Дагги-Тиц (сборник)

Где же он теперь, Юрик Кошельков?

Лодька никогда не рассказывал про Юрика Борьке. Почему-то неловко было. И шевелилась опаска: вдруг Борька надуется? Я, мол, и не знал, что у тебя когда-то был еще один такой вот крепкий друг… Ведь считалось, что они — Борька и Лодька — дружат с детсадовских времен.

Так это или не так, сейчас кто разберет?

Знакомы они и правда были с пяти лет, с детского сада. Но там, по правде говоря, не очень-то льнули друг к другу. Ну, иногда после ужина вместе шагали домой (старшим позволялось уходить без взрослых, если согласны родители и дом неподалеку). На улице, бывало, в одной компании играли в штандер и пряталки, но это же не друг с дружкой, а среди многих. А в школы сперва попали в разные — Лодька на улицу Ленина, Борька — в ту, что на углу Первомайской и Смоленской. И только во втором классе мать перевела Борьку в девятнадцатую — туда же, где и Лодька. Стали учиться вместе. Но и тогда заметной дружбы не случилось. Были они — Лодька и Борька — непохожие. Борька то и дело влипал в истории, которые кончались или запиской матери или «будешь два часа сидеть после уроков». То за стрельбу жеваной бумагой, то за громкую болтовню с Серегой Тощеевым («Оба марш из класса!»), то за сломанный выключатель (чтобы не было письменных занятий). Лодьку иногда просто досада брала: чего Аронский так и лезет на рожон? И остальные, конечно, не сахар, но Борька скребет на свою шею с каким-то тупым постоянством…

И учился Борька через пень-колоду. Не дурак ведь, а в конце каждой четверти еле-еле выбивался в «в не совсем благополучные троечники»… Лишь на уроках пения Борька расцветал, и Нина Васильевна тогда прощала ему все грехи. Так он и закончил начальную школу — с пятеркой по пению и с тройками о всему остальному. Лодька, кстати, тоже не был ни отличником, ни ударником — тройка по арифметике, четверки по остальным наукам, лишь по чтению — пятерка (уж здесь-то ничего другого ему поставить не могли!).

Вот и жили они — вроде бы и рядышком, но без особой приятельской связи.

А сделавшись пятиклассниками мужской средней школы номер двадцать пять (только-только построенной), Лодька Глущенко и Борька Аронский вдруг обнаружили, что они самые близкие друг другу люди. Потому что ни у того, ни у другого в их классах не оказалось знакомых. (То есть, у Лодьки-то оказался Суглинкин, только лучше бы его, паразита вместе с дружком Бахрюковым совсем не было.)

И в непривычно большой, гулкой, недружелюбной поначалу школе потянуло Борьку и Лодьку друг к дружке, как двух земляков на незнакомом острове. Да, были они в разных классах, но на каждой перемене искали друг друга. В буфет — вместе. Гонять на дворе чью-то драную шапку (вместо футбольного мяча) — рядышком. После уроков тот, кто выскочил раньше, занимает для другого очередь в раздевалку (здесь ведь не как в прежней школе, а с номерками и вечно недовольной тетей Нюрой в окошке). И домой шагали — плечо к плечу. С разговорами о всякой всячине. И только теперь Лодька узнал, что Борис Аронский (при всех-то его «еле-еле троечках»!) такой же завзятый читатель, как и он, Всеволод Глущенко.

— Борь, а «Морскую тайну» писателя Розенфельда ты читал? Про японский подводный крейсер?

— Ага! Мне Атос давал…

— И мне… «А человек, который смеется»?

— Конечно! А ты читал «Собаку Баскервиллей»?

— Само собой! Мне наша соседка, Галчуха давала. Она, когда сама читала ночью, чуть матрас не намочила со страху…

— Так и сказала?

