Страница 22 из 24
— Ну-к, ты чё пошел-то? Подь сюды…
Я подскочил. Бабка глядела булавочными глазками сквозь очки. Степанида или нет? Она кивнула в темную глубь павильона:
— Иди. Да только тихо там, в уголке сядь…
— Не… — вздохнул я и оглянулся на скамью. — Без ребят я не могу.
— У, шалапуты. Ну дак зови быстро, чё стоишь…
Я возликовал и махнул Тольке, Вовке и Амиру. Их сдуло со скамьи…
И еще была встреча.
На углу Первомайской и Герцена, рядом с городским театром, продавали мороженое. Замечательное мороженое, сейчас такого не делают. Его черпали ложкой из жестяного бачка, обложенного кусками льда, набивали в формочку, где лежала вафля, накрывали другой вафлей (тоненькой и хрустящей) и выдавливали из формы плоский, снежно сверкающий цилиндрик. Идешь по улице, лижешь его молочные, льдисто-сахарные бока, и весь белый свет кажется прекрасным…
У меня были три рубля, а маленькая порция стоила как раз трешку. Я стоял и терзался: купить мороженое или оставить деньги на кино? В «Темпе» шла прекрасная комедия «Цирк».
Наконец я трезво рассудил, что кино — это почти два часа удовольствия, а мороженое — не больше чем на десять минут. И решил, что лучше попрошу у продавщицы бесплатно кусочек льда. Его можно бегом донести до двора, а там сунуть за шиворот Вовке или Амиру (рыжему Тольке не надо — он лишен чувства юмора). Если продавщица тетка не сердитая, лед она даст…
Я подошел. Продавщица была молодая. Высокая, с круглым лицом и… с глазами Насти. Только у Насти под глазами всегда были тени и морщинки, а у этой — ничего подобного. Я растерянно остановился. Мы встретились взглядами. Она смотрела весело, но непонятно.
Настя или нет?
А если Настя, узнала ли меня?
Она улыбнулась:
— Ну, чего встал-то? Иди сюда.
Я смутился. Подошел, неловко царапая сандалиями асфальт.
— Дай-ка я тебя угощу, — сказала она полушепотом. И это был такой знакомый полушепот…
— Да не… зачем… — пробормотал я, сам не знаю отчего.
Но она сделала мне большую шестирублевую порцию.
— Бери, бери…
«Ну, скажи «Тополёнок», — мысленно попросил я. Скажи, а?»
Только она не сказала. Просто смотрела и улыбалась. Я взял мороженое, пробормотал «спасибо». Хотел пойти. Но она опять заговорила громким шепотом:
— Слышь-ка, сделай одно дело, а? Вон туда, за угол, краснофлотец прошел, он у меня сейчас порцию купил, а сдачу забыл. Скажи, чтоб вернулся и взял. Догонишь?
Я кивнул и побежал. Конечно, я должен был помочь, да и моряка хотелось посмотреть: не так уж часто они бывали в нашем городе.
Высокого флотского старшину в белой форменке и белой фуражке я догнал на углу Первомайской и Ялуторовской. Он шагал, чуть покачиваясь, и мороженое лизал как-то особенно лихо. По-морскому!
Я забежал спереди и выдохнул:
— Товарищ моряк! Вы деньги забыли взять!
Он остановился, глянул с высоты из-под козырька.
— Не понял вас…
— Ну там, у продавщицы с мороженым. Она говорит, вы сдачу не взяли.
Он шевельнул бровями, подумал секунду.
— Да нет, взял я сдачу.
Тогда я настойчиво сказал:
— Все-таки вы вернитесь. Для выяснения. Она просила.
Он опять пошевелил бровями, постоял. Круто повернулся и зашагал назад. Оглянулся, подмигнул мне и опять зашагал.
Я постоял и вдоль забора осторожно двинулся следом. Потом спрятался за колонной у театрального подъезда и стал смотреть. Старшина подошел к продавщице, они о чем-то поговорили, затем стали смеяться. И мне тоже стало весело. И я все смотрел на них и думал: «Ну вот, все хорошо…»
Мороженое таяло у меня в пальцах, молочной струйкой бежало по голой руке и белыми звездочками падало на сандалии…
Вот и вся история. Все, что было потом, отношения к ней не имеет. Глафиру или кого-то на нее похожую я не встречал. И Льва Эдуардовича Пяткина не встречал. Да и наплевать на него, на предателя! Если бы встретил, кинул бы в него пустым подсолнухом или еще чем-нибудь…
Скоро наступила осень, но я все равно ходил к друзьям на улицу Герцена, и мы по-прежнему играли во дворе, если не было дождя.
