Страница 67 из 104
«Лорд Нельсон поднимает Флаг Мира из соображений человечности. Этим же вызвано его согласие прекратить насилие… Лорд Нельсон, выполняя скромный долг перед Его Королевским Величеством, передает свои наилучшие пожелания и сочтет своей величайшей победой, если Флаг Мира сделается добрым предвестником продолжительного и счастливого союза между моим добрым сувереном и Его Величеством королем Дании».
Что ж, если это можно назвать победой, то досталась она дорогой ценой. Большинство английских кораблей были серьезно повреждены, а шесть, включая «Слона», сидели на мели. Потери составили почти тысячу матросов и офицеров убитыми и ранеными. Командир «Монарха» капитан Моссе был убит; капитана Риу разорвало напополам ядром, выпущенным из крепости Трекронер; командир «Беллоны» капитан Томпсон потерял левую ногу. Получил ранение и Том Саути.
И все-таки Нельсон, направляясь на доклад к командующему, пребывал в отличном настроении. «Я дрался, нарушая приказ, — небрежно бросил он, — и, может быть, меня ждет виселица. Пусть будет так».
Адмирал Паркер, однако, не имел ни малейшего намерения выговаривать Нельсону за самовольство. Впоследствии, докладывая в адмиралтейство, он весьма высоко оценит его действия, пока же, оказав теплый прием, предложит именно ему как победителю отправиться на следующий день в Копенгаген и провести с кронпринцем Фредериком переговоры об условиях перемирия. При всей усталости Нельсон дал согласие. Затем он вернулся на корабль, только не на «Слона», где стук плотничьих молотков явно не дал бы ему заснуть до самого утра, а на свой прежний флагман, «Святой Георгий». Перед тем как лечь спать, Нельсон принялся за письмо леди Гамильтон. Написав сверху листа: «Дано на борту «Святого Георгия» 2 апреля 1801 года в 9 часов вечера, в состоянии крайней усталости после сражения», он сообщал: «Из восемнадцати кораблей противника, крупных и мелких, несколько захвачено в плен, несколько потоплено, несколько сожжено, — как в добрые старые времена». Вложил он в конверт и стихотворение, озаглавленное «Лорд Нельсон — своему ангелу-хранителю».
На следующее утро — в Страстную пятницу — Нельсон поднялся, как всегда, рано и принарядился для встречи с кронпринцем. На оставленном им корабле вовсю кипела работа: матросы живо орудовали молотками и топорами, приводя в порядок сломанные тимберсы и реи, разлохмаченные паруса, смывая кровь с палуб швабрами, вымоченными в уксусе. Пленников-датчан распределили по кораблям, где они зябли под сплошь покрытым тучами небом. Сопровождаемый рослым, внушительного телосложения и весьма уверенным в себе с виду капитаном Харди, а также знатоком языков Фредериком Тезигером, Нельсон проследовал во дворец Амалиенборг, выстроенный в стиле рококо в 1750-е годы и с 1796-го являющийся официальной резиденцией датского короля. Для него приготовили крытый экипаж и эскорт — хозяева опасались, как бы по дороге местное население, впервые подвергшееся, по словам подполковника Стюарта, вражеской канонаде, не забросало незваного гостя тухлыми яйцами, а не то повело бы себя и того хуже. Но Нельсон предпочел пеший путь, явно в расчете на теплый прием. И действительно, горожане, облепившие с обеих сторон поднимающуюся ко дворцу аллею, вели себя вполне корректно, хотя, пожалуй, и не так восторженно, как впоследствии описывал Нельсон. По наблюдениям Стюарта, поведение их представляло «смесь восхищения, любопытства и неудовольствия». По свидетельству же очевидца-датчани-на, английского адмирала не встретили ни «криками «ура», ни ропотом — люди не желали ни унижать себя одним, ни позорить другим». Ну а по мнению капитана Харди, Нельсона, «как это ни странно, приветствовали с большим энтузиазмом». Примерно так же описывает встречу сам Нельсон. «Прием мне оказали весьма лестный, — сообщает он Трубриджу. — Пожалуй, на большее я не мог бы рассчитывать даже по возвращении в Портсмут или Ярмут». А Фримантл со слов Нельсона передает жене: «Его встретили овацией и криками «Viva Nelson!». Чем ближе он подходил ко дворцу, тем восторженнее его приветствовали».
