Страница 19 из 43
И к Фишкину‚ с превеликим почтением:
– Сейчас за вами спецмашину пришлют.
А Фишкин стоит себе‚ важностью наливается: конечно‚ пришлют‚ конечно‚ спецмашину‚ или – как говорил покойный старик Какес – уж если вешаться‚ так на высоком дереве.
– У нас к вам просьба‚ – говорит начальник. – У нас ефрейтор Катькин опасного рецидивиста обезвредил. Теперь его полагается сфотографировать на фоне развернутого знамени. Но мы бы хотели – на вашем.
– Предлагаю‚ – говорит Фишкин‚ – на фоне рецидивиста.
– У него теперь нет фона‚ – отвечает начальник. – И долго еще не будет после Катькина. Так что‚ если не возражаете...
– О чем разговор! Всю жизнь мечтал быть фоном.
Приводят Катькина. Здоровенный мужик под потолок‚ кулаки – кувалды‚ и овчарка при нем выше Фишкина.
– Э‚ нет! – говорит Фишкин. – Насчет двоих мы не договаривались. Кто рецидивиста поймал? Непосредственно кто?
– Собака. Непосредственно она.
– Вот ее и фотографируйте.
– Гражданин памятник‚ – просит Катькин и краснеет‚ как девица. – Товарищ борода. Умоляю! Старуха-мать в деревне... На смертном одре... Последняя радость...
– Тогда без собаки‚ – упрямится Фишкин. – Или – или. Я не могу быть фоном для всех сразу. Где моя спецмашина?
– Пусть тогда собака‚ – грустно говорит Катькин.
– Пусть тогда Катькин‚ – грустно говорит собака.
И заплакали оба.
И начальник заплакал. И сержанты. Участковые‚ следователи‚ вольнонаемный состав. Даже Фишкин слезу пустил в бороду.
– Ладно. Уговорили. На добрых всегда ездят. Фотографируйтесь на моем фоне‚ пока живой.
А они плачут. Все вместе. Пуще еще прежнего.
– Да как же нам фотографироваться-то‚ как?! У нас и аппарата нету. И пленки. И света недостаточно. Да и не умеет никто! Бедная старуха-мать... Бедный Катькин... Бедная ты наша сука...
Вышел из стены серый человек со смытым лицом и говорит:
– Машина подана. Вас ждут.
– Подождут‚ – отвечает Фишкин. – Вы лучше сфотографируйте ефрейтора Катькина на фоне моей бороды. И поживее!
– Всегда-пожалуйста. Мы до этого Катькина давно добираемся. Ваша карта бита‚ резидент Катькинзон. Взять его!
– Слушаюсь! – сказала сука.
И они поехали на спецмашине.
И приехали в Большой Дом.
Провели Фишкина по Большому Коридору‚ подняли на Большом Лифте‚ ввели в Самый Большой Зал‚ без конца-края‚ как хороший вокзал. За Большим Столом‚ на Больших Стульях‚ каждый под собственным портретом – Наши Общие Любимцы: сидят важно‚ глядят скучно.
Фишкин вошел‚ осмотрелся‚ сел под портретом родственника. А почему бы и нет? Они так‚ и он так. Или – как говорил покойный старик Какес – придерживайся обычаев страны‚ в которой живешь. А эти‚ за столом‚ зашевелились‚ зашушукались‚ смотрят-сравнивают‚ чувствуется – завидуют.
Самый Главный Любимец и говорит:
– Расскажите нам биографию.
– Ну‚ что вам сказать? – отвечает Фишкин. – Всё очень просто. У нашего знаменитого дядюшки Мордехая был двоюродный брат...
– Минуточку‚ – перебивает Самый Главный. – У Карла‚ а не у Мордехая.
– Это для вас он Карл‚ а для меня Мордехай.
Заволновались‚ загалдели‚ на стульях заерзали:
– Как это – как это? Пятно на основоположнике!..
Вышел из стены серый человек и говорит:
– Есть такой факт. По донесениям агентов. Как просочился наружу, непонятно.
– Почему не доложили? – кричит Главный. – Как допустили?! Мы бы тогда с германцами... Я бы теперь с китайцами...
Набежали врачи со шприцами‚ каждый уколол своего в податливый зад‚ и они сразу расслабились‚ Общие Любимцы‚ они растрогались‚ и появилось неодолимое желание петь‚ смеяться как дети‚ принимать важные коллективные решения.
– Значит так‚ – говорит Фишкин‚ – и прошу не перебивать. У нашего знаменитого дядюшки Мордехая был двоюродный брат‚ торговец мануфактурой Сёма Златкес. Сёмина дочка Сарра вышла замуж за банкира из Гамбурга Пиню Вайсберга. Младшая дочь Пини‚ Двойра‚ убежала из дома с приказчиком обувного магазина Изей Фишкиным. Они побежали из Гамбурга в Одессу‚ и бежали очень долго‚ потому что в пути им было чем заниматься. При въезде в Одессу родился я‚ Шлёма Фишкин.
