этот смертельно страшный для Никитушки Суворова бывший уголовник-рецидивист, и капитан Прохоров от удовольствия начал довольно явственно и, конечно, фальшиво насвистывать: «Загудели, заиграли провода. Мы такого не видали никогда…»