Зона отдыха

К обеду весь цех знал в подробностях. К концу смены – завод. В проходной подходят, глядят, удивляются, а мы все гордые, мы важные, будто и нам нипочём.

– Это еще что мужики! Это всё ништо. Самое оно только начало.

А назавтра исчез Полуторка. Пропал без следа. День нет, неделю, месяц. Надо бы проведать, да всё не с руки. Вдруг приходит: морда скучная, сам квелый, исхудал до косточек.

– Васёк, ты где пропадал?

– Где, где. В дурдоме.

– Чего?!

– Ничаво.

Потом раскололся. Куда ты от нас денешься?

– Ребяты! – говорит. – Володя! Коля! Иван! Прихожу домой – выпить охота. Дай, думаю, учудю, авось Кланька четвертинку поставит. Разделся догола, сижу как турка, с гитарой. Шапка на голове, папироска в зубах: вся на мне одежда. Кланька придет, ухохочется – и в гастроном. Тут дверь скрып-скрып... Как вдарю по струнам, как заору: "Хороша я, хороша, да плоха одета…" А дверь скрып-скрып, скрып-скрып... Нате вам: теща на пороге, мымра мелкозубая. Как заорет! Как заверещит! Будто стружку с нее дерут. И бежать. Я себе сижу, зябну, чего делать – не знаю. Вроде ба, слазить пора, да вдруг Кланька придет, бутылку выставит... Тут крик: "Эвон он! Эвон!" Прибегает теща, а за ней два мужика в халатах, амбалы красномордые, хвать меня на носилки да в машину. Я им: мужики, вы чаво? Я жа здоровый. А они: чаво, чаво – ничаво... Я им: мужики, я жа пошутил! А они: ты пошутил, теперь мы пошутим... Месяц в дурдоме лежал, в склянки пузырил, жопу под уколы подставлял. Ты, говорят, дурак, тебя на запоре держать надо. Ну и держите, мне чаво? Кормить кормят, гулять выводят, Кланька прискочит, бутылку через забор сунет. Худо ли? Видят они: дурак, дурак, а не дурее других. Пошел, говорят, отсюда, только место занимаешь. Готовься, говорят, к выписке.

Поржали мы с радостью, потом спрашиваем:

– Чего ж ты тогда, Васёк, такой скучный? Отчего на тело слинял?

А он:

– Ребятки! Золотые мои! Я жа опять учудил! Под выписку…

Тут дело к обеду. Мы ему:

– Пошли, Васёк, выпьем. Отметим возвращение. Там и доскажешь.

А он:

– Нельзя мне, ребятки. Под страхом смерти.

– Как так?

– А так... – и сам чуть не плачет: – Вы, ребятки, пейте себе, а я глядеть стану. Глядеть мне разрешается. И закусывать тоже. Во мне теперь, ребятки, рефлекс тазика.

Мы, конечно, удивляемся:

– Больно мудрёно говоришь. Чего это такое, Васёк, рефлекс тазика?

– А это такое, ребятки, – не приведи Господь.

Мы наливаем – он отворачивается. Мы пьем, он жмурится. Мы закусываем, он рассказывает.

Дело к выписке, не сегодня завтра, а Кланьки уже нет. Нет Кланьки день, нет Кланьки другой, а выпить охота. Вот он и бродит по садику, жаждой мучается, а за загородкой, на воле, мужик гуляет. Нормальный мужик, степенный, в достатке. Он к нему:

– Мужик, а мужик! Угости, будь другом.

А тот:

– Ишь, какой шибкий. А ты мне чего?

– Чаво, чаво – ничаво... Выйду отдам.

А тот:

– Когда ты выйдешь? Тебя, дурака, всю жизнь держать будут.

И пошел.

Полуторка слюну сглотнул и вслед:

– Мужик, а мужик! Купи у меня чего...

Мужик засомневался:

– А чего у тебя есть?

– А всё, – говорит, – есть. Чего хошь. Вон, дом стоит: хошь ванну вынесу, хошь унитаз, хошь чего хошь.

Мужик подумал и говорит:

– Плитка мне нужна. Облицовочная. Плитку для ванной достанешь?

А Полуторка:

– О чём речь! Сколько тебе?

Тот прикинул:

– Штук двести. Только не белую – черную. Белую задаром не надо.

– Это, – говорит Полуторка, – сложнее. Чёрная – она реже встречается. За черную дороже.

– Сколько?

– Три литра.

– Два.

– Два с закуской.

– Годится.

Сбегал мужик домой, приволок зубило с молотком, напильник, уговорился сойтись ночью, на том же месте.

