Гусар на крыше

Голоса нет. Больной говорит лишь вздохами. У дыхания — тошнотворный запах, который невозможно описать, но который, однажды ощутив, нельзя забыть.

Наконец приходит спокойствие. Смерть недалека.

Мне случалось видеть, как больной, выйдя из коматозного состояния, садится на своем ложе, в течение нескольких секунд ловит воздух: подносит руки к горлу, демонстрируя этой столь же мучительной, сколь и выразительной пантомимой невыносимое ощущение удушья.

Глаза закатываются; их блеск исчезает, даже сама роговица как будто уплотняется. Приоткрытый рот позволяет видеть распухший, покрытый язвами язык. Грудь больше не поднимается. Несколько вздохов. Все кончено. Он знает, что следует думать о внешних проявлениях приличия.

ГЛАВА XIV

Анджело и молодая женщина провели ночь у огня в креслах. Утром небо было ясным.

— Вы находитесь в десяти лье от Гапа, — сказал им их хозяин, — заблудиться невозможно. Спустившись отсюда, вы увидите семь-восемь домов, которые местные жители называют Сен-Мартэн-ле-Жён, а между этих домов перекресток, где тропинка, по которой вы идете, вливается в проселочную дорогу. Все проще простого. Вы идете по этой дороге направо, пять лье ходьбы по совершенно здоровой местности, где и не пахнет холерой, и вот перед вами обрывистый край плато. В каких-нибудь ста метрах от вас внизу на проезжей дороге — Гап. Спускайтесь и садитесь на обочине. Два дня назад там еще ходил дилижанс. Застав нигде нет. А если у вас есть кое-что в кошельке, то идите до деревушки в каштановой роще. Там один человек держит почтовых лошадей.

Он дал им с собой маленькую бутылочку рома и горсть кофейных зерен.

Все было так, как он им сказал. Жители Сен-Мартэн-ле-Жён были заняты своими делами. Один, сидя на земле, точил косу; другой, взглянув на небо, сказал Анджело, что еще три дня будут солнечными.

Было тепло. Осенью случаются дни, когда кажется, что наступила весна. Плато, поросшее жесткой, блестящей после вчерашнего дождя травой, сверкало, как море. От корней можжевельника и букса поднимался ласкающий обоняние грибной запах. Легкий, будто пронизанный холодными стрелами ветер придавал воздуху бодрящую силу. Даже мул был доволен.

Молодая женщина шагала бодро и так же, как и Анджело, восхищалась прозрачностью неба, красотой теряющихся в тумане горных массивов цвета камелий, к которым они направлялись.

Здесь они впервые за долгое время увидели пугливых ворон; потом встретили пешехода, возвращавшегося из Сен-Мартэна с мешком хлеба за спиной. Это уединение дышало радостью.

Даже когда после нескольких лье пути все следы человеческой жизни исчезли и наши путешественники углубились в лес низкорослых и корявых сосен, свет, воздух и запахи земли по-прежнему вселяли в них бодрость. Впервые за столько дней путешествие доставляло им удовольствие.

— Нам уже немного осталось, — сказала молодая женщина.

— Мне понадобится еще не меньше двух дней, чтобы очутиться по ту сторону этих прекрасных гор цвета камелий.

— Я надеюсь, что вы проведете в Тэюсе хотя бы два дня. Должна же я отблагодарить вас за помощь. И потом, вы никогда не видели меня в длинном платье, если не считать того вечера в Маноске, когда я надела вечерний туалет совсем не для того, чтобы понравиться вам.

— Я проведу в Тэюсе столько времени, сколько нужно, чтобы купить лошадь, и, ради Бога, не считайте это недостатком вежливости или бесчувственностью: в длинном платье, особенно когда вы его надеваете для кого-то специально, вы должны быть неотразимы. Но дело не только во мне. Дело в свободе, за которую я должен сражаться.

Радостное настроение пробуждало в нем его давнюю страсть, и он стал говорить о том, что мечтает посвятить свою жизнь борьбе за счастье человечества.

— Это благородное дело, — сказала она.

Он догадался взглянуть на нее, чтобы убедиться, что в ее словах нет иронии. Но она была серьезна, даже, пожалуй, слишком.

Она стала рассказывать о своей золовке, весьма эксцентричной, но очень доброй пожилой даме, немало натерпевшейся в молодости от своего очаровательного мужа. Замок Тэюс, несмотря на свой деревенский вид, имеет массу достоинств. Его сельские террасы возвышаются над руслом Дюранс, которая в этом месте мчится бурным потоком, окруженная причудливыми горами. Подходящих лошадей он может найти по соседству в деревне Ремоллон. Лошади на все вкусы, только выбирай.

