Секретный террор

— О, у нас здесь, видимо, поставлена работа лучше, чем у вас. Мы имеем мощную организацию. Много наших членов среди армии и даже в коммунистической партии. Оружия сколько угодно. Так что если будет постановление съезда, то скоро можно будет начать выступление против Советов. Да, кстати, — продолжал он, — вы приготовили тезисы вашего доклада на съезде?

— Нет еще, я вообще боюсь держать у себя что-либо компрометирующее, — ответил я, а сам подумал: «Однако дело серьезное; собирается какой-то съезд».

— Приготовьте тезисы к съезду и передайте их мне послезавтра вечером при новой встрече, — предложил он мне.

Погуляв еще немного, мы попрощались. П. поплутал немного по улицам, дабы убедиться, что за мной нет наблюдения, и затем поспешил домой.

На следующее утро я сделал подробный доклад Корякову о своей встрече и беседе.

— Прекрасно, продолжайте, — сказал Коряков, потирая руки. — Я заготовлю тезисы к завтрашнему дню, и вы их передадите ему.

В назначенный вечер я пришел на место свидания раньше времени.

Тезисы доклада лежали у меня в кармане. Я расхаживал по мерзлому снегу, чтобы согреться и не подавать вида прохожим, что я кого-то жду.

В условленный час подкатили прекрасные сани, из которых вышел ожидаемый мною человек. На этот раз он был одет в военную форму. На нем прекрасно сшитая, кавалерийского образца шинель и буденовка с большой красной звездой. Он быстро подошел ко мне:

— Я очень тороплюсь. Послезавтра состоится съезд всех делегатов. У меня масса работы по организации съезда. Давайте ваши тезисы. Вам нужно послезавтра в девять часов вечера быть у городского театра. Сперва проедет мотоциклетка, а за ней следом будет идти автомобиль, который остановится около вас. Вы подойдете к шоферу и скажете пароль: «Светло», на что он ответит: «Но холодно». Тогда спокойно садитесь в машину и вас доставят на съезд.

Я не успел ничего ответить, как он вскочил в сани и помчался дальше.

«Сведения чрезвычайно важные. Я должен их сообщить немедленно», — решил я и, несмотря на поздний час, направился прямо в губчека.

Корякова не было. Он где-то на операции, иначе говоря, производил обыск и арест. Я решил пойти к самому начальнику секретно-оперативной части ЧК Хромцову и доложить обо всем.

— Войдите! — ответил голос на мой стук в дверь. Я вошел. Большая комната. На полу ковры. У стены за громадным письменным столом сидит Хромцов. Лет под сорок, с бритым полукруглым лицом, хитро бегающими зеленоватыми глазками. Стриженая голова с лысиной. Перед ним на столе куча бумаг. Настольная лампа, пара револьверов и колбаса с хлебом. На стене за его спиной висят несколько нагаек. Это и был Хромцов, одно имя которого наводило ужас на арестованных в губчека.

— В чем дело, товарищ? — обратился он ко мне, одновременно уплетая колбасу.

Настроение у него, как видно, было хорошее. Я ему рассказал подробно о своей встрече и о готовившемся съезде контрреволюционеров.

— Хорошо, до завтра времени еще хватит разделаться с этой бандой. Доложите завтра утром Корякову, и он примет меры, — сказал он и, поднявшись, направился к шкафчику у стены.

Я, считая разговор законченным, повернулся и пошел к дверям.

— Подожди! — окрикнул меня Хромцов, открывая шкафчик. — Хочешь выпить? — спросил он меня, доставая из шкафа бутылку со спиртом.

Я согласился. Хромцов налил чайный стакан и залпом выпил. Наполнив вторично, он передал мне. Я не пил долгое время, кроме того, в этот день я был голоден. Спирт ударил мне в голову; я зашатался.

— Что, слаб ты, я вижу, по этой части? — сказал Хромцов, ухмыляясь. — На, закуси, пройдет.

И он мне передал хлеба и колбасы.

Я вышел из ЧК поздно. Лунная, морозная январская ночь. Снег хрустел мягко под валенками, а выпитый спирт разливал теплоту по всему телу. На душе также хорошо. Я выполнил долг коммуниста-революционера. Я раскрыл контрреволюционный заговор.

