Смерть геронтолога

Боря Кугель лунатиком двигается к скале‚ руки тянет перед собой‚ проборматывает в волнении:

– Я был здесь... Да-да‚ я проходил мимо... Высекал в прежних караванах... – Шарит руками по плоской грани: – Не мог не оставить... Хоть какой знак... И не крутите мне пупсики!

Считывает прикосновениями:

– Вот же оно... Вот! "Смерть опередила раскаяние..."

Плечи содрогаются. Тонкие журавлиные ноги подрагивают. Выплескивается накопленная горечь.

– Соня! Ой‚ Соня!..

Можно двигаться дальше.

12

Костер. Пара пальм. Финики свисают гроздьями. Родник стекает в каменное углубление‚ образуя колодец. К ночи слетаются на огонь блуждающие души; прислонившись к стволу‚ их ожидает молчаливый свидетель‚ внимающий тишине. Здесь он живет‚ подкладывая хворост в огонь‚ здесь размышляет в безмолвии пустот‚ записывает мысли‚ полудрёмы‚ нашептывания текучих барханов. Назавтра снова пишет – палочкой по песку‚ но ветер стирает записи. Сухость кожи. Пронзительность глаза. Легкость иссушенного тела и прозрачность мысли.

Говорит Нюме:

– Подойди к колодцу.

Вода взбулькивает без интереса‚ не более.

Говорит Боре:

– Ты подойди.

Говорит каждому.

– Почему так? – спрашивают шепотом‚ охраняя покой этого пристанища.

Сообщает:

– Он придет и он поведет. Колодец поднимет навстречу воды свои.

Усаживаются у костра. Нюма. Боря Кугель. Некто‚ скрывающий лицо свое. Остальные – несчитанным множеством. Бурлит вода в котелке. Заваривают чай из сушеных трав в запахе полынных земель‚ пропеченных зноем‚ влекущих и соблазняющих. Пьют кофе вкуса отменного‚ в аромате и сладости‚ из крохотных чашечек‚ упрятанных в ладонях. Вечный караван. Вечный костер на границе: последняя стоянка для принятия решения. С той стороны дожидаются наготове ангелы сопровождения‚ если надумают взойти на высоты. С этой стороны – ангелы запредельных стран‚ чтобы повести назад‚ ежели пожелают вернуться. Молчат. Разглядывают сидящего у костра. Бывало ли прежде подобное?

Отвечает:

– Бывало‚ но не совсем так. Конь подлетал к земле на исходе срока. Усаживался на него усталый пророк‚ двигался вдаль шагом неторопливым – наездником на Небеса. Воды поднимались навстречу в реках‚ озерах‚ земных безднах‚ в кувшинах с ведрами. Горы травянели‚ опушаясь‚ словно прилегли на водопое медлительные существа в зелени шелковистого меха. Цветы проклевывались по пути точечным многоцветием, посреди вечных колючек‚ радуя глаз и поражая воображение. Вслед за пророком шли народы‚ многими толпами‚ руки тянули в рыданиях: "Не оставляй нас!.." Творил суд с милостью‚ вразумлял долгие сроки‚ вводил терпеливо во владение наследием‚ – усталый пророк‚ которому было уходить‚ потому что замкнулись его уста‚ а этого они не знали. "Возвращайтесь‚ – говорил им. – Дабы не умереть вам в пути". – "Веди нас! – молили. – Переводи через границу! Если впереди жизнь‚ станем жить‚ но ежели погибнуть – погибнем..." Отвернулся и более не глядел на них‚ ибо годы его прошли...

– Годы его прошли‚ – подтверждает некто‚ скрывающий лицо свое. – Мне ли не знать? Очередь за Сасоном‚ упорствующем в своей дерзости. И не тяните руки в мольбе: с кем вы спознались? Не подменяйте пророка иллюзионистом.

Но как им без поводыря? Без поводыря им никак. Дороги‚ ведущие к городу‚ они во множестве. Морем. Пустыней. По горам-равнинам. На кораблях‚ лошадях‚ пешком. В тайниках обретенной души. Взойти страшно: век подступивший неопробован. Вернуться боязно: век прежний‚ как губка‚ напитан кровью. Страхи-опасения на краю пустыни‚ внешний мир подпугивает из укрытия: что явит собой‚ наконец‚ в каком оскале‚ каких демонов и вампиров‚ разрушающих красоту и вселяющих отвращение? Земля назначения – заглатывает ли своих обитателей? Жилища – безопасны ли в том краю‚ покои тихи‚ плоды произрастаний не червивы-иссушены? Спрашивают:

– Попадаются – способные перешагнуть границу?

Сидящий у костра отвечает:

– Попадаются. Смельчаки и сильные духом‚ притянутые на неслышный зов. По воле каждого: кому взойти‚ кому оставаться в сомнениях.

