Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 8 из 15



Он говорил мне, что когда он прибыл в Тетиев доложить т. Фрунзе о выполнении боевой задачи, то встретил там Якира, Гарькавого, Дубового и в их встрече он почувствовал какую-то злобу и досаду на него. Ему казалось, что они завидовали его успеху. Он раздумывал, что неужели в смертельной схватке с классовым врагом может иметь место личная зависть, карьеризм.

Так постепенно у Григория Ивановича складывалось мнение об этих «товарищах». Их двуличность по отношению к себе угнетала его, а их поведение на фронте создавало о них мнение, что на героизм они не способны, и по свойственной ему прямоте, он им говорил об этом.

Особенно его поразило барахольство Якира: нашей бригадой была взята Б. Церковь, где находился нетронутым дворец Браницкой. Григорий Иванович распорядился, чтобы до моего приезда никто не распоряжался там, а мне оставил распоряжение — носильные вещи распределить между сотрудницами бригад, а ценные вещи с комиссаром бригады учесть и сдать прибывшим гражданским властям. Когда через несколько часов я прибыла в Б. Церковь, то во дворце застала только несколько чемоданов, не увезенных еще Фирой Голубенко, да на лестнице столовой серебряный нож, очевидно, кем-то оброненный.

Гражданские власти потребовали возврата от дивизии фамильного серебра и золотых вещей Браницкой, на что Якир ответил, что все забрал Котовский. Я протестовала, чем кончилось, не знаю, т. к. с пер. отрядом пошла в Сквиру.

Тогда же к нам явился какой-то гражданин, отрекомендовался родственником жены Якира из Одессы и предложил взять на сохранение наши ценные вещи, т. к. он едет с сопровожатыми и везет вещи Якира, Голубенко и т. д., а так как вещей у нас ни ценных ни безценных не было, то Григорий Иванович попросту выгнал его.

В 1922 г., когда я приезжала в Киев демобилизоваться, то заходила к Якир и видела столовое серебро Браницкой у них за обеденным столом.

Они старались во всем полить грязью Котовского, даже в мелочах: когда Григорий Иванович взял карлика Фому, вырвал его из ужасающей нищеты, чтобы сделать его полезным человеком и помощником матери-вдове, то они пустили злую шуточку — Котовский мечтает стать настоящим барином, завелся шутом-карликом.

1923 г. Троцкистская опозиция. Начало дискусии в частях застает Григория Ивановича по дороге из Баку, куда он ездил по делам Сахар, завода. В дороге он узнает, что Примаков из Москвы едет в дивизию с письмом Троцкого. Путь Григория Ив. лежал в Москву, но он не стал задерживаться и спешил в корпус.

Григорий Иванович по характеру был прямой. Военные хитрости он применял с болью в душе. Он стремился к открытой борьбе. По приезде в корпус, он сейчас же выехал в Бердичев, где уже начата была дискуссия комиссаром дивизии Бройге, кот. отстаивал позицию Троцкого. Часть див. заняла позицию «сидения на двух стульях», Григорий Иванович со свойственной ему страстностью обрушился на тех и других. Он считал, что шатание политруководства дивизии ослабит дивизию, и добился отозвания Бройде и др. В то же время он ежедневно успевал быть на собраниях и в частях, и в городе — всюду он резко выступал против оппозиции.

У нас на заводе администратором был бессарабец Попов, кот. в пылу спора ударил троцкиста, а тот пришел жаловаться к Котовскому, но получил от него внушительную словесную баню, что не знал как выбраться из дома. С тех пор Григорий Иванович не так доверчив был к людям; он анализировал каждого и если он подозревал в симпатии к Троцкому, то избавлялся от такого работника.

Так на сахарный завод поступил агроном Пятаков, брат ныне расстрелянного врага. Он присмотрелся к его работе и через месяц предложил уйти, дав ему название «гнилой интеллигент, примазавшийся к советской власти». По приезде из Киева он рассказал мне, что Якир занял позицию «сидения на двух стульях», а дома у него тяжелая обстановка, и хотя Якир пригласил его обедать, но он ушел. Жена Якира зудила Якира, что открыто не стал на сторону Троцкого, кот. дал им такое положение. Григорий Иванович поражен был поведением двуличным Якира в таком важном принципиальном вопросе. Он тогда мне говорил, что такие люди партии вредны, опасны, ибо в любую тяжелую минуту они могут изменить.



