Страница 50 из 88
В 1844 году правительство выпустило указ об уничтожении кагалов. Фактически это был конец общинной автономии: все дела передавали в ведение полицейских учреждений, городских дум и ратуш, и выборного кагального управления больше не существовало. Но правительство не желало отменять специальные еврейские налоги и особую форму рекрутской повинности, и для этой цели сохранили ответственных за рекрутский набор и сборщиков податей, которых продолжала назначать община. Средства с коробочного сбора подпадали теперь под контроль местных властей, и община не могла уже распоряжаться ими по своему усмотрению. Из этих сумм первым делом покрывали долги по государственным налогам, затем брали на содержание казенных училищ, на поощрение земледелия, и только остатки шли на нужды общины.
Затем подошла очередь "разбора" - самой, пожалуй, жестокой меры воздействия. Евреев России решили разделить на два разряда - "полезных" и "бесполезных". "Бесполезные" обязаны были в короткий срок обратиться к занятиям земледельца или ремесленника, иначе против них обещали применить самые жестокие репрессивные меры. Этот насильственный способ "обращения к полезному труду" вызвал возражения даже среди высших сановников. Новороссийский генерал-губернатор называл эту меру "кровавой операцией над целым классом людей", которые будут обречены на гибель безо всякой пользы для страны. Он писал в Петербург: "Самое название "бесполезных" для нескольких сотен тысяч людей, по воле Всевышнего издревле живущих в империи, и круто и несправедливо… Многочисленные торговцы считаются бесполезными и, следовательно, вредными, тогда как они мелкими, хотя и оклеветанными промыслами помогают с одной стороны промышленности сельской, а с другой - торговой". Но возражения не помогли, не помогли и просьбы Государственного Совета об отсрочке, и в ноябре 1851 года Николай I утвердил "Временные правила о разборе евреев".
По этим правилам все еврейское население разделили на пять разрядов: купцы, цеховые ремесленники, земледельцы, "мещане оседлые" и "мещане неоседлые". "Бесполезными" были признаны "неоседлые мещане", которые не владели недвижимой собственностью. В эту группу попало подавляющее большинство еврейского населения черты оседлости - мелкие торговцы, приказчики, извозчики, канторы, резники, меламеды, синагогальные служители, посредники, чернорабочие и лица без определенных занятий. Даже многие ремесленники попали в эту категорию, потому что они не состояли в ремесленных цехах и не имели свидетельств о знании ремесла. "Для обуздания тунеядства" правительство готовило против "бесполезных" особые полицейские меры; несколько лет подряд новый закон о "разборе" пугал сотни тысяч людей, но затем подошла Крымская война, когда было уже не до евреев, и этот закон так и остался на бумаге.
В марте 1846 года в Петербург приехал из Англии Мозес (Моше) Монтефиоре, баронет, верховный судья Лондона, знаменитый на весь мир защитник угнетенных евреев. Незадолго до этого ему удалось спасти от казни евреев Дамаска и снять с них обвинение в ритуальном убийстве, и теперь он приехал в Россию, обеспокоенный положением единоверцев. С собой у него было рекомендательное письмо от английской королевы, и в Петербурге его приняли с исключительными почестями. Он беседовал с министрами и лично с Николаем I и писал в Лондон, что император принял его "очень благосклонно и терпеливо выслушал все доводы". Николай I посоветовал Монтефиоре объехать край с еврейским населением и представить ему затем свои замечания и предложения. Монтефиоре пробыл в Петербурге две недели, молился с солдатами-евреями в маленькой солдатской молельне, а затем отправился в обратный путь. Он посетил Вильно, Варшаву и другие города черты оседлости, и повсюду евреи оказывали ему восторженный прием. Его называли "Божьим посланником"; раввины и самые уважаемые люди выходили ему навстречу; отпечатали в огромном количестве портреты Монтефиоре и сопровождавшей его жены, которые затем - на протяжении десятков лет - висели в домах у евреев.
Паулина Венгерова писала в "Воспоминаниях бабушки": Монтефиоре въехал в Вильно "среди целого моря человеческих голов, над которым высилась коляска…, - толпа, казалось, вносила дорогих гостей на своих плечах. Полиция не могла остановить стихийного движения. В городе все улицы были запружены народом, скопившимся даже на крышах. Торговые люди забыли про дела, ремесленники покинули мастерские… Монтефиоре осаждали толпы просителей, и он роздал бедным за несколько дней своего пребывания огромные суммы денег… Приходили к нему из окрестностей Вильны и бедные евреи, которым грозило выселение из деревень. Они плакали, рассказывая о надвигающихся бедствиях, и Монтефиоре отнесся к ним с глубоким сочувствием, разделяя их горе, обещая употребить все свои силы, чтобы предотвратить несчастье".
Местное начальство также выказывало гостю из Англии свое уважение. "Монтефиоре с женой отправились в собственной коляске, украшенной гербом с надписью "Иерусалим", на званый банкет к генерал-губернатору, - вспоминала Венгерова. - В мощной и видной фигуре сэра Мозеса Монтефиоре, одетого в красный, расшитый золотом мундир английского шерифа, со шпагой, украшенной брильянтами, в шляпе со страусовыми перьями, трудно было узнать скромного благочестивого старого господина в простом черном сюртуке, который так ревностно молился накануне в синагоге… Монтефиоре и его жену обступили густой толпой, так что генерал-губернатору пришлось сдерживать своих приглашенных и потребовать от них более почтительного отношения к иностранному гостю. "Помните, - объяснял он им, - что этот господин пользуется расположением английского двора и имеет влияние даже в политике". Один польский граф обратил внимание общества на драгоценности, которые носила леди Монтефиоре, и утверждал, что каждая из ее серег дороже стоит, чем все поместья многих магнатов. Были в обществе и люди, раздосадованные вниманием, которое выказывали "приезжему еврею", и они не скрывали своего неудовольствия".
Из Лондона Монтефиоре прислал в Петербург свои записки о положении российских евреев и способах оказания им необходимой помощи. Не евреи должны добиваться равных прав своим "добрым поведением", писал он, но власти обязаны предоставить им эти права, без которых никакой народ не сможет достичь преуспеяния. Только от равноправного гражданина можно требовать исполнения обязанностей, налагаемых обществом, и потому Монтефиоре просил предоставить евреям "равноправие со всеми прочими подданными". Николай I прочитал его записки и просил передать "сиру Монтефиоре, что доколе в нравах евреев не произойдет желаемого преобразования, нельзя вдруг уничтожить поставленных противу евреев остережений и изъятий…" Император признал, однако, что в этих записках "есть замечания справедливые… Но когда Монтефиоре говорит о попытке сравнения прав евреев с христианами, то это допустить не можно, и я на свой век этого не допущу".
4
Сразу же после вступления на престол Николай I распорядился "всех евреев, проживающих в Петербурге без дела, немедленно выслать, а о прочих составить точный список". Из этого списка следует, что в 1826 году жили в Петербурге временно, по паспортам губернаторов, двести сорок восемь евреев. И среди них - двое портных, сапожник, учитель музыки, золотых дел мастер, скорняки, настройщики фортепьяно, три мастера по изготовлению курительных трубок, мастера по производству зонтиков, шлифовальщики, красильщики мехов и каретники. Жил там и раввин из Могилева, жили купцы с приказчиками, а также зубные врачи и акушерки, про которых было сказано, что "немалое число врачей и повивальных бабок из евреек состоят на государственной службе и продолжают оную с похвалой".