– Так‚ – спрашивает Главный‚ – кто хочет дополнить?
Вышел из стены серый человек и говорит:
– Всё правильно. Совпадает с донесениями агентов. Только дочь Сёмы Златкеса звали не Сарра‚ а Ривка.
– Хрен редьки не слаще‚ – пошутил Главный‚ и все дружно захохотали минут на сорок‚ потому что каждый опасался остановиться первым.
Набежали врачи со шприцами‚ кольнули подопечных в зад‚ и они сразу умолкли‚ пустили по-простому слезу‚ изъявили желание пожить тихо‚ скромно‚ неприметно‚ за непробиваемым забором с охраной.
Принесли чай с печеньем‚ и разговор пошел дружеский.
– Где вы работаете‚ Карл Фишкин? И кем?
– Работаю в сумасшедшем доме. Вожусь с дебилами.
– Фи‚ – говорит Главный. – Мы вас устроим получше. Мы вас возьмем лифтером в Самый Большой Дом. Нам будет приятно видеть вас по утрам‚ Карл Фишкин.
– Согласен‚ – отвечает. – Только не зовите меня Карлом. Пусть я буду для вас Шлёма Маркс. Вы приходите по утрам и говорите: "Здравствуйте‚ Шлёма". А я отвечаю: "Доброе утро‚ Владимиры Ильичи".
Развеселились‚ зафыркали‚ застеснялись: им лестно.
– Оформить‚ – командует Главный. – Со вчерашнего дня.
Вышел из стены серый человек и говорит:
– Никак ему невозможно в Самый Большой Дом. У него родственники за границей.
– Кто?
– Да Карл Маркс.
И все съели по печеньицу.
– Кстати‚ – спрашивает Фишкин‚ – а как насчет наследства? Книги дядюшкины издаете?
– Издаем.
– Гоните деньгу.
– Это‚ – говорят‚ – мысль. Это‚ – говорят‚ – хороший доход в нашу казну. Брать с ихнего Запада за издание дядюшки Маркса. И за Энгельса‚ кстати‚ тоже.
– При чем тут Энгельс? – удивляется Фишкин. – Он мне вовсе не родственник.
– А при чем тут вы? – пошутил Главный‚ и все дружно захохотали минут на тридцать‚ потому что каждый боялся остановиться первым.
Опять набежали врачи со шприцами‚ и они растеклись‚ расползлись‚ размечтались‚ появилось неуемное желание избирать и быть избранным‚ награждать и принимать награды‚ говорить речи и бурно‚ продолжительно аплодировать.
– Кстати‚ – говорит Фишкин‚ – я хотел бы съездить в Лондон‚ положить цветы на могилу дядюшки Мордехая.
– Уже положили‚ – отвечают. – От вашего имени.
– Я бы поплакал.
– За вас поплакали. Третий секретарь посольства с шофером.
– Я бы прибрал на могилке.
– Приберите тут. Мы перешлем.
Обиделся Фишкин‚ даже ногой взбрыкнул:
– Между прочим‚ спасибо могли бы сказать дядюшке Мордехаю. За такую удачную фамилию. А если бы он был Рабинович‚ как бы вы назвали свое учение? Рабиновичизм? А если Шапиро? Шапиризм?.. Или‚ не дай Бог‚ Какес! Под знаменем Какизма? Кто бы пошел за вами под таким знаменем?
Главный насупился‚ набычился‚ брови распушил:
– Гражданин Шлёма Маркс‚ а если мы вас за такие слова?..
– Маркса?.. Ну-ну. А что скажут на это братские партии?
Вышел из стены серый человек с двумя автоматчиками и говорит:
– Будем брать. Всех без разбора. Братских и небратских.
Набежали врачи со шприцами‚ укололи Фишкина в зад‚ и он тут же размягчился‚ рассопливился‚ появилось горячее желание согласиться со всеми‚ и чтобы все согласились с ним.
– Идите‚ – разрешил Главный. – Дышите на общее благо. А мы проверим.
Повели Фишкина к машине‚ отвезли к лучшему в городе парикмахеру‚ усадили в кресло.
– Как будем стричь? Под польку? Под полубокс?
– Под графа Льва Николаевича Толстого‚ – приказал серый человек. – Чтобы намека не было.
И лязгнул зловеще ножницами.
Так закончилась эта историческая встреча. Так Фишкин попал под надзор отрганов. Или‚ как говорил покойный старик Какес: плюнешь вверх – в лицо себе попадешь.
Жить бы ему тихо‚ жить неприметно‚ обходя стороной каменного родственника‚ но потерял Фишкин покой‚ потерял сон-аппетит‚ а приобрел взамен черную зависть. Прокрадывался изредка в ночные часы‚ стоял рядом‚ распушив исковерканную бороду‚ словно принимал почести от благодарных потомков‚ но не оглядывались на него случайные прохожие‚ не падали в обморок беременные тетки‚ не набегала топтоногая милиция. Когда тебе ничего не надо‚ у тебя есть всё. Но когда у тебя есть всё‚ тебе нужно еще очень много. Дважды всё.