Страница 42 из 47
— Ой, мамочки мои! — восклицает Дарья.
Она медленно идет по комнате, присаживается возле ведра с картошкой, достает картофелину и начинает чистить. И на ее лице появляется неяркая задумчивая улыбка.
4
Михаил Силантьев возвращается на эстакаду. В Глухой Мяте уже день. Солнце вздыбилось высоко, висит, оплывшее, над сосной-семенником. Словно черепаха ноги, втянули в себя тени деревья и от этого сократились в росте. Тайга от края до края вся истекает волнистым кружевом марева. Шумят ручейки, по прежнему розовые, стукотят капли, но теперь быстро, будто проголодавшийся дятел.
На эстакаде гора хлыстов. Бригадир Семенов возится у штабеля; заметив Михаила Силантьева, укоряет:
— Нельзя же так — в рабочее время…
— Нужно было! — хватается за инструмент Михаил. Пила К-5 — жадный, маленький и злобный механизм. Как у акулы вся верхняя часть тела — рот, так и вся пила К-5 — зубы, и только позади, у ручек, виден мотор. Маленький двигатель силен, пильная цепь вращается быстро, зубья сливаются в сплошной серый поток. В руках пила К-5 рвется, ерзает как живая, голодно приникает зубьями к соснам. Словно весло в воду, погружается пила в сырую древесину, цевкой летят опилки — дымящиеся, парные.
В руках опытного раскряжевщика пила К-5 — большой силы инструмент: минут за восемь она пройдет из конца в конец длинный хлыст. Несколько раз накоротке взвоет пила, а позади останется неживой, членистый труп дерева, которое похоже на фигуру городошников — «змейку»… От хлыста к хлысту переходит Михаил, пила то злобно поет, то притихает, то пришептывает устало, когда комлевую часть дерева — самую толстую — перепиливает он. Силантьев нетерпелив, разбросан в движениях, шагает по эстакаде неровно, и пила тоже несдержанна, сердита. Человек и пила К-5 едины в нервном, взбудораженном темпе. И лесозаготовители улавливают это. Прислушивается к вою пилы бригадир Семенов, ежится Никита Федорович, когда она с заупокойным стоном грызет дерево, но лучше других чувствует нервность рук раскряжевщика электростанция механика Изюмина, мотор задыхается, как бы сникает в тот миг, когда руки Силантьева передают нервную дрожь пиле, а рычажок автоматической регулировки подачи топлива едва успевает за переменой нагрузки, — и механик Изюмин высовывается из дощатой будки.
— Уважаемый товарищ! — кричит он Силантьеву. — Минуточку, уважаемый товарищ! Нельзя ли ваше душевное расстройство несколько поумерить! Одновременно с этим рекомендуем весенние эмоцпи перенести на вечер. Объект, кажется, есть! — И он весело, ослепительно улыбается.
Михаил Силантьев даже не поворачивает голову в сторону механика, продолжает кромсать хлысты, рушить, вышибая дрожь из тяжелого наката эстакады. Только во время перехода от хлыста к хлысту Михаил бросает Изюмину грубое ругательство. Он не любит механика электростанции, не любит.
— Если ты еще раз высунешься из конуры, — зло говорит он Изюмину, поняв намек на Дарью, — я тебе наверну молотком! Вот он, видишь! — и показывает тяжелый молоток на длинной ручке.
Механик высовывается еще больше, и улыбка на его лице сияет по-прежнему.
— У меня, милый гражданин Силантьев, два молотка и даже кувалда! — склонив голову набок, произносит механик шутовским тоном. — Кувалда, между прочим, полупудовая!
— Товарищи, товарищи! — предостерегающе несется от штабелевки. — Эстакада завалена! Прошу работать!
Механик кланяется в сторону бригадира:
— Это же моя мысль! Гражданин Силантьев, прошу трудиться!
Нестерпимо хочется Михаилу запустить молоток в механика Изюмина. Но Изюмин скрывается, ныряет в электростанцию, оставив на пороге только кончик цепи, которую точит. В обязанности механика передвижной электростанции входит точка пильных цепей и дисков к электросучкорезкам, поэтому, высовываясь из электростанции, механик всегда держится за пильную цепь, вставленную другим концом в пилоточный станок.
