Смерть геронтолога

Кладбище видно с балкона. На соседнем холме. Через долину скорби. Громоздятся подпорные стены‚ террасы раскиданы на возвышениях‚ неприметные камни поднимаются над могилами‚ среди которых Боря высматривает ту‚ единственную – без бинокля не разглядеть. Соня соседствует рядом‚ словно выглядывает с ближнего холма‚ ладонь приложив козырьком: что ест Боря‚ как выглядит‚ не занашивает ли воротник у рубашки. Боря к этому уже привык‚ к незримому ее присутствию‚ да и Соня‚ быть может‚ привыкла‚ – так Боре кажется. И взгляд перед сном поверх долины‚ во всякий вечер: "Соня‚ спокойной ночи!"‚ – но есть ли там ночь? Взгляд после пробуждения: "Доброе утро!"‚ – есть ли у нее утро? Сказали бы ему по случаю: "Всевышний насылает бедствие‚ чтобы увеличить награду в будущем мире". Сказал бы Боря: "Свобода выбора‚ – что с ней? Есть она у меня или нет?" Сказали бы ему: "Есть у тебя свобода выбора‚ – как ей не быть?" Сказал бы Боря: "Тогда так. Верните мне Соню. На пару десятков лет. А награду в том мире сократите". Сказали бы ему: "Да ты‚ брат‚ кощун..."

В один из дней Боря говорит:

– Послушай‚ Соня. Эта история тебе понравится.

Дело к вечеру. Тянет с гор ветерок. Камень холодит снизу. Пусто на кладбище и одиноко; красный шар заваливается за деревья‚ которые сонливо шевелят листьями‚ словно укладываются на покой. Есть такие‚ что уверяют: с приходом избавителя исчезнет смерть на земле. Есть – уверяют иное: умрем на три дня только и оживем заново. Борю устраивает любой вариант. Боря начинает неспешно:

– В одном местечке‚ в одном крохотном местечке Украины или Белоруссии – какая разница? – жил бедный еврей. Он много работал‚ он тяжело работал с утра до ночи‚ чтобы прокормить семью‚ но всегда находил время сходить в лес‚ нарубить дров‚ принести в дом молитвы‚ чтобы там было тепло даже в самый трескучий мороз. Однажды раввин сказал ему: "Гершеле‚ ты хороший еврей. Ты добрый‚ богобоязненный человек‚ и после смерти непременно попадешь в рай". – "В рай – это прекрасно‚ – сказал Гершеле. – Но что там делать?" – "Ты будешь сидеть на золотом стуле и слушать речи праведников". – "А что с моей женой? – спросил Гершеле. – Что с Рохеле?" – "Твоя жена будет сидеть у твоих ног и тоже слушать праведников". Так сказал раввин‚ который знал всё. Ночью Гершеле не мог заснуть и думал‚ думал‚ думал... Как же так? Его Рохеле мучилась рядом с ним всю эту жизнь: вместе голодали‚ вместе холодали‚ а после смерти он будет сидеть на золотом стуле‚ а его жена – на полу? Это несправедливо. Гершеле вздыхал‚ ворочался с бока на бок и посреди ночи придумал‚ что надо сделать. Он разбудил Рохеле и сказал: "Знаешь что? Есть выход. Ты худая‚ я тоже худой... Не беспокойся‚ Рохеле‚ я потеснюсь. Я потеснюсь‚ Рохеле‚ и мы уместимся на одном стуле..."

8

Окна под крышей остаются темными‚ окна его укрытия. К полуночи Боря решает:

– Пора исчезнуть. Запрятаться во мраке. Остановить первую машину: пусть умыкнут в незнакомые улицы.

Он так и делает. Поднимает руку‚ и первая машина останавливается. Не машина – автобус.

– Тебе куда? – спрашивает водитель.

– А тебе?

В руке сумка с веревочной лестницей. На всякий случай.

– Мне‚ собственно‚ никуда. Служба перевозок. Для блуждающих душ.

– Боже! – шепчет Боря в сладостном ужасе. – У него закрытые глаза... Что это и отчего это?

Едут.

– Ты не сбился с маршрута?

– Сбился. Давно сбился. Следующая остановка – нигде.

Автобус полон. В автобусе все места заняты.

– Кто они? – интересуется Боря.

– Населяющие одиночество. Которые не могут уже друг без друга. Друг с другом тоже пока не могут.

Сидят попарно Лёва и Броня‚ Ицик и Ципора‚ Нюма‚ Авива‚ Давид Мендл Борух с женой Ханой – на руках младенец‚ их дети до середины автобуса‚ прочие разные‚ в темноте неприметные‚ которые будят Кугеля по ночам‚ подступают и обступают – в томительной неловкости незавершенных отношений. С заднего сиденья призывно машут рукой.

– Геронтолог Сасон‚ – разъясняет водитель.