Вечером все спать полегли, сестричка дверь замкнула и на боковую, а Полуторка не спит – ждет, и напильник наизготовку. Перепилил прут в окне, во двор вылез, перепилил в другом окне – в коридор влез, пошел по туалетам шастать. Нет черной плитки – есть белая. Насилу нашел: при кабинете главврача. Личный его туалет весь как есть в черной плитке. Штук там, не соврать, пятьсот! Литров на шесть потянет, с закуской.

Приставил зубило ко шву, вдарил молотком: плитка об пол – и вдребезги! Дело так не пойдёт: одному бить, другому подхватывать.

Побежал в палату, растолкал соседа-дурака да говорит:

– Покурить желаешь?

– Желаю, – мычит.

– Идём, дело есть.

Привёл дурака в туалет, показал чего надо.

– Вот, – говорит, – с этой стенки собьешь, да с той. Потом и покуришь.

Тот хватанул инструменты, как даст молотком! – плитка в пыль, стена в прогиб, дом, и тот вздрогнул.

– Эй, ты, дурак, потише!

С пятой плитки приноровились – и пошло, и поехало. Плиточки по одной отскакивают, Полуторка перехватывает, в стопочки складывает. Отсчитал двести:

– Стой,– кричит, – хватит!

А тот щелкает да щелкает. Плитку за плиткой. Две стены оголил, за третью взялся. Дурак – он дурак и есть. Врезал ему по затылку, он и встал.

– На, – говорит, – сигаретку. Кури.

Перетаскал стопки к забору, а мужик тележку катит. Этот ему плитку через щель, тот – бутылки с закуской.

– Всё?

– Всё.

– По-честному?

– По-честному.

– Будь здоров, мужик. Чего надо еще – заходи, сделаем.

Забрался в кусты, в невидное самое место, к утру всё и выжрал. Два литра с закуской.

А утром – крик! Утром – вой! Дурак в туалете покурил себе, покурил, да и пошел дальше плитку сшибать. В этом сшиб, в другой перебрался: к утру все туалеты оголил. У сестер сон крепкий, не услышать.

На рассвете хватились: в туалете шум. Дурак плитку щелкает. Весь в пыли, глаза горят: не подступиться! Его на пол валят, ему руки крутят, а он орет:

– Покурить давай... Покурить... Заработано!

А Полуторка из кустов идет, ноги заплетаются:

– Чаво это – покурить... Тебе, – говорит, – уже дадено. Будет с тебя.

Тут всё и открылось. Обиделся главврач за свой туалет, и запихали Полуторку в другое отделение. Лечили его от дури, стали лечить от пьянства. Принудительно.

– Ребяты! – поет.– Володя! Коля! Ванюша! Сергей! У них там комната. Полки набиты. Бутылки стоят. Ни хрена, говорю, живете! Тут тебе и белая, тут красная, одеколон, политура – уходить не надо.

А врач мне:

– Ты и так не уйдешь. Чего пить станешь?

Я ему:

– А чего дашь?

– А чего хошь.

Гляжу: вроде, не врет.

– Этого, – говорю, – и вон того.

Наливают мне стакан белого, наливают стакан красного. Сажусь я себе за столик: всё культурненько, как в пельменной. А врач:

– Минуточку, – говорит, – мы вам укольчик сделаем.

– Делайте. Хоть пять. Вместо закуски пойдёт.

Сестра мне в руку тык! – и порядок. А за другими столами сидит всякая шелупень, в стаканах водка, одеколон, политура, кто привык к чему, и в ногах у каждого тазик. Гляжу – и у меня тоже.

– Это, – спрашиваю, – зачем?

– Это, – говорят, – потом. Пусть постоит.

Ну, ладно. Врач командует:

– Поехали!

Все выпили, и я выпил. Нормальная водка, что на воле, и красное не хуже. А врач гуляет по комнате, руки за спину, и говорит громко, будто диктует:

– Водка – плохая вещь! Водка очень плохая!

Я ему:

– Чаво это плохая? Хорошая.

Он говорит:

– Налейте ему.

Я говорю:

– Налейте.

И еще стакан. И шелупень вокруг тоже по стакану.

Врач опять за свое:

– Водка – яд! Водка вредна для здоровья!

А я:

– Чаво это вредна? Откуда тебе знать, очкарик?

Гляжу, мужик сбоку посерел весь, согнулся и всё назад, в тазик вывалил. И другой за ним. И все.

Я им:

– Мужики, вы чаво? Первый раз, что ли?

Тут чую: что-то не так. Внутри, вроде, шелохнулось. Я к врачу:

– Ты чего, гад, в водку подмешал? Меня с четырех стаканов не тошнит, а тут...

И замолк Полуторка, и заскучал, будто вспомнить тошно.