На следующее утро я пришел на службу с приготовленным подробным рапортом о вчерашних похождениях. Не успел я открыть дверь комнаты № 8, как дружный хохот встретил меня. Не понимая, в чем дело, я обвел взглядом комнату, и — о ужас! — за столом напротив Корякова сидел мой таинственный «организатор съезда» и усмехался.

— Вот, познакомься, — продолжая смеяться, обратился ко мне Коряков. — Это мой другой помощник по секретной агентуре. Видишь ли, мы просто организовали всю эту историю, чтобы посмотреть, как ты будешь держаться и чем вообще дышишь. А теперь давай примемся взаправду за работу по борьбе с контрреволюцией.

Так проверяли и проверяют преданность молодых чекистов.

АГЕНТУРНОЕ ДЕЛО «ЛЮСЯ»

На окраине города Екатеринбурга большой участок земли, обнесенный высокой древней стеной. Внутри ограды несколько старых и новых крепких построек и обширная церковь. Двор разбит на дорожки, обсаженные деревьями, выглядевшими такими же древними и крепкими, как и постройки. Эта усадьба до революции была отведена под женский монастырь.

Ныне монашенки в большинстве разбежались, а оставшиеся несколько старушек переселились в маленький флигелек и промышляют обшиванием золотом знамен Советов.

В главном же здании был размещен кавалерийский полк, а церковь была обращена в клуб для красноармейцев.

Иконы и другая церковная утварь были вынесены на чердак и брошены на произвол судьбы. Стояла зима, не было дров, и красноармейцы рубили деревья на дворе монастыря, оголяя аллеи, несмотря на то что рядом за оградой начинался лес. Иконы же и другую утварь брали для разжигания сырых дров.

В одном из монастырских флигелей жили люди, не имевшие никакого отношения ни к монастырю, ни к красноармейцам. Это были, главным образом, мелкие советские служащие, о коих никто не заботился, или же люди, выгнанные реквизицией из своих домов и не нашедшие другого жилья, как эти старые маленькие комнатки, служившие, видимо, кельями прежним обитательницам.

В этом же флигеле жила молодая девушка Люся с маленьким братом. Потерявшая во время Гражданской войны родителей, она служила в каком-то советском учреждении и содержала себя и брата.

Не помню, как и где я с ней познакомился, но она мне понравилась своим энергичным, сильным и бойким характером. Я, видимо, также был для нее небезразличным, поэтому я часто проводил в ее крохотной комнатке свои свободные вечера.

По своей работе в губчека я имел задание вербовать секретных агентов во всех слоях населения, подходящих для информационной работы. И я решил завербовать Люсю. Я хотел этого не потому, что она могла быть полезна чем-либо, а лишь потому, что я видел ее нужду, доходившую до голода. Ведь она получала 3/4 фунта хлеба в день на двоих. Устроив же ее в число секретных информаторов, я мог бы выписывать для нее усиленный паек продовольствия из обильных запасов ЧК.

Однако в беседах с ней я не знал, как лучше приступить к этой щекотливой теме, и часто сидел в задумчивости.

— Что ты все думаешь? — как-то спросила Люся в один из таких моментов.

— Да так, дела, — ответил я уклончиво.

— Я вообще замечаю, что ты в последнее время что-то много думаешь. К чему-то готовишься. Поделись со мной, скажи, в чем дело? — продолжала она.

— Ах, что говорить! Все равно ведь не сможешь помочь!

— А может быть, и смогу. Я ведь не такая уж дура. Говори, в чем дело. Заговор какой-нибудь, что ли? — спросила она с любопытством.

Тогда я решился раскрыть перед ней карты и предложить работать для ЧК. Но прежде чем я начал свою речь на эту тему, я как-то машинально спросил:

— Скажи, Люся, кого ты больше любишь, белых или красных?

— Как тебе сказать, — задумчиво ответила она, — к белым я отношусь равнодушно, а красных я ненавижу всей душой.

Я был огорошен искренностью ее ответа. Значит, она должна ненавидеть меня. Хорошо, что она не знает, что я тоже коммунист, тем более — чекист.

Я молчал. Я не мог больше и думать о вербовке ее в информаторы ЧК.