Отступление

— Думаю, ничего не надо, — буркнул он под нос. — И так сойдет…

— Что? — не поняла жена.

Так и решили — не переодеваться, в чем были, в том и остались.

Войдя в столовую, помогли только что вернувшейся служанке зажечь большую лампу. А у дверей уже стоял служка из ближайшей синагоги, карлик, по будням работающий скорняком. Из-за этого руки у него всегда были черными. Этот проворный карлик уже разнюхал, что предстоит торжество. Быстро учуял, как могильщик покойника. Принес полный список друзей Азриэла Пойзнера. Но Азриэл Пойзнер всех повычеркивал и велел служке позвать только кантора, раввина и одного престарелого родственника, живущего в старом городе. Служка уже было повернулся идти, но Пойзнер окликнул его и спросил, не нужно ли пригласить на трапезу в честь помолвки еще и резника. Он, кажется, был немного не в себе, Азриэл Пойзнер. Надо же, в такой момент он забыл, что резника непременно надо пригласить.

На белоснежной скатерти, между двух ваз с цветами, ярко горят свечи в серебряных подсвечниках, радостно подрагивают огоньки.

А вокруг — серый обыденный вечер после ежегодной ярмарки.

Азриэл Пойзнер, в будничном люстриновом сюртуке, не говорит ни слова, хотя и надо бы обратиться к инженеру Деслеру, сидит во главе стола, будто его насильно там усадили, теребит пуговицу, а когда кто-то вдруг произносит: «Сват!» — ему кажется, что обращаются не к нему, а к кому-то другому, кто гораздо старше, и солиднее, и вообще давно пребывает в ином мире.

Хава Пойзнер тоже осталась в том же батистовом платье, которое было на ней, когда она каталась с Деслером по городу. Она сидела в углу на диванчике, одна, будто все о ней позабыли, с таким равнодушным видом, словно это была уже десятая помолвка в ее жизни, мол, надоело, скорее бы все закончилось.

Деслер, в новом пиджаке и белой рубашке с широким воротником, сидел за столом без шляпы и говорил по-русски, а раввин, резник и кантор слушали и во всем подражали друг другу, как обезьяны. Точно статисты на сцене, в костюмах, взятых напрокат, и с накладными бородами, суетились они, выбирая себе угощение к чаю. Наконец без всякого напоминания пересели за низенький столик, тоже накрытый белой скатертью, и при свете единственной свечи втроем начали составлять договор о помолвке, хотя для этой работы достаточно было бы и одного человека.

За большим столом остался только родственник Пойзнера, седой старик. На нем были новый бархатный картуз и старый атласный кафтан, а лицо, украшенное густой серебряной бородой, выглядело свежим, как после бани. Придвинув к себе подсвечник, он склонился над толстым старинным молитвенником и серьезно, нараспев благословлял Всевышнего за изысканные яства, которые собирался отведать сегодняшним вечером.

Из-за маленького столика позвали:

— Сват!

Азриэлу Пойзнеру пришлось подойти. Он велел вычеркнуть чуть ли не все, что включили в договор, а когда дошли до места, где надо было вписать имя жениха, оказалось, что никто не знает, как зовут его отца. Все знали, что его отец живет в большом городе, что он богатейший торговец кошерным мясом, но никто не знал его имени. Смущенно смотрели, как служка подходит к Деслеру и спрашивает у него, у самого жениха.

Вдруг тихо отворилась дверь, и Хаву Пойзнер позвали из столовой в коридор, а потом дальше, на кухню. Она пробыла там какую-то пару минут, но когда вернулась, ее лицо пылало от гнева, губы дрожали. Мать шла за ней, что-то спрашивала, но Хава была не в состоянии говорить.

«Как нахально и грубо, — сказала она наконец. — Она даже представить себе не могла, что человек способен на такие низкие поступки».

Потом в городе обсуждали: около часу ночи, когда прочитали договор и разбили тарелку, в доме Азриэла Пойзнера сразу стало весело. Пришли с поздравлениями мадам Бромберг, ее новая подруга — жена раввина, еще кто-то из близких. Гуляли всю ночь. Но вроде бы чуть раньше в заднюю дверь постучался какой-то человек, прошел на кухню и спросил у служанки:

— Это правда? У Хавы Пойзнер и Деслера сегодня помолвка?