– Он разве не...?

– Не-не.

Боря возбуждается сверх меры:

– Это я их сотворил! Я‚ это я! Лёву соединил с Броней‚ Ицика с Ципорой...

Бегает по проходу‚ хватает за руки‚ трогает собственные творения – отражением чувств‚ надежд‚ опасений‚ а они выглядывают в молчании несогласия‚ как интересуются: что дальше?

– Ты Кугель? – спрашивает водитель.

– Кугель.

– Садись давай. Вези нас.

– Я не умею.

– Умеешь‚ умеешь...

Эту женщину зовут Авигайль‚ и Боря сходит с ума от прелести ее совершенств. Возле нее – как нарочно – пустое место.

– У тебя хупа была? – спрашивает она.

– Нет.

– У меня была. Но не с тем‚ с кем бы хотелось.

Кладет руку на его запястье‚ выказывая кольцо на пальце. Дымчатозолотистый топаз‚ что помогает сдерживать страсти.

– Куда едем?

– На свадьбу‚ – отвечает Авигайль: вот женщина‚ которой не отказать.

– Не на нашу ли?

– Нет‚ не на нашу. Не смешивают одну радость с другой. Мы едем на свадьбу Сарры‚ дочери Давида.

– Давид Мендл Борух! – восторгается сверх меры. – Ну как же... Свадьба! Без промедления! Мы отправляемся на свадьбу!

Садится за руль‚ и они едут. Свет от фар высвечивает полосу. Ход машины бесшумный. Дорога пуста‚ и это прекрасно. Музыка. Пусть будет музыка! Вступают хоры в ликующем согласии. Торжествующим прославлением. Приглашением в вечный полет: "Попирающий высоты земли! Взвешивающий сердца! Сотворивший красоты души и Посещающий милостью Своей..." Дорога проложена по холму. Автобус невесомо скользит на краю обрыва. Тайна сокрытая приоткрывает створки‚ мысль шальная до трепета: малый поворот руля‚ и ты взлетаешь в великолепии полета‚ вырвавшись из теснин скорби‚ отряхнув пыль пустословия‚ отринув озабоченность с неприятием‚ в перерождении‚ воспарении и отрешенности‚ под ликующие голоса‚ которые не дадут упасть‚ – сколько мгновений будет отпущено‚ чтобы наяву вырваться из плоти‚ живущей от рассвета и до заката‚ пролететь свободной душой‚ неподвластной исчезновению‚ оглядывая миры с высоты временного своего величия? Два-три дыхания до удара о камни‚ чтобы вызвучало и замолкло‚ – этого будет достаточно...

9

Выкатываются на вершину холма. Замирают в потрясении. Город перед ними на день ходьбы‚ девятью мерами восторга, многолик и непознаваем. Лики его засыпаны слоями. Тридцать метров вовнутрь – в ожидании вызволения. Снимается слой за слоем: накопления правды‚ выдумки‚ экстаза. Капли росы под слоем погребения. Прах и камни. Застывшие вздохи. Притихшие клики. Восшумевшие некогда в стенаниях. Отликовавшие в радости: "Тысяча лет‚ как день вчерашний..."

Песнь восхождения Бори Кугеля:

– Почет водоносу с каменотесом. Виноградной лозе с оливой. Кинамону на холмах‚ произрастающему в избытке. Дыму воскурений. Вину возлияний. Слову заветному в рассветный час веры. Не жалит змей в городе. Не рушится кровля. Не пугает скорпион. Не утухает неугасимый огонь – львиной гривой. Всякое слово живет. Всякое понимание сохраняется. Ребенок в глубинах комнаты – саженцем надежды‚ принимающий слова учителя. Печальник в уединении с истиной: "В час радости радуйся. В час скорби – скорби". Мудрец с посохом на месте подобающем‚ способный судить по времени и обстоятельствам. Трубят трубы поутру. От рассветных лучей золотом расцветает шар над воротами Храма. "Я построил Тебе дом обитания‚ постоянное место для пребывания Твоего навеки..."

Скатываются с холма. Петляют по ночным улицам‚ пустынным и заманчивым. Разглядывают город на скале‚ явивший себя в нынешнем облике. Кверху уносятся молитвы‚ вздохи‚ пожелания. Книзу ложатся тела‚ камни‚ надежды‚ достойный страх и презренная боязнь. Город задает вопросы. Город предлагает загадки. Люди‚ живущие здесь‚ беспечны и недальновидны; им не распознать значительного за обычным‚ но их деяния соотносятся с этим местом. Жители этого не знают или не хотят знать‚ но это так. В воротах стоит нищенка на гнутых от старости ногах. Ей подавал еще царь Шломо. С ней здоровался пророк Ирмиягу. Ее изгоняли персы‚ жгли крестоносцы‚ голову отсекали монголы.