Михаил подходит к длинному хлысту, оглядев, прикидывает, что в нем не меньше кубометра отборной пиловочной древесины, а из середины можно выкроить и бревно судостроя. Бросив пилу, он накидывает на хлыст мерную палку — так и есть! — судострой и пиловочник, дорогой сортимент. Михаил заходит с комля, полотно пилы, чтобы не зажало, подводит снизу ствола и начинает пилить, предварительно заглянув в хвост стволины — на ней чуть заметно желтеет звездообразная гниль.
, «Наверное, недалеко уходит!» — соображает он и, работая, сызнова тревожно окидывает взглядом хлыст. В это время от комелка отваливается, и он видит те же звездообразные полосы на свежем, новом месте. Михаил выключает пилу. Видит он, что если отрезать еще кусок дерева от комля, то ни пиловочника, ни судостроя не получится — напенная гниль проникла далеко, и из хлыста выйдут только две кряжины на рудстойку. И так же быстро, как понял это, в голове невидимые шестеренки независимо от него производят подсчет цифр, и, словно из щелочки автомата лотерейный билет, высовывается решение — четыре рубля шестьдесят копеек потеряет он. «Дам все-таки судострой!» — проносится в голове, и он уже делает шаг, чтобы сделать рез и отвалить судострой, как вдруг приходит мысль: «А для чего? Зачем мне деньги?» Это новая, незнакомая мысль для него. Она появилась вчуже, нежданно, как будто кто-то другой взял и вложил в голову, и в голове от этого стало тесно, перегружено. «Куда мне деньги?» — думает Михаил, застыв в неловкой позе — ноги уже шагают, а тело отстает от них.
Прибойной волной накатывается на Михаила пережитое, перечувствованное за последние дни, схватывает его властно, как волна щепку, и несет, колыхая, по стремнинам, по кручам. Вспоминается недавнее — нежное, честное; видится Дарьино лицо, белое, словно кора березы, ее голова, мило охваченная каштановыми гладкими волосами, теплыми, наверное, и душистыми. Поднимается в груди у Михаила ответная волна — радости, счастья оттого, что есть на свете такой человек — Дарья. И опять становится безразлично ему, что ответила ему женщина. Главное не в этом!
Михаил Силантьев возвращается к комлю и отпиливает большой кусок дерева, отпиливает так, чтобы ни краснинки, ни капельки гнили не осталось в бревне.
Отрезанный кусок комлины падает на эстакаду с тяжелым, сырым стуком.
— Отрезал! — негромко говорит Силантьев и оглядывается. И кажется ему, что вместе с куском комля отвалился, отрезался большой кусок жизни, ушел в прошлое, тяжело ухнув о землю. Представляется Михаилу Силантьеву, что жадные зубья пилы К-5 ровно и гладко отрезали его прошлое от того, что происходит сейчас.
Михаилу Силантьеву кажется, что стоит он на верхотине голой горы, смотрит вниз и все видит — себя видит барахтающимся там, внизу. Он ли это? Тот, нижний человек шел по жизни легко, весело, с шутками, и светила ему путеводная звезда: «Хорошо жил — без водки обедать не садился!» Легким как перышко был тот человек, а вот другой — стоящий на верхотине — совсем иной. На плечи его ложится тяжесть, груз, коли отвалил начисто старое взмахом пилы, одним движением рук.
Не радость обновления в эту секунду чувствует Михаил; а тяжесть груза, который взвалил на себя добровольно.
«Ох и трудная жизнь начинается! — думает он перегруженной, горячей головой. — Как же буду теперь?» Жизнь обернулась к нему трудом, раздумьями; то, что было раньше простым и веселым, стало нелегким, а то, что было тяжелым, — легким.
«Как же жить буду? — думает Михаил. — Выдержу ли?»
Над головой Михаила крутится шариком солнце. Небо как чаша, а тайга как ее края, а лучи влизываются в тайгу пламенем обновления жизни.
«День какой!» — думает он и вздыхает. Потом включает пилу, выпрямляется, идет вдоль хлыста, немного согнутый. Пила поет надрывно.
Михаил Силантьев раскряжевывает хлысты.
5
Бригадир Семенов обходит лесосеку — проверяет, все ли хлысты выбраны, не разбиты ли тракторные волоки, чисты ли деляны. На полпути к вальщикам Григорий встречается с механиком Изюминым, который внезапно выныривает из сосняка; — он в черной кожаной куртке с замками-«молниями», галифе туго обтягивают икры, голова простоволоса. Он похож на ответственного работника, приехавшего в Глухую Мяту из областного центра. Семенов одет обычно — телогрейка, бродни, зимняя шапка.