— Ну… я понял. По выражению лица…

— Лодь, попроси у нее «Собаку» для меня! Я начинал да не успел, Монька отобрал, вернул своему другу…

— Попрошу, конечно…

— Давай, зайдем ко мне! Перекусим чего-нибудь…

Борькин дом на Герцена был на полпути от школы к Андреевскому дому. И Борька часто завал: «Зайдем, перекусим…»

Перекусить Борька ох как любил. Вроде бы, не голодный, дома хватало всякой еды, а все равно, если гуляли по улицам, Лодька то и дело слышал: «Айда пожуем чего-нибудь»… «У меня трешка есть, пойдем проедим»… «Давай заглянем в буфет у Пожарки» (то есть рядом с пожарным депо)… И ведь если бы тянуло его на какие-то особые лакомства, а то был готов он лопать всё: и пирожки с горохом, купленные на уличном лотке, и сухую картофельную ватрушку из киоска у рынка…

Это «пойдем, проедим» порой Лодьку выводило из себя. Зачем тратить деньги для набивания желудка, когда на свете столько необходимых вещей: диафильмы, батарейки и лампочки для самодельного фонарика, марки для коллекции, переводные картинки с кораблями! Да и про запас неплохо иметь деньжат: вдруг завтра новое кино или хорошая книжка в магазине! Но Борька рассуждал иначе: всякое там «завтра» — дело неизвестное, а полный желудок — радость уже сейчас.

Впрочем, жадиной Борька вовсе не был. Тот же пирожок с горохом готов был разломать пополам, а данную взаймы мелочь никогда не просил назад. И если было у него что-то такое, чем он мог поделиться — всегда пожалуйста, даже и просить не надо!

Был, например, такой смешной случай (еще когда учились в пятом). Перед праздником 8 марта (как и перед всякими другими в те времена) в хлебных магазинах продавали муку. (Говорили тогда: «Будут давать…») Очередь надо было занимать часов с шести утра, иначе фиг что достанется. Но мама Лодьку пожалела, не стала будить, ушла на работу, а он дрыхнул до девяти, потому что накануне читал до ночи «Всадника без головы», выпрошенного на два дня у Валерки Сидоркина (а учились пятиклассники тогда во вторую смену). Подвывая от угрызений совести, Лодька вылетел из кровати, не стал даже завтракать и помчался на улицу Герцена, где позади «ихнего» дома был кирпичный пристрой с магазинчиком.

В родных местах и стены (и даже заборы) помогают, и Лодька надеялся проникнуть к прилавку в обман очереди, «на протырку».

Очередь была — в кошмарном сне такую не увидишь! Тянулась через огороженный горбылями магазинный дворик аж на улицу Дзержинского. Но Лодька умело просочился почти к самым дверям. И здесь он увидел стиснутого между двух рослых бабок Тольку Синего.

Толька порой бывал вреден, однако никогда не терял понятия «выручай своих». Бабки сперва казались неприступными, но Синий скандально доказал им, что «давным-давно занимал очередь на этого пацана, а он просто убегал к себе домой, потому что очень сделалось надо».

— Чё, под забор ему было садиться, да?

Бабки изругали их обоих но выпихивать из очереди не стали.

Счастливый Лодька, прижимая к телогрейке трехкилограммовый бумажный куль, выбрался из магазина и начал глотать пахнувший талым снегом воздух — от голода кружилась голова. Недолго и свалиться. Но был спасительный выход: заскочить к Борьке (это рядом) и попросить какую-нибудь кормежку.

Борька был дома. Ему-то за мукой стоять не приходилось, этого добра хватало в кухонном ларе. Софья Моисеевна работала в макаронном цехе, так что запасы в доме не переводились.

Пока Лодька поглощал холодную котлету и жареную картошку, Борька скептически разглядывал поставленный на подоконник пакет с мукой.

— Тощий какой…

— Такая норма, три кило на рыло…

— Какие тут три кило! Полкило явно не досыпали паразиты, видно на глаз! Ну-ка обожди… — Борька открыл дощатый сундук, там плотно стояли такие же бумажные пакеты, только более тугие. Он вытащил один, шмякнул на половицы, рядом поставил пакет Лодьки. Раскрутил верхний край упаковки того и другого и ладонями, будто ковшиком, начал пересыпать муку из своего кулька а Лодькин.

— Ты чего! Обалдел? Не надо!..

— А ништяк. У мамочки не убудет, — деловито сопел Борька. А вам с тетей Таней каждая горсточка на пользу…

Борька был так искренен в своем неуклюжем стремлении сделать доброе дело, что Лодька перестал спорить… А мама вечером раскупорила бумажный куль, чтобы пересыпать содержимое в банки, и удивлялась:

— Что за странное явление! Сверху мука высшего сорта, а ниже — обыкновенная…

Чтобы отвести подозрения от себя и от Борьки, Лодька возвел поклеп на работниц прилавка: