Страница 16 из 61
Камера в конце коридора — самая большая, о чем Ровена, конечно, не могла догадаться, так как камера эта была размером всего восемь на восемь футов. Полом служила утрамбованная земля, стены сложены из крепко пригнанных камней.
Потолок закрывала железная решетка, сквозь которую виден деревянный пол первого этажа.
Камера оказалась абсолютно пустой, не было даже какой-нибудь ветоши или тряпки, на которые можно лечь. Ровена оглядела эту маленькую сырую камеру при свете факела и едва сдержала себя, чтобы не заплакать.
Сэр Роберт самолично привел ее сюда. Он не сказал ни слова, снимая веревки с ее рук, но выглядел нахмуренным. Когда он закончил развязывать веревки, его взгляд остановился на ней, и ей казалось, что он хочет что-то сказать. Но приказ лорда сдерживал его, поскольку он привык повиноваться приказам.
Однако когда он повернулся уходить, он проворчал слуге, державшему факел:
— Оставь это здесь и прикажи тюремщику, чтобы он принес ей тюфяк и все, что необходимо.
Она не задумывалась до того, как дверь за ними закрылась, что может быть оставлена здесь в темноте. Ровена прислушивалась к звуку уходящих шагов, пока они не замерли вдали. Она осталась в полной тишине. Теперь леди Ровена могла слышать только шуршание мышей, бегающих по полу.
Глава 14
Когда появился тюремщик с двумя тонкими одеялами, которые должны заменить ей постель, Ровена поняла, что ей придется туго. Тюремщик был грубо сколоченным мужиком, с нечесаными волосами и свиными водянистыми глазками. Он распространял вокруг себя такую вонь, что ей захотелось зажать нос.
В первый момент, увидев ее, он явно был удивлен, если не потрясен, но это длилось лишь мгновение, после чего тюремщик и не пытался скрыть своей радости по поводу ее появления здесь. Он выглядел очень довольным и чуть ли не улыбался, рассказывая о тюремных правилах, которым она должна следовать.
Он будет кормить ее только раз в день, и сегодня она уже пропустила время еды, так что ей придется подождать до следующей кормежки. И если она хочет чего-нибудь, кроме хлеба и воды, то должна обдумать, как сможет заплатить за это. Ее красивый корсет может быть принят в качестве уплаты за некоторое количество масла и сыра в течение недели, но после этого…
Она имеет право использовать угол камеры, как туалет, а он может прислать, а может и не прислать одного из конюших убрать это в течение недели. Здесь не будет никакой воды для умывания.
Она не должна причинять ему никаких осложнений, или он забудет покормить ее. Если она захочет каких-либо удобств, включая и светильник, то нужно заплатить за них.
Ровена старалась на протяжении этой речи не показать, какой ужас ее охватил. Она понимала, от какой платы он бы не отказался. Это читалось в его взгляде, который постоянно скользил по ее груди и бедрам. Сейчас она точно могла сказать, что никогда в жизни не даст дотронуться до себя такому скоту, но что она будет чувствовать здесь через месяц? Или даже через неделю? Она не ела с позавчерашнего дня. Уже сейчас чувствовалась слабость в ногах. А светильник? Сможет ли она обойтись без него в кромешной тьме, ожидая каждого прихода этого глупца только потому, что он держит в руке светильник?
Она ничего не отвечала ему, но тюремщик как будто не был огорчен ее молчанием. Наконец он ушел. Как только дверь закрываясь за ним, Ровена села на одеяло и заплакала. Ее факел оставлен ей, но это еще на несколько часов, а потом. Правда, она никогда не боялась темноты, но ей никогда и не приходилось оказываться в полной темноте, и она не знала, как сможет ее переносить, да еще в подобном месте.
Она так расстроилась, что не сразу услышала шум, доносившийся из комнаты сторожа. Это был громкий спор, но очень короткий, закончившийся выкриком «Вон!», который она услышала очень отчетливо.
Через несколько мгновений дверь ее камеры опять открылась. Она непроизвольно вздрогнула. Но вошел другой человек с большим подсвечником в руках и установил его в центре камеры. Этот человек был немного старше первого, и его удивление длилось гораздо дольше. Но затем он оглядел камеру и то, что ей принесено, и коротко выругался.