– Давайте сидеть тут. Когда-то же он придет‚ чтобы повести за собой. Воды поднимутся при подходе. Встанем и побежим навстречу. Возликуем и взойдем!..

Сидящий у костра добавляет в огонь хворост‚ отхлебывает из кружки чай‚ пахнущий сухими травами‚ начинает неторопливый рассказ:

– Дом был – в заснеженном местечке. Посреди дней‚ теням подобных...

13

Из будущего сочинения Бори Кугеля "История‚ записанная палочкой на песке":

"Дом был в заснеженном местечке. Посреди дней‚ теням подобных. А в том доме – носитель доброго имени‚ уклонявшийся от наслаждений‚ грозный‚ суровый‚ к себе безжалостный. Ночами‚ при свете луны‚ молил‚ рыдая: "Вспомни‚ Боже‚ что стало с нами!.."; от возвышения переходил к падению‚ от озаренности к покинутости. И был зов. Не зов – дуновение: "Позвали‚ это тебя позвали: побудка сердца‚ встань и шагни!" Вышел из дома‚ кутаясь в саван‚ изможденный‚ обессиленный‚ грудой иссохших костей. Шагал по тропке – былинкой на снегу‚ от двери к двери‚ стучал без звука в каждое окно. Выходили из домов напуганные. Шли завороженные. Стояли в заледенелой синагоге‚ ежились от суровости лика его‚ руки отогревали дыханием. Умолял: "Что жизнь наша? Кружат по улицам плакальщики..." Укорял: "Пока мы способны терпеть изгнание‚ избавление не настанет..." Призывал: "Звучат серебряные трубы! Прислушайтесь – звучат трубы Моше..." Немногие пошли следом на встречу с избавителем. Полями. Снегами. Дремучими просторами. Падали по пути‚ коченели‚ а он шагал впереди‚ распевая псалмы‚ закутанный в белый саван‚ на зов серебряных труб‚ возвышал голос в восторженном иступлении: "Всевышний на Небесах! Когда же наступит время последних чудес?.." В деревеньках по пути заходил в дома молитвы‚ бил себя в грудь‚ умоляя и укоряя‚ – шествие обрастало людом‚ как гроздь обрастает ягодой; они завороженно шагали проторенной дорогой молитв и сновидений‚ не неделю‚ не две – долгие месяцы‚ падали в изнеможении‚ в припадках‚ озарениях и прорицаниях: "Близок день радости‚ и час избавления на подходе..." Вставали у околиц несмелые‚ уныло глядели нерешительные‚ а они шли‚ плутая по дорогам‚ ступая в сомнении на каждое ответвление‚ набивая кровавые мозоли‚ вслед за которыми приходило понимание: какие тропы не вели на зов. Они проходили через границы и страны‚ всполошив народы: близок ли час прихода избавителя? явлены ли знамения? не восстал ли Израиль – очищенный и спасенный‚ чтобы войти в Землю обещанную‚ к жизни радостной и возвышенной во все дни? Трубы звучали вдалеке‚ серебряные трубы: зов всё слышнее‚ тропа всё круче; они шли и шли‚ оставляя могилы на обочинах‚ взошли‚ наконец‚ в город в усталости ликования‚ – и предводитель умер через два дня на третий. От восторга? Сомнительно. Как испытать восторг посреди гнусных‚ пропахших ослиной мочой развалин‚ в которых копошилась нищета? От болезней? Вряд ли. От понимания того‚ что поднявшись в город‚ никуда еще не пришел? Предводитель умер. Кто-то вернулся назад‚ в царство пленения и изгнания‚ привычно затерявшись среди народов. Кто-то построил дом успокоения‚ где тепло и проветрено. Но вновь слышен зов: не зов – дуновение. Трубы влекут‚ серебряные трубы Моше: "Куда ни пошлю тебя – и пойдешь..."

14

Появляется верблюдица‚ кривая на один глаз‚ что прошла известным путем, мимо Горьких озер и Тростникового моря‚ через пустыни Син‚ Цин‚ Шур‚ Кадеш‚ Кдемот и Паран. Бурдюки по бокам – с уксусом и вином. Гроб на горбу – деревянный‚ плохо обструганный. На нем написано: "Похороните там‚ где разрешится от бремени. Вино и уксус – плата могильщикам".

– Было как было‚ – разъясняет сидящий у костра. – Умирал на чужбине праведный человек и завещал похоронить себя в Земле обещанной. "Как же мы это сделаем? – сказали соседи. – Дорога туда – долгая и опасная‚ через глухие разбойные места. Кто отвезет тебя?" – "Уложите меня в гроб. Гроб привяжите на спину беременной верблюдице‚ – об остальном не беспокойтесь..."