Тополь стоял золотой, и листья его засыпали двор.
Иногда я оставался ночевать у дяди Бори. По вечерам он в кухне варил на таганке картошку и мы с ребятами сидели у огонька и разговаривали.
Однажды, когда разговор шел о всяких таинственных делах, я рассказал всю историю про ржавых ведьм и Хозяина. Все слушали внимательно, однако в конце Толька Петров сказал:
— Все это брехня.
— Не брехня, а выдумка, — заступился Вовка Покрасов. — Нельзя, что ли, придумывать? Жюль Верн тоже придумывал.
— А вот и не выдумка, — заспорил я. — Если я все выдумал, тогда почему я летал?
— Подумаешь, летал, — хмыкнул Толька. — Если потренироваться, то каждый сможет… А никакого Хозяина не было.
Я хотел задрать рубашку и показать на животе следы от старых царапин: еще сохранились розовые полоски на загаре. Но подумал: кого удивишь царапинами?
Амир сказал:
— Придумал не придумал — какая разница? Главное, что интересно.
Дядя Боря молчал и улыбался.
Лешка Шалимов тоже сидел здесь и тоже улыбался. Он был почти взрослый.
Я повернулся к нему:
— Леша, скажи им!
— Да чего говорить, — отозвался он. — Пусть не верят. Ты, — то знаешь, что было, а чего не было…
Я немножко обиделся. Но самую капельку. Обижаться всерьез не хотелось. На кухне в сумерках было хорошо, трещал огонек, тополь шумел за окном по-осеннему. В такие минуты нет настроения ссориться.
А кроме того, я и сам понимал, что сказка — это сказка.
Кое-что мне, наверно, приснилось, а кое-что я, кажется, выдумал, потому что не мог жить без фантазий.
Впрочем, сама жизнь этим фантазиям помогала. В октябре к нам в школу пришла новая вожатая и объявила, что все пионеры должны заняться важной работой: собирать старое железо. Нашим заводам нужен металл. Я вспомнил про свалку в логу и подумал: железа там столько, что наш отряд сразу займет первое место.
Но, может, никакой свалки там нет? Может, она мне тоже приснилась?
Я отыскал в логу тупик с покрытыми сухим бурьяном откосами. Железо там было, несколько груд. Видимо, они лежали здесь давно, потому что сквозь ржавые листы и проволоку проросли тонкие топольки… Давно ли? А может быть, этим летом?
Мы долго таскали металлолом на школьный двор и в самом деле заняли первое место. Даже грамоту получили.
…И вот еще что было по правде! Тополиная рубашка! Ну, может, не тополиная, но белая, с красными вышитыми листиками на широком вороте. Лоскутки от нее я сберег до следующей весны и в марте сшил из них паруса для соснового кораблика. Хорошие получились паруса, кораблик бегал быстрее всех по луже, которая разлилась у подножия старого тополя. Когда мой кораблик далеко обогнал Толькину яхту с непромокаемым парусом из бересты, я сказал Тольке:
— Вот! А ты не верил!
Он ничего не понял, но на всякий случай надулся. Но ненадолго. День был хороший, дул теплый ветерок, и солнце рассыпало по луже праздничные вспышки. Оно прошивало прямыми лучами ветки тополя, на котором уже начали набухать почки.
ОРАНЖЕВЫЙ ПОРТРЕТ С КРАПИНКАМИ
ПОТОМОК МОРЕПЛАВАТЕЛЯ
Ох как ругала она себя за эту фантазию — за то, что решила сойти с поезда в Каменке и добраться до Верхоталья катером. Наслушалась о красоте здешних берегов, вздумала полюбоваться!
Берега в самом деле были красивые — заросшие лесом, где перемешались ели, сосны и березы. Иногда из воды подымались отвесные ребристые скалы… Но катер оказался калошей, он еле полз против течения. Двигатель чадил, будто испорченная керосинка, на которой жарят протухшую рыбу.