— Этот развратник, я так понимаю, даже не принес вам поесть? — Ровена только кивнула. — Да, все, как я думал, а он плел, что рвется работать. Как же, рвется! Он ненавидит работу, как только может, но теперь я вижу, почему он изменил свое мнение. Такая крошка, и такая симпатичная. Лорд Уоррик, наверное, подозревает вас в каком-то страшном преступлении, раз приказал поместить сюда, но, я уверен, все выяснится, когда он приедет.
Ровена молча слушала. Она не знала, что и думать по поводу этого человека и его тирады. Он явно ошибался в чем-то, но она не знала — в чем.
Он совсем не был страшным, как тот, другой. Напротив, в его светло-голубых глазах лучилась такая доброта, что она опять чуть не расплакалась.
Он, должно быть, заметил это, потому что добродушно сказал:
— Все, больше не надо. Вам здесь не будет так уж плохо.
Пребывание в темнице неприятно для леди, но я постараюсь сделать его более веселым для вас.
Веселье в темнице? Она не смогла сдержать улыбки при мысли об этом.
— Кто вы? — спросила она.
— Меня зовут Джон Гиффорд.
— Вы тоже тюремщик?
— Лишь когда необходимо, а это бывает не часто. Меня сейчас вызвали из дома, чтобы сказать, что только я должен опекать вас. Он поздно пришел, приказ, но лучше поздно, чем никогда. Этот развратник, он не обидел вас?
Какой развратник? — почти спросила она и только потом поняла, что речь шла о другом тюремщике.
— Нет, он не тронул меня. Но ведь был приказ вашего лорда, чтобы никто не касался меня, не общался со мной. Вам не сказали, что вы не должны со мной разговаривать?
— Нет, никто не говорил мне этого, да я бы не обратил внимания, если бы и сказали. Я поступаю, как считаю нужным, и всегда буду так поступать, хотя и имею отметины на своей спине, которые хотели бы убедить меня в обратном…
В этом признании Ровена ясно различила гнев.
— Кто избил вас?
— Нет. — Он покачал головой. — Это не то, что вы думаете. Давний случай, и я сам тому причиной. А теперь давайте-ка посмотрим, что я смогу для вас найти в такой поздний час. Кухня уже закрыта на замок, но, сдается мне, есть какие-то фрукты наверху.
Он принес ей четыре сочных свежих яблока, которые быстро утолили голод. Но это было еще не все. Он притащил деревянную раму и мягкий матрас, приволок старый, протертый коврик, который закрыл почти весь пол. В следующий заход он принес ящик свечей, чтобы у нее был запас на всякий случай. Появились также ночной горшок, кувшин с водой для умывания и холодная свежая вода для питья.
Джон Гиффорд стал для нее лучом света в царстве тьмы. Он превратил ее тюремную камеру в комнатку, которая, хотя и не была красивой, но по крайней мере достаточно удобной.
Он приносил ей два раза в день обильную еду из тех блюд, которые подавались к столу лорда. Он заботился о том, чтобы у нее всегда имелась свежая вода для питья и вода для умывания.
Он принес ей иголку с ниткой, чтобы ей было чем занять свои руки. И он приходил сам, чтобы занять ее мысли. Он каждый день проводил с ней большую часть времени, сплетничая о том и о сем, а в основном ни о чем. Он просто любил поболтать, а ей нравилось слушать его.
Она чувствовала, что за присутствие здесь Джона Гиффорда ей надо быть благодарной сэру Роберту. Он, должно быть, знал, что представляет из себя другой тюремщик, и знал также, что Джон — человек с мягким и отзывчивым сердцем. Роберт, очевидно, проникся жалостью к ней, хотя, конечно, Уоррик де Чевил не поблагодарит его за это. Однако она обязательно выскажет ему свою благодарность, если представится возможность.
Дни бежали, и прошла неделя, потом вторая, потом третья. В тот момент, когда Ровена осознала, что пришли уже дни ее месячных и ничего не происходит, она села и истерически захохотала. План Гилберта удался на славу. Семя этого проклятого грубияна прижилось. Но Киркбурга уже нет. С дороги, когда они останавливались, были видны черные клубы дыма над крепостью и охваченные пламенем деревянные здания. Там не осталось ничего, что стоило бы обеспечивать за собой с помощью ребенка, который появится на свет через восемь месяцев.