Анджело извинился. Ну конечно же, он сам будет просить о гостеприимстве мадам де Тэюс.

— Это также и мое имя, — уточнила она.

Ну так, стало быть, он будет просить о гостеприимстве обеих мадам де Тэюс, а младшую мадам де Тэюс он будет слезно молить появиться в длинном платье и во всем блеске ее красоты.

«Лошадь надо выбирать очень внимательно, — думал он. — Может быть, именно на этой лошади мне доведется совершить какой-нибудь героический поступок, как только я пересеку границу. А это уже не шутки».

В полдень они сделали привал на залитой солнцем пустынной поляне; приготовили чай и отдыхали около часа. Они сидели под сосной на холмике из мягких и теплых иголок. Простиравшееся перед ними залитое светом плато, окруженное воздушными силуэтами гор, казалось чудесной голубой чашей, наполненной расплавленным золотом. Молодая женщина закрыла глаза и задремала. Она спала и даже трогательно посапывала во сне, когда Анджело разбудил ее.

— Мне очень жаль, — сказал он, — но нам затемно нужно добраться до этой большой дороги. Мы пойдем к станционному смотрителю, и вы будете спать в постели. Ну же, последнее усилие.

Он предложил ей снова сесть верхом на мула. Она решительно воспротивилась и двинулась вперед, еще не совсем проснувшись, но с очаровательной улыбкой.

Незадолго до наступления ночи они добрались до края плато. Все было так, как им говорил их вчерашний хозяин. Большая дорога шла в каких-то ста метрах под ними.

— А вот и тополиная роща, — сказал Анджело, — и дома. И станционный смотритель.

Она растерянно смотрела на него. И прежде чем он успел крикнуть: «Что с вами? Полина!», у нее на лице мелькнул отблеск очаровательной улыбки и она упала, медленно сгибая колени, нагнув голову, с безжизненно повисшими руками.

Когда он бросился к ней, она открыла глаза, явно пытаясь сказать что-то, но изо рта у нее вылилось что-то белое, свернувшееся, похожее на рисовую кашу.

Анджело сорвал вьюк с мула, расстелил на траве большой плащ и уложил на него молодую женщину. Он попытался заставить ее выпить рома. Затылок уже стал жестким, словно деревянным, и тем не менее вздрагивал, будто сотрясаемый доносящимися из глубины мощными ударами.

Анджело прислушивался к этим странным призывам, на которые откликалось тело молодой женщины. В голове у него не было ни одной мысли. Он понимал только, что наступает вечер и что он один. Наконец у него мелькнула мысль о «маленьком французе», но как о чем-то совершенно ничтожном. Тогда он оттащил тело молодой женщины подальше от дороги. В этих краях, еще не затронутых эпидемией, первая жертва могла вызвать непредсказуемый всплеск эгоистической ярости, и он вспомнил о человеке с мешком хлеба за спиной, которого они встретили утром на этой самой дороге…

Он снял с молодой женщины сапоги. Ноги уже одеревенели. Икры вздрагивали. Под кожей выступали напряженные мышцы. Из забитого подобием рисовой каши рта вырывались короткие, пронзительные стоны. Он заметил, что губы приподнимаются над зубами и на лице молодой женщины появляется жестокий и даже хищный оскал. Щеки ввалились и вздрагивали. Он изо всех сил начал растирать ледяные ноги.

Он вспомнил о той женщине, за которой он ухаживал в карантине в Пэрюи. Тогда ему понадобилось проворство пожилого господина, чтобы раздеть ее. Нужно было раздеть Полину. Нужно было развести огонь, разогреть большие камни. А он не решался перестать растирать ноги, которые по-прежнему были как мраморные.

Наконец он сказал себе: «Если я обо всем этом буду думать, я пропал. Надо все делать, как положено». Он внезапно почувствовал, что у него не осталось никакой надежды. Он встал, снял с мула вьюк и вытащил оттуда всю тяжелую одежду, которая могла дать хоть немного тепла. Он нашел достаточно хвороста и даже большой сосновый пень. Развел костер, согрел большие камни, положил что-то вроде подушки под голову Полины. Ее лицо стало неузнаваемым, а голова показалась ему удивительно тяжелой. Струившиеся между пальцев волосы были шершавыми, словно опаленными жаром пустыни.