И когда вновь Якир назначен был на Украину командующим — я спросила Гришу, почему он и другие комкоры не протестовали против его назначения. Он сказал, что он, Якир, уже в Москве переварился, да и они все его хорошо знают и вовремя расшифруют его, если он изменит генеральной линии партии, но не пришлось ему расшифровать негодяя.

Котовский был убит в 3 ч. утра с 5 на 6/VIII, в 6 ч. утра на месте были гражданские и судебные власти, а комкор прибыл только в 14 час. и учинил допрос всех. Судебная экспертиза настаивала на скорейшей отправке трупа в Одессу для вскрытия, но он запретил, т. к. он должен всех допросить и осмотреть труп сам, ведь т. Фрунзе не дает ему покоя с запросами.

Только после резкого моего протеста и угрозы донести о его поведении т. Фрунзе, он соизволил дать разрешение на отъезд. Весь процесс следствия велся под углом простой уголовщины. Через год суд. Почему ждали год?

Прочтите постановление суда, где характерен его «логический конец». Почти одновременно с убийством Григория Ивановича, в Умани был убит д-р Дадашвили из-за личной мести. Через месяц суд убийцу приговорил к расстрелу. Комкора Котовского убивает военнослужащий Зайдер; суд устанавливает заранее обдуманное убийство, да так задумано, что за день до убийства на заводе жена убийцы вывозит вещи куда-то, а убийцу Котовского присуждают к 10 годам и 5 лет высылки, а через год он свободно гуляет по Харькову, где живет командующий Якир и председатель суда, судивший убийцу — Карлсон.

Бойцы Красной армии, изучая боевые действия бригады Котовского, естественно, спрашивают — как и за что убит Котовский и им по заданию политуправления округа несут околесицу, что в пьянке Зайдер застал Котовского на месте преступления со своей женой и застрелил его. Это что? — К физической смерти еще моральная, уничтожить и облить грязью. Но Котовского народ знает, как преданного партийца, как борца за социализм; и им нельзя умолчать о нем, — так на всех торжественных собраниях в дивизиях они выступали о Котовском, и говорили как о лихом кавалеристе, никогда ни слова как о партийце.

Судьба детей Котовского не интересовала его «товарищей-соратников».

На меня они смотрели как на верного пса Котовского и они в этом не ошиблись. Их месть порой была мелочной. Старые бойцы-котовцы помнят, что после разгрома Петлюры в Паланке они представили список к представлению к награде (Григорий Иванов, предоставлял это право полковым комиссиям, а затем утверждал списки) и в том числе меня представили. Григорий Иванович зачеркнул меня, сказал, что хотя я и заслужила, но эта награда будет горька, ибо бросят в упрек «товарищи», что Котовский наградил свою жену орденом. После смерти Григория Ивановича, они снова подали характеристику к 10 годовщине Кр. Армии к награждению меня орденом — вычеркнута. К десятилетию дивизии им. Котовского бойцы снова ставили вопрос — вычеркнута и т. д.

На праздновании десятилетия АМССР я по болезни не могла быть, но считала, что Гришутка должен быть, тем более что предстояло открытие памятника на могиле отца. Я отправила Гришу с бывшим бойцом. У руководителей АМССР Старого и Воронович нашлось нахальства не дать места на трибуне сыну Котовского. Григорий Иванович Петровский увидел Гришу и взял его на все время празднества, и с собой привез его домой в Киев.

Мучительно было все это пережить за 12 лет. Первый год до суда я день и ночь искала пути раскрытия убийства — дошла до галлюцинации. Процедура суда убедила меня в пристрастии суда. Я замкнулась. Я ждала, что правда выявится, но до 1937 г. считала, что Котовский убит румынской сигуранцей, а они только рады были, что нет судьи их совести, который знает их мелкие душонки, а теперь у меня твердое убеждение, что они его поспешили убрать с дороги, а затем убрали и убийцу, как липший язык.

Ведь неслучайно, что после нашего приезда в Чабанку, туда приехала отдыхать мать Фельдмана — одного из расстрелянной восьмерки. Она могла описать всю обстановку, кстати сказать очень подходящую для убийства Котовского.