Никто не хотел назвать имени этого человека, но на другой день после помолвки множество народу прошло мимо двери заведующего Прегера. Им интересно было на него посмотреть — и правда, весь город его ненавидел. Три четверти жителей были его заклятыми врагами.

Однако Прегер был спокоен. Конечно, если бы он допустил, чтобы сбылась хоть половина того, чего ему желали, от него бы и горсти пыли не осталось. К служанке Хайке он тут же совершенно охладел. Перестал встречаться с ней за заезжим домом, и его больше не волновало, что каждый вечер туда зачастил приказчик Йосл. Наоборот, он только желал ей всяческих успехов на этом поприще, этой Хайке.

Сам же он на другой день, как солидный пожилой человек, появился на улице в теплом коричневом пальто. Хотя, может быть, просто потому, что ему не сиделось дома, несмотря на то что погода испортилась, стало ветрено и промозгло, будто лето кончилось и зима не за горами. Весь день Прегер просидел у Бромбергов и очень много говорил. Позже встретил на улице Хаима-Мойше и завел с ним беседу.

«Не кажется ли Хаиму-Мойше, что город всю ночь гулял на каком-то торжестве, а потом спал до полудня? Во всяком случае, у него, Прегера, такое впечатление. Кого ни встретишь, все зевают во всю глотку… Что Хаим-Мойше об этом думает? Этой ночью точно что-то произошло; Хава Пойзнер официально стала невестой Деслера из Берижинца… Финита ля комедия, сегодня ночью ведьма обручилась с чертом».

Прегер так громко расхохотался, так затряс плечами, что пенсне соскользнуло с переносицы, и он поймал его обеими руками.

«Нет, он это говорит неспроста».

Они потихоньку шли вниз по улице, к полукруглой площади.

«Главное, этот Деслер действительно черт, уж больно мало похож на человека, хоть и инженер.

Четыре года назад, когда он сюда приехал и получил долю в торфоразработках, он надел высокие сапоги и две недели ходил по болотам; он и Ян, верный слуга, которого он привез с собой. А в Берижинце поселился не у еврея, а у христианки, вдовы дорожного мастера, и до самой зимы ходил по своей половине в длинном свободном халате и мягких домашних туфлях.

— Ян! — звал он через окно верного слугу. — Ян!

А когда тот прибегал, показывал ему на часы:

— Придешь ко мне через сорок семь минут. Понял?

— Так точно! — отвечал Ян.

И приходил ровно через сорок семь минут, сидел на крыльце с солдатскими часами в руке и следил, чтобы не опоздать ни на секунду.

Так Деслер муштровал своего верного Яна. А когда Деслер едет в уездный город, то не забывает привезти оттуда пару плевательниц. Ставит их в коридоре, между своей половиной и половиной вдовы, и всю зиму учит женщину, чтобы она и ее дети плевали не на пол, а в плевательницы, только в плевательницы. И вот наступает лето, а у него в Берижинце уже построена новая большая пивоварня. Каждое утро он приходит туда в новом пальто, перчатках и твердой коричневой шляпе, как на обрезание. Если же еврей, маклер, подходит с пробой овса в руке, он даже не смотрит. Отворачивается и ускоряет шаг. Дескать, все дела в конторе, а на улице я вас знать не знаю.

К старикам обращается на „ты“.

Лишь зайдет в пивоварню, там сразу становится тихо, как на кладбище. Агент Залкер как-то там был, потом рассказывал, бутылки дрожат с перепугу. А ключи доверяет только Яну, больше никому.

Как-то выдался очень жаркий день, и вот Деслер приходит в контору, а там бухгалтер, Фройка Нехес, сидит без пиджака в нарукавниках, и вокруг несколько покупателей, ждут, когда он выдаст им счета. Деслер ничего не сказал, прошел к себе в кабинет. А чуть позже вызывает бухгалтера и говорит, что тот может убираться.

— Слышите, что вам говорят? Убирайтесь!

А сам тут же пишет письмо и посылает Яна в уездный город за новым бухгалтером. Фройка стоит. Он хочет знать за что. Хочет что-то сказать.

Но Деслер не считает нужным даже его выслушать.