Избранные произведения

— Чего вы-то глядите да шатуном шатаетесь?.. Начали бы с маленького…

— Что начали?

— Да с подрядца… Знакомые инженеры есть?

— Есть!

— Так в чем же дело? Упросили бы сперва песочек возить дозволить…

— А деньги?..

— Денег не надо… Денег дадут на начало, если сойдетесь с инженерным начальником… Они народ теплый! Ну, разумеется, надо к нему в душу въехать!.. Дали бы вам песочек, дело это не мудрое — легко тысчонок пять зашибить; а там камешек доставлять бы взялись, а после камешка можно и земляные… Башка ведь есть, так зевать нечего… Разве лучше мыкаться так по ветру?

— Неумелый я, — говорю, — да и полагаю в подряды не соваться…

— Либерально, либерально! Вы, может быть, литературой пробавляетесь? Слыхал я что-то такое про вас. Только позвольте спросить, смысл есть ли в этом? Вы откажетесь, а какой-нибудь жидюга возьмет!.. И отчего он, а не вы? И отчего вы будете волочить копеечную жизнь, как вся ваша братья литераторы, а он будет десятками миллионов ворочать?.. Бросьте вы эти вздоры, батюшка… бросьте! И знаете ли что? Возьмем-ко мы пополам песочку, а?.. Вы бы попросили кого следует… Идет, что ли?..

Собеседник пристально, долго так и внимательно поглядел, улыбнулся презрительною улыбкой и проговорил:

— Рохля вы, рохля… больше ничего!

Зазвенел первый звонок, и мы разошлись.

Очерки общественной жизни

Каких только проклятий не выслушал в последние дни «гнилой», «развращенный» и «промозглый» Петербург от своей старинной недоброжелательницы — «порфироносной вдовы», белокаменной старушки, в лице ее вдохновенных пророков! Они теперь единственные люди, которые пророчествуют тем свободнее, чем свободнее другие молчат. Они одни знают пути… Они одни знают, в чем счастие России! Тряхнув стариной, когда, по их словам, так привольно жилось в нравственном единении бояр и дьяков с «людишками» и «холопями», и не испугавшись даже того, что́ скажет «княгиня Марья Алексеевна», они договорились до… до совета защитникам подсудимых нарушить основы правосудия… «Какое правосудие! Упразднить правосудие!» — кричат они в каком-то умоисступлении.

И всё это говорится, конечно, от имени России, и так как Россия возражать наверное не станет, то никто и не мешает этим апостолам на страницах своих органов являться в качестве специальных уполномоченных всего русского народа…

Но послания, в которых наши апостолы призывали на Петербург громы земные и небесные, как видно, оказались недостаточны, чтобы образумить неверных… Надо было Москве приехать в Петербург и пламенным словом тронуть каменные души… И Москва приехала в лице пророка «Руси», И. С. Аксакова, и тронула каменные души. Несмотря на отвращение его к «зараженной атмосфере», он самолично явился в гнилой город и стал проповедывать крестовый поход против света и истины.

Надо думать, на этот раз пророк остался доволен Петербургом, который он видел на экстренном заседании славянского общества. Он тут встретил свою «Москву», и проповедь его произвела впечатление. Увлекшийся мраколюбец говорил на ту же туманную тему о единении, о лжеучениях Запада, которую он эксплуатирует в своей «Руси». Он предавал анафеме либералов и радикалов, он бросал в глаза собравшейся публике свою собственную историю, по которой Рюрик был призван единодушно всем русским народом. Он грозил кровавым хаосом, упреками, что интеллигенция забыла бога и Христа. Он убеждал скорее, чем доказывал, что у русского народа никогда не было антагонизма с властью, что отношения эти всегда зиждились на добровольном признании, сознательном, произвольном, а не вынужденном. Опираясь на такое положение, он разгромил тех, кто увлекается западными формами и, в конце концов, горячо заключил, что «этому не бывать»…

И оглушительные рукоплескания были ответом на эту полумистическую проповедь о боге и Христе, о тлетворной интеллигенции, о единении и любви…

— Этому не бывать! — повторяли слушатели.

Но да не радуется вдохновенный пророк тому, что слово его произвело впечатление… Радоваться рано, и вот почему: сто́ит припомнить только, чему и кому не аплодировала публика, чему и кому она только не сочувствовала, и затем так же скоро забывала, как скоро увлекалась. «Сербское» возбуждение еще у всех в памяти. Она очень шатка в своих мнениях, известная часть публики, и поймать ее на фразу легко, особенно во времена чуть ли не повального недоразумения, когда только одна сторона может высказываться, а другая должна ожидать конца ее речей…

— Отличная речь… ах, что за речь! — говорила мне на другой день одна знакомая барыня.

— Что же именно вам в ней понравилось?..

— Всё… всё… И голос, и призыв к богу… Мы ведь, в самом деле, бога забыли…

— Ну, а еще что?..

— Вообще… И главное — так это хорошо… Кровавый хаос и стена, на которую надо опереться… Обноски цивилизации, одним словом… «этому не бывать»… И ка́к он это сказал!

Много ли, мало ли в числе слушателей г. Аксакова было таких, как дама, о которой я вспомнил, судить не берусь; но если их было довольно, то поставь г. Аксаков в образец мирного и благоденственного жития хоть Китай, и тогда гром рукоплесканий был бы наградой оратору. Искренность подкупает, вера невольно трогает людей, имеющих такие же смутные понятия о предмете, как и сам проповедник… Расплывчатость, неопределенность, какая-то туманная даль, разукрашенная подложной историей, может действовать на нервы и заставить на время забыть слушателя даже краткий учебник истории г. Иловайского.

Нынче чуть ли не ежедневно читаешь эти два слова: «интеллигенция» и «народ». Кто такое «интеллигенция» и кто такой «народ», едва ли вам объяснят публицисты, противопоставляющие одно другому. По их словам, как будто выходит, что и Разуваев народ, а Грацианов — интеллигенция. Выходит, какое-то вавилонское столпотворение.

И что замечательно: больше всего кричат во имя блага народа те самые люди, которые не мало потрудились во вред ему и едва ли не более всех старались разъединению между ним и той частью интеллигенции, которая искренно хотела служить народу. Теперь «Московские ведомости» распинаются, конечно, за народ; а давно ли они, по поводу известного процесса, обвиняли защитника за то, что он на суде развернул правдивую картину положения мужиков?.. Те же нынешние народолюбцы, после процесса генерала Гартунга, между прочим, написали следующие строки по адресу московской прокуратуры:

«Обвинение должно поступать несравненно осторожнее и осмотрительнее, когда речь идет о привлечении к суду человека, пользующегося известностью и занимающего видное положение в обществе, чем при возбуждении уголовного преследования против лиц темных, которым терять нечего»…

Такие различения — старая, знакомая всем песня. В одном случае — хвалится за добродетель и терпение русский народ, является образцом всех добродетелей, а в другом — это, мол, пушечное мясо или платежная сила, самим богом назначенная для уплаты податей и недоимок… Много разговаривать тут нечего!

И теперь, когда слова об «единении» повторяются с какою-то наглой назойливостью и как бы в упрек либералам, все эти апостолы словно забыли, что именно в России стремление к этому единению (и притом бескорыстнейшее) является заметным веянием, характерным для последнего времени. Оно сказывается не только в частных фактах, но даже и в различных общественных собраниях.

Но эти-то самые стремления и подвергались жесточайшим гонениям со стороны тех самых пророков, которые теперь находят нужным вспомнить о народе и осмеливаются говорить от его имени. Надо обладать слишком слабой памятью, чтобы забыть об этом, и разве расчет на то, что бесцеремонности (эти пути не заказаны) позволяют им с таким апломбом громить интеллигенцию, очутившуюся между двух стульев, в положении поистине трагическом — вынужденного молчания. Кто живал в провинции, тот знает, во что обходится желание быть полезным… Летопись представила нам немало фактов того, что даже самая скромная деятельность на поприще «единения» мирового судьи, врача, учителя и т. п., деятельность, не имеющая ничего общего с чем-нибудь преступным, подвергалась преследованиям, так что, в конце концов, такого рода представитель интеллигенции в самом деле находился в невозможном положении… Скромно работать в намеченной им сфере он не может, не рискуя навлечь на себя подозрений; присоединиться к победоносному стану или воинствующему — мешает чувство брезгливости и отвращения… И вот, остается этот воистину несчастный пасынок без всякого дела, ждет не дождется, когда же наконец и он может служить своему скромному делу, не видя за собой проницательного взгляда иногда дьячка, имеющего возможность мимоходом разбить человеческое существование…