Принца, сообщает Нельсон, такой прием явно раздосадовал, как, судя по всему, и министра иностранных дел графа фон Берншторфа. «Гнусный тип», — решил Нельсон после буквально двух минут общения с ним. С самим принцем, рядом с которым он сидел в тот же вечер на государственном приеме в качестве почетного гостя, отношения складывались не в пример лучше. Нельсон поведал принцу, что ему приходилось участвовать в 105 стычках, но вчерашняя оказалась самой жестокой. Больше всего ему приходилось драться с французами, воюют они неплохо, но и в течение часа не выдержали бы того, что датчане вчера выдерживали на протяжении четырех[41].
В ходе разговора, последовавшего за ужином, Нельсон держался твердо, но вежливо, и вообще, за вычетом единственного случая, когда он возразил кронпринцу слишком резко, роль переговорщика — каковая, по собственному признанию, была не из его «репертуара» — сыграл с похвальным мастерством. «Чем больше я общаюсь с его светлостью, — писал Харди, — тем больше восхищаюсь этим выдающимся человеком, чья мудрость политика не уступает, если это только возможно, храбрости воина». В ходе двухчасовой беседы Нельсону удалось убедить кронпринца в необходимости для Дании, во избежание самых тяжелых последствий, выйти из договора с Россией. Дания должна понять — в ее интересах дружба с Британией, а не с Россией.
Почти неделю по возвращении на корабль Нельсон занимался отчетом в Лондон о ходе переговоров. «Обо всем здесь, — сетовал он, — я должен заботиться сам». Приходилось ему заниматься и распределением премиальных, хотя надобность в этом вскоре отпала: адмирал Паркер, за свою долгую флотскую карьеру накопивший немало премиальных, но сейчас больше обеспокоенный перспективой возможного подхода шведских или русских кораблей, распорядился сжечь все призовые корабли, за исключением судна, переоборудованного под госпиталь и предназначенного для отправки в Англию.
9 апреля, взяв с собой проект соглашения, приемлемого, как он рассчитывал, для датчан, Нельсон вновь отправился на берег. На сей раз его сопровождали подполковник Стюарт, капитаны Фоли и Фримантл, преподобный Александр Джон Скотт — весельчак и полиглот, капеллан командующего, наконец, Эдвард Торнборо Паркер, молодой офицер, для которого, по его словам, служить с Нельсоном — честь большая, нежели получить герцогский титул. Раньше он командовал шлюпом, а недавно Нельсон взял его к себе адъютантом.
Встреча, как и раньше, происходила во дворце Амалиенборг, и хотя датские представители вели себя в высшей степени доброжелательно, дело едва не зашло в тупик: камнем преткновения оказалась статья соглашения, предусматривающая соблюдение перемирия в течение шестнадцати недель. Сроки, настаивал Нельсон, с прямотой, в дипломатии не принятой, имеют решающее значение, ибо англичанам нужно именно столько времени, чтобы разобраться до возвращения домой с русским флотом. Заявление Нельсона заставило одного из датских представителей заметить: подобная постановка вопроса скорее всего приведет к новой вспышке вражды. Произнесено это было по-французски, в расчете на то, что Нельсон, не говоривший на этом языкё, равным образом его-и не понимает. К ужасу датчан, он, однако же, взорвался: «Новая вражда!» — и, повернувшись к переводчику, добавил: «Скажите им — мы к этому готовы! Готовы открыть огонь хоть нынче же вечером».
Затем он повторил ту же угрозу, хотя и другими словами, а Стюарту, поднимаясь в комнату, где находился накрытый стол, негромко промолвил: «У меня всего один глаз, но и им я смогу хорошенько разглядеть, как горит все это хозяйство». Затяжка в переговорах Нельсона явно угнетала, тем более хлестал дождь и по пути с корабля на сушу он успел промокнуть до нитки. За обедом, однако, речь зашла о вещах посторонних, и напряженная атмосфера рассеялась. Нельсон, хотя, как показалось Стюарту, «думал больше об артиллерийском огне, чем о кушаньях», присоединился к общему разговору. В какой-то момент он заметил, что за героическое поведение в бою один из молодых датских офицеров заслуживает присвоения адмиральского звания. Кронпринц возразил: «Если производить в адмиралы всех героев, у меня на флоте не останется капитанов и лейтенантов».
41
Впоследствии Нельсон не раз называл сражение при Копенгагене самым тяжелым из всех выпавших на его долю. Тем большее разочарование испытал он, когда власти не сочли нужным отметить его победу обычным орденским дождем. Отвечая на чье-то поздравление с победой на Ниле, Нельсон буркнул: «А, ерунда! Французов я всегда бил и буду бить. А вот потом мне действительно пришлось туго… При Копенгагене я пережил и